С Мирко мы встретились четыре года назад в Монако, я выходил из казино. В тот день я пытался забыть Жюли, просаживая кучу денег, но не сработало. Подхожу к машине — тогда это был «дьябло», я еще любил понты, — и кого вижу за рулем? Мирко, который газует на месте как настоящий дьявол, мотор надсадно рычит, а тот явно в упоении: зверь тачка.
— Простите, — сказал я, — вас не слишком затруднит покинуть мою машину?
— Пошел на хер, болван, — ответил тот, — подонок, угнетатель, вампир, сосущий кровь трудового народа!
И с ревом разогнал двигатель до ста километров ровно за четыре с половиной секунды, как и полагается по рабочим параметрам.
Мои телохранители набросились на него, и он набил им морду.
С того дня мы не расставались.
— Прости, тебе уже кто-нибудь говорил, что ты чертовски похож на капитана Харлока?
Это моя соседка слева, блондинка, с ракурсами, безупречное произношение, можно подумать, что родилась во Франции.
— Я и есть капитан Харлок, цыпочка.
— Но ведь Харлока не существует?
А это ее подружка, брюнетка, с ракурсами — похоже, фотогеничность зависит от ракурса, я, наверно, фотогеничен, — безупречное произношение, тоже как будто родилась во Франции.
— Не всякому слову верь, цыпочка.
— Vat is it[10] «карпаччо»?
Наконец-то хоть одна русопятая.
— Это мясо мертвого животного, — отвечает Мирко.
— Скажите-ка, — говорю я двум франкофонкам с ракурсами, — вы где родились?
— Во Франции! — блеют они хором, и я чувствую себя круглым идиотом.
— Карпаччо is гадость, I take the[11] цыпленок!
— Цыпленок — тоже мертвое животное. Решительно, у Мирко сегодня садистское настроение.
— О, nо![12]
— Я еду в Милан на ближайший уикенд, кто-нибудь едет в Милан на ближайший уикенд?
— Vat about the[13] фуа-гра?
— Мертвечина.
— А я уезжаю. Кто-нибудь еще едет в Милан на ближайший уикенд?
— В этом меню одни мертвые животные, и сама ты в один прекрасный день тоже будешь мертвым животным, и тебя тоже съедят!
— Я тоже еду в Милан на ближайший уикенд.
Вегетарианка пулей вылетает из-за стола. Одной меньше.
— Я тоже.
— Я тоже.
— Я тоже.
— Невероятно, — изрекает еще одна девица, — мы все едем в Милан на ближайший уикенд.
— Может, из-за показа новых коллекций? — открывает рот брюнетка в очках. В ОЧКАХ?
— Ой, ну конечно из-за коллекций! Само собой, из-за них!
— Ну конечно!
— Ну конечно!
— Ну конечно!
Боже, какая скука эти обеды.
— Нет, на самом деле, по-моему, ты похож скорее на Грегори Пека. Живого, конечно.
— Я и есть Грегори Пек, цыпочка.
— Ну уж нет, неправда, — влезает брюнетка, она явно из тех, кто всегда прав. — Грегори Пек умер, я точно знаю.
— И откуда же ты точно знаешь? — спрашивает Мирко.
— Оттуда, что у меня был номер его мобильника, а теперь он недоступен.
— Я поменял номер, цыпочка, жене надоело, что ты звонишь по десять раз на дню.
— Да неужели?
— Как, ты женат? — спрашивает брюнетка в очках.
— Грегори Пек был женат, цыпочка, и если допустить, что я Грегори Пек, то, по логике, из этого следует, что я женат, но точно так же из этого может следовать и то, что я умер, поскольку Грегори Пек умер.
— Он был великий актер.
— Как, — горячится брюнетка с ракурсами, — я уже вообще ничего не понимаю! Ты кто?
— Да я и сам не знаю, цыпочка.
— Что такое «цыпочка»? — спрашивает вегетарианка, она всего лишь бегала блевать в туалет.
Мирко уже готов продолжать свои скверные шуточки, я бросаю на него злобный взгляд, и он затыкает фонтан. Вегетарианка теперь сидит рядом со мной, а я хоть и терпеть не могу свою майку «Делано», вовсе не хочу, чтобы она заблевала и ее.
