Ученики, не удостоенные «Мелового дома», те мальчики, которые жили в «Доме Отто» или «Шарп-холле», ощущали смутную горечь с первых же дней пребывания в школе; словно бы они сразу, раньше чем кто-либо увидел их лица и узнал их имена, были причислены к ущербным, обреченным принадлежать к низшему эшелону, где навечно останутся вторым сортом: их в последнюю очередь будут принимать в команду, они никогда не смогут назначить свидание самой красивой девчонке из «Святой Анны» и не смеют надеяться на поцелуй под плакучими буками. Но все эти детские обиды проявлялись позже, в течение семестра, а в первые недели в школе, пока все обустраивались, царило настроение добросердечного товарищества. Деревья все еще стояли зеленые, вечера были теплыми, последние сверчки трещали в лугах, ведя бесконечную песню, которую большинство обитателей находило утешительной, поскольку она напоминала, что за пределами Хаддана по-прежнему существует остальной мир.
Некоторые легко привыкали к школе, но каждый год находились такие, кто был не в состоянии приспособиться или подчиниться по причине замкнутости, испуга или застенчивости. В таком месте, где горячо приветствуется работа в команде и жизнерадостный настрой, одиночек просто распознать, и Карлин Линдер явно входила в их число. Хотя она была хороша собой и быстро доказала, что станет ценным членом команды пловцов, она была слишком замкнутой и проводила слишком много времени в одиночестве, чтобы сделаться частью коллектива. Как только завершилась практика, она стала гулять сама по себе, как одна из тех рысей, которые, как поговаривали, бродят по лесу, слишком нервные и подозрительные, чтобы жить среди себе подобных.
Так же обстояло дело и с самыми неудачливыми учениками: они избегали даже друг друга, слишком сосредоточенные на своих несчастьях и не замечающие рядом с собой прочие потерянные души. Такие ученики часто находили дорогу в аптеку на Мейн-стрит. Они прогуливали занятия или сидели у стойки после обеда, заказывая одну чашку кофе за другой и пытаясь собраться с духом, чтобы купить сигарет. Они просто понятия не имели, что Пит Байерс, хозяин аптеки, никогда в жизни не продавал табак несовершеннолетним. Тем, кому нужны подобные вещи, лучше попытать счастья в мини-маркете, где Тедди Хамфри был готов продать что угодно детишкам из Хаддан-скул: если уж на то пошло, пусть пропадают они, но не их денежки. Если у тебя в руке удачно подделанное удостоверение личности, в обязанности Тедди не входит задавать вопросы, он просто продаст упаковку пива «Сэмюэль Адамс» или «Питс викед эль» любому покупателю, стоящему в очереди.
Большинство жителей города не обращали внимания на учащихся из Хаддан-скул. Новички появлялись каждый год, и, хотя каждый новый набор приносил с собой ауру светлых надежд и клокочущей энергии, они все равно исчезали через четыре года, что было всего лишь мгновением на фоне истории такого городка, как Хаддан. В этом городе большинство обитателей сидели на одном месте, самое дальнее, куда мог переехать горожанин, — какой-нибудь дом за углом в случае женитьбы или же — к счастью, подобные печальные случаи были редки — в дом призрения за Ривервью-авеню.
Ежегодно в сентябре, когда новые ученики обустраивались, они приходили покупать ботинки в «Обувь Хинграма» или пытались открыть счет в «Процентном банке», где симпатичная Келли Эйвон, всегда такая предупредительная, уже научилась делать непроницаемое лицо каждый раз, когда кто-нибудь из четырнадцатилетних изъявлял желание получить кредит в несколько тысяч долларов. Никки Хамфри, которая слишком долго прожила с Тедди, хозяином мини-маркета, никогда не принимала близко к сердцу, если девчонки из Хаддан-скул, заявляясь в «Селену», заказывали кофе-латте и оладьи с черникой и требовали быстрого обслуживания, как будто бы Никки просто какой-нибудь автомат или домашняя прислуга. Пройдет немного времени, и эти девчонки исчезнут, а Никки так и останется в Хаддане и пустит денежки, вырученные за кофе и оладьи, на доброе дело, заново отделает кухню в аккуратном маленьком домике, который прикупила на Брайдал-Риз-лейн после развода.
На самом деле некоторые из местных жителей с нетерпением ждали сентября, им нравилось наблюдать, как вся эта молодежь бродит по улицам и заходит в магазины. Луиза Джереми из клуба садоводов часто в пятницу вечером сиживала на своем крытом остроконечной крышей крыльце, выходящем на Мейн-стрит, просто наблюдая за девчонками и мальчишками из Хаддан-скул. Слезы наворачивались у нее на глаза, когда она вспоминала о надеждах, какие возлагала на своего сына, Эй-Джея, и тогда пару мгновений ей было наплевать на бордюр из многолетников, который она всегда укрывала болотной травой, а не какой-нибудь покупной мульчей, чтобы защитить луковицы от ранних заморозков.
