Перед широко раскрытыми глазами королевы мелькали тени касиков Квискейи: великого Бохечио, исполина Котумбанамы, прославившегося своими бессмертными подвигами, старого Гуарионеца, человека неистовой и трагической судьбы, и, наконец, Каонабо… Королева уснула. Служанки приблизились к ней; одна из них провела ладонями по лбу Золотого Цветка, исполняя символический обряд изгнания злых духов, в то время как остальные поочередно простирали над владычицей волнообразно колеблющиеся руки. Зазвучала прерывистая и вкрадчивая музыка. Одна из девушек подошла к гамаку, улеглась рядом с ним на землю и, захватив его край пальцами ног, принялась тихонько раскачивать. Другая опустилась на колени перед огромной статуей из белого камня и застыла, прильнув лицом к земле, вытянув руки вперед и разметав волосы. Анакаона издала протяжный стон и, не просыпаясь, начала Танец Тревожных Сновидений, тех самых, что томили теперь весь народ хемессов.
Королева танцевала под беззвучные рукоплескания служанок, не вставая с ложа, которое казалось парящим в воздухе. Ее правая нога медленно поднялась, словно готовящийся к полету розовый фламинго, дрожь пробежала от бедра до напряженной ступни, повернутой к востоку, и дрожь эта выдавала ужас. Левая нога бессильно свесилась с гамака, выражая любовное томление, неутолимый экстаз страстей. Шелковистое лоно королевы, нежное, как веселые венчики диких орхидей Соснового Леса, дышало спокойной лаской течений Карибского моря, радостью жизни, неиссякаемой прелестью лучезарной и ликующей природы. Ее живот вздымался, словно пашня под плугом, он плясал, изборожденный валами и ложбинами, он был миражем наших мирных трудов до того, как пришли испанские дикари. Музыка стала неровной, хриплой, она рычала и выла, словно стая кровожадных псов, что срывались с бортов каравелл на мирные отмели Ксарагуа. Груди Золотого Цветка напряглись и застыли, подобно индейским девушкам, испугавшимся при виде конкистадоров на конях, но точеная шея королевы продолжала свое движение, как прекрасный сосуд на гончарном круге неустанно обновляющегося бытия. Осунувшееся, постаревшее лицо Анакаоны воплощало безнадежность и отчаяние, но яростно метавшиеся в воздухе руки звали к ненависти и борьбе.
Наконец королева успокоилась. Танец Тревожных Сновидений был окончен. Теперь она видела Сон Давних Радостей. Он шел к ней издалека, из-за реки, словно солнечный круг в голубой ночи, прямо по бурому нагому плоскогорью. В столбах солнечной пыли мелькали шумные стайки детей, поднимались и затихали отзвуки радостных криков, слышался плеск воды о борта лодок, шелест плодовых деревьев над головами спящих людей. Сон был все ближе, вот он, блистая своим ореолом, пересек реку, появился на площади в обличье пронизанного светом ребенка и вошел в сердце Золотого Цветка. Королева тотчас поднялась со своего ложа и, не просыпаясь, начала новый танец, танец всех наших Давних Радостей. Ах, сынок, поступь королевы была прямой и чистой, как поступь света. Когда она начинала танец, как это делают до сих пор заводилы наших карнавалов, казалось, что над уснувшей равниной занимается заря; тело ее было огромной каплей росы, руки — стволами деревьев, а пальцы — ветвями. Барабан звучал так, словно билось сердце самой природы. Королева порхала, повинуясь законам древнего искусства танцев, от которого кое-что дошло и до нас, и в полете ее оживали движения пловца в море; она вертелась волчком, напоминая о ремесле гончара, подражала движениям крестьянина на прополке, пела песнь золотых початков в руках сборщика кукурузы, воскрешала все тягости и радости труда счастливых людей. Она припомнила всех: лодочников, охотников, рыбаков, резчиков, дровосеков, золотых дел мастеров и строителей… Перед нашими глазами оживали прогулки, игры в батос[7], беседы за трубкой, военные смотры, вступления касиков на престол, свадьбы и роды, и мы вспоминали, как растут деревья и дети, переменчивый норов времен года, невинные игры влюбленных подростков на морском берегу и старость, что мало-помалу гнетет и сгибает людей, и торжественные заклинания жрецов, похоронные обряды и ликование вдов, сходящих вслед за мужьями в гробницы… Да, сынок, Анакаона сплясала танец всех Давних Радостей прекрасной Квискейи, сплясала так, что временами казалось, будто сама ночь струится из кромешного мрака ее иссиня-черных волос. Внезапно королева иступленно закружилась. Она стала Буанателем, богом солнца! Ее напряженное и трепещущее тело переливалось изменчивыми красками солнечного заката. Но вот солнце, сверкнув в последний раз, скрылось; Анакаона вытянулась в своем гамаке, ею овладел спокойный сон.