Боже, какая скука эти обеды. Я замечаю в полумраке объектив фотоаппарата и опускаю голову, услышав щелчок вспышки, потом, пока принимают заказ, отключаю слух — есть у меня такое странное свойство, слышать, когда хочу, только классическую музыку (если совсем точно, Симфонию № 5 Малера), — как будто ныряю с головой в гостиничный бассейн. А потом я прикурил от купюры в пятьсот евро, нет, я не хотел никого дразнить. Просто моя зажигалка, обыкновенный «Bic» с Одри Хепберн, вместо огня плевалась жалкими искрами, а все девицы, сидящие за этим чертовым столиком, как назло, оказались некурящими. И ничего горючего в обозримом пространстве. Я порылся в карманах, вытащил первую попавшуюся бумажку, окунул ее в коньяк и поднес к моей Одри, после чего ею можно было поджечь что угодно, хоть спалить весь ресторан, если б я захотел, честно говоря, у меня мелькнула такая мысль; короче, в тот момент, когда я затушил факел в пепельнице с водой, гордый собственной изобретательностью, которая, к слову сказать, сделала бы честь настоящему homo sapiens, рядом раздалось:
— Are you mad or something?[14]
Реплика исходит от вегетарианки.
— Прошу прощения?
Нарочно делаю вид, будто не понимаю по-английски.
— Если не знаете, куда деньги девать, отдали бы их нуждающимся, — добавляет она по-русски.
И вся кипит от негодования.
— Нечего было задувать все свечи, стерва.
— Vat?
Волосы у нее посередине лба растут мысиком, и похожа она на тупое сердечко.
— Я на благотворительность спускаю в год столько, что мог бы себе купить четырнадцать «феррари», продажная тварь, — замечаю по-русски.
— Vat?
— И знаешь что, мне класть на всяких больных детей, это только чтобы поменьше платить налогов, — продолжаю, гнусный негодяй, по-английски.
— VVVVat????
— И все равно покупаю себе в год по четырнадцать «феррари»!
— Bdkhruofvkjv…
— А ты знаешь, что у тебя рожа сердечком? Да еще и тупым сердечком?
— Дура.
А потом я стал пить, и обед прошел довольно быстро. Я вообще перестал отвечать на вопросы, да их мне, прямо скажем, почти и не задавали, делал вид, что не вижу ни кривляний Мирко, ни того, как чешка делает ему минет под столом, а он подмазывает официанта, менеджера и весь персонал заведения, чтобы его оставили в покое и не мешали ловить кайф, ни кокаина, кочующего по тарелкам, я почти ничего не ел, только пол крабового салата и несколько кусочков имбиря, и девки тоже почти ничего не ели, под конец стол был заставлен нетронутой, никому не нужной едой, и меня чуть не стошнило, а потом мне пришло в голову, что на самом деле меня неотвязно преследует мысль поехать в «Нобу», и каждый раз, поднося ложку ко рту, я ожидал ощутить вкус сашими из лосося «нью-стайл» или фирменной темпуры, и каждый раз испытывал разочарование, в утешение я заказал горячее саке и забыл выпить, разговор — если это можно назвать разговором, — вращался вокруг таких тем, как мода на конверсы, дурное обращение модельных агентств с моделями, в частности, в Лондоне, кокаин, наркотик это или нет, жестокая нехватка кондиционеров во Франции, романтические комедии с Мэтью Макконахи, сумки «Марни», рак молочной железы, грязные сексуальные пристрастия политических деятелей и какой-то тип по имени Герберт, который трахнул их всех, причем дважды, брюнетка в очках завопила: «Rock is dead»,[15] — и все девки дружно, как по команде, стали рыться в сумках, извлекли свои пудреницы, пинцеты, помаду, блеск для губ, расчески, автозагары с блестками и несколько секунд усердно в полном молчании красились, а потом брюнетка поднесла правую руку к правому уху и сказала: «Okay… Okay girls… Rock is forever»,[16] и все дружно спрятали свои орудия труда и снова стали есть и трещать. Я взял немного кокаина на кончик пальца, потер себе десны и не ощутил ничего, даже легкой горечи, из кармана у пресловутой чешки торчал французский паспорт, несколько раз я замечал вспышку фотоаппарата, на улице не было ни одной машины, мне казалось, что со мной все это уже происходило, на Мирко напал тик, еще более сильный тик, чем обычно, — я был в полной паранойе. Именно в эту минуту я решил, что не стану никому бить морду, тем более бедной старушке, а доведу свою идею до конца, совершу нечто куда большее, чем простое рукоприкладство: я решил кого-нибудь уничтожить, сломать кому-нибудь жизнь, разрушить чью-то судьбу, без всякого повода и незаслуженно, выбрать невинное создание, кого-то, кто мог бы быть счастлив, кто еще не испорчен, кто всему верит, у кого вся жизнь впереди и кто полон надежд, и превратить в отребье вроде меня, кого-то, кто сейчас спит, грезит о любви, о будущем, ни на миг не подозревая, что его гибель уже предрешена мною.
И ровно в эту минуту я перестал скучать.
МАНОН. Сисси трахалась со всем белым светом. Я в этом никаких проблем не видела: это ее проблемы. Я ее не судила. Не презирала. Почти наоборот, на самом-то деле.