— Ну разве они не восхитительны? — обратилась она к своей лучшей подруге, Шарлотте Эванс, которая жила в соседнем доме и которой последний год дался нелегко: японские хрущики уничтожили у нее половину сада, а младшая дочь пережила кошмарный развод с этим симпатичным психологом Филом Эндикоттом — никто и подумать не мог, что у такого человека, как он, может оказаться подружка на стороне.
— Лучше и быть не может.
Шарлотта обрезала засохшие цветки лилий и выгребала сухую листву из-под перекрученных лоз. Она оперлась на грабли, чтобы повнимательнее рассмотреть, как мальчики из Хаддан-скул в штанах цвета хаки выходят в город, а за ними следуют хорошенькие юные девушки. Девушки напоминали ей о собственной дочери Мелиссе, которая все время плакала и глотала прозак и любые другие антидепрессанты, какие только попадали ей в руки.
— Вот они-то, наверное, живут полной жизнью.
Губы Луизы задрожали.
Две девочки принялись прыгать через скакалку, рисуясь перед мальчишками, длинные волосы колыхались в такт у них за спиной, они хихикали, но их детское веселье вступало в контраст с женственными очертаниями бедер.
— Да уж наверное, — согласилась Шарлотта, чувствуя легкое головокружение, может быть, из-за того, что долго работала граблями, или из-за того, что слишком много думала о разводе Мелиссы. — Разве не приятно посмотреть на счастливых людей?
Конечно же, миссис Джереми и миссис Эванс и предположить не могли, сколько девчонок в «Святой Анне» плачет в подушку по ночам. Ощущение несчастья, кажется, удваивается, когда все оно заключено под одной крышей. Перепады настроения были обычным делом, общение держалось на полуправдах и секретах. Одна высокая темноволосая девочка по имени Пегги Энтони отказывалась от любой твердой пищи, вместо этого питаясь одним молоком и подкрепляясь шоколадными батончиками, которые прятала в чемодане, засунутом под кровать. Еще одна девочка с последнего курса, Хайди Лэнгсинг, так волновалась по поводу поступления в колледж, что выдрала у себя на голове половину волос еще до того, как начала писать эссе, а второкурсница по имени Морин Браун зажигала черные свечи на подоконнике рядом со своей кроватью и так пугала соседок по комнате жуткими разговорами, которые вела во сне, что несчастные девчонки предпочитали ночевать в ванной комнате; они расстилали спальные мешки на кафельном полу, и, если кто-нибудь хотел принять душ или воспользоваться туалетом, ему приходилось перешагивать через спящих.
Карлин Линдер не изводила себя слезами и не морила себя голодом, но ощущение несчастья пронизывало ее, даже когда она погружалась в прохладную воду бассейна. На самом деле ей было не на что жаловаться, ей досталась большая светлая комната на третьем этаже и очень милые соседки. И эти девочки были не виноваты в том, что у них всего больше, чем у Карлин: больше денег, больше одежды, больше жизненного опыта. И Эми Эллиот, и Пай Хобсон забили свои шкафы туфлями, жакетами из шерсти и платьями такими дорогими, что каждое из них стоило больше, чем весь гардероб Карлин, большая часть которого была закуплена в секонд-хендах и на блошином рынке «Саншайн», где на доллар можно было приобрести пять футболок, пусть и протертых на швах и с проеденными молью дырочками.
Чтобы соседки не вздумали ее жалеть, Карлин доработала ту историю, какую сочинила в поезде: у единственной дочери папы и мамы, которые колесят по миру, слишком много других забот, чтобы думать об одежде. В отличие от соседок, у нее не было времени чего-то страстно желать или на что-то копить. Она и ее семья не принадлежат к тому типу людей, которым хочется произвести впечатление или осесть на одном месте.
Они были выше этого, как утверждала ее история, они обладали неким глубинным, моральным превосходством. До сих пор никто не ставил ее историю под сомнение, а и с чего бы им сомневаться? Правда имела весьма косвенное отношение к образу девушки из «Святой Анны», здесь личности становились теми, кем, как они утверждали, являются. Та, которая ни разу не целовалась, говорила о своей сексуальной несдержанности, а та, которая сменила больше парней, чем удосуживалась вспомнить, уверяла, что останется девственницей до самой свадьбы. Личность оказывалась изменчивой, становилась платьем, которое надевалось и снималось в зависимости от обстоятельств и фаз луны.