Но он длился недолго. Внезапно королева привстала на ложе и вновь рухнула на него: к ней приближались Кошмары Золотых Всадников. Они надвигались слева, из-за реки, подобные стае чудовищ; она видела золоченые доспехи, лоснящихся вороных коней, плюмажи, аркебузы и рапиры. Тогда один из жрецов поднялся и произнес заклинания. Всадники нырнули в серебряную реку, выбрались на берег и галопом понеслись по бурому плоскогорью. Огромная армия индейцев в одних набедренных повязках преградила путь захватчикам: началась битва при Вега-Реаль. Под предводительством своих вождей краснокожие воины ринулись на рыцарей, осыпая их тучами стрел и градом камней, пущенных из пращей. Боевой клич гаитян прозвучал, как любовный призыв хищников в саванне. Королева воскрешала порывы безумной храбрости и отчаянья, владевшие сердцами бойцов. Куски солнца, извергаемые пушками испанцев, пробивали широкие бреши в рядах гаитян, но всякий раз они тотчас смыкались, срастаясь, словно тело сказочного зверя, который снова и снова бросался на конкистадоров. Но скоро от войска осталась лишь груда трупов да величественная в своем упорстве горстка израненных, сломленных, но несдающихся бойцов, продолжавших сражаться с врагом. Тогда семь раз протрубила раковина: великий матуан Гуанонекс решил наконец дать сигнал к отступлению. Боже, как печален был сон королевы! Перед ее глазами появился грозный Каонабо, встречающий испанцев, пришедших просить перемирия. Они поднесли касику Золотого Дома наручники, уверяя, что это королевские браслеты, которые они дарят ему в знак почтения. Когда он принял их дар, ему заломили руки за спину и защелкнули наручники. Потом взвалили на коня и увезли в плен. И пока великий касик не скрылся из глаз, королева видела, как он яростно отбивался, напрягая мышцы могучих рук и силясь разорвать стальные браслеты…
Анакаона проснулась. Ее служанки расступились. Она поднялась, нагая, алая и осыпанная золотом — настоящая утренняя звезда. Ах, сынок, как величава и прекрасна была в тот день королева! Если бы остальные владыки и владычицы жили, подобно Золотому Цветку, жизнью своего народа, люди не знали бы тех страданий, которые им приходится выносить и по сей день! В тот миг, когда Анакаона поднялась со своего гамака, казалось, будто весь остров Гаити встал на ноги. Движением руки она приказала подать свой волшебный плащ из перьев райской птицы, колокольчик и золотой свисток. Близился великий миг в истории Гаити. Площадь наполнилась народом: тут были вожди, свободные, данники. Собравшись с мыслями, укрепив себя постом и сном, королева обрела дар пророчества и ясновидения. Теперь великая самба собиралась бросить призыв хемесскому народу — исполнить перед ним зовущие на борьбу песни, которые разнесутся по всему огромному острову. Сначала Анакаона исполнила Песнь о Рабах-Рудокопах, что трудятся в глубине золотоносных ущелий; она пела об отчаянье семей, согнанных в «репартимиентос», о кнутах надсмотрщиков, заглушающих своим свистом смех речных струй, о повальных болезнях, завезенных испанцами, о сифилисе и оспе, свирепствующих среди запертых в тесные хижины рабов, о массовых самоубийствах после проведенной в молитвах ночи, о несмолкаемом вое испанских священников, призывающих туземцев уверовать в бога рабовладельцев, в бога крестов, монашеских капюшонов и церковного ладана, застилающего трагедию уничтожения целого народа. Затем великая самба исполнила Поэму о Зарезанных Младенцах, о крови, текущей ручьями, о ликовании кайманов и акул, о бесстыдном кружении стервятников над грудами костей. Анакаона пела о том, что все, кто неспособен сражаться, должны уйти в горы, подростки и юноши, укрывшись на недоступных вершинах, должны продолжить род и приумножить славные деяния хемессов. Ее слушали молча, потупив глаза и кивая в знак одобрения. Королева окончила свои песнопения Поэмой о Войне, ведущей к Миру.
Затем она приказала всем вождям королевской крови и касикам острова явиться через три дня в ее столицу, Ягуану, заявив, что решила принять мирные предложения конкистадоров, только вчера вероломно пленивших касика Золотого Дома. Не было границ удивлению собравшихся на площади. Но Анакаона была воплощением древней мудрости хемессов, она вещала свою королевскую волю, а воля эта всегда была направлена на благо народа. Ее певучий сильный голос ширился, рвался ввысь; прекрасные звучные стихи были напоены ароматами родной земли. Едва она окончила песнопения, как остальные самбы пустились во все концы острова, чтобы донести до народа хемессов призывы и повеления великой властительницы.
