– У меня нет местной лицензии на адвокатскую практику, я ведь объяснял. – Боб огляделся. – А когда построили это здание?
Раньше участок был в муниципалитете, большом широком здании, за которым начинался парк. Вот там все было как на ладони; заходишь, и вот они, полицейские, сидят за столом. Здесь все не так. Маленькая приемная, два затемненных окошка, а чтобы к тебе вообще кто-то вышел, надо позвонить в штуковину вроде дверного звонка. Боб немного посидел здесь и уже чувствовал себя виноватым.
– Лет пять назад. Не помню.
– Зачем вообще строить новый участок? Народ разъезжается из штата, те, кто остался, беднеют с каждым днем, а правительство знай строит новые школы и муниципальные здания.
– Боб! Ну плевать мне. Вот честно. Плевать мне на твои рассуждение о Мэне. К тому же, народу, наоборот, прибывает. – Она понизила голос. – Эти вот едут и едут.
Боб отпил из стаканчика. Кофе был дрянной, но Боб, как и многие в наши дни, не особенно привередничал по части кофе и вина. Он напутствовал Зака: «Скажи, что глупо пошутил, и что адвокат у тебя будет в понедельник. Из тебя попробуют вытянуть что-нибудь еще, но ты ничего не говори». Зак молча смотрел на него. Такой тощий, так сильно выросший с их прошлой встречи. Такой перепуганный.
– Как думаешь, почему он это сделал? – спросил Боб как можно осторожней.
– Понятия не имею. Я надеялась, ты у него выяснишь.
Боб занервничал. Он не знал, как вести себя с детьми. У его друзей были дети, которых он любил, детей Джима он просто обожал, но своими не обзавелся, вот и результат.
– А с отцом Зак общается?
– Да, по электронной почте. Иногда получает от Стива письмо и после этого выглядит… ну, не то чтобы счастливым, но менее несчастным. Только мне он ничего не рассказывает, а со Стивом у нас никаких контактов. – Сьюзан порозовела. – А иногда Зак вдруг совсем падает духом, и я каждый раз подозреваю, что это тоже из-за письма от Стива. Хотя точно не знаю, это все мои домыслы, ясно, Боб?
Она сжала пальцами ноздри и громко шмыгнула носом.
– Эй, только без паники. – Боб огляделся в поисках салфетки или бумажного платочка, но в приемной ничего такого не нашлось. – Помнишь, что говорит в таких случаях Джимми? Бейсбол не терпит слез.
– Что ты несешь? – прошептала Сьюзан.
– Ну, кино такое было, про женский бейсбол. Фраза оттуда. Отличный девиз.
Сьюзан поставила стаканчик с кофе под скамью.
– Для бейсбола, может, и отличный. А у меня сын на допросе в полиции!
Из-за железной двери, громко хлопнув ею, вышел полицейский, молодой, невысокий, с россыпью темных родинок на лице.
– Порядок, ребята. Его сейчас переведут в тюрьму. Можете ехать прямо туда. Его оформят, вызовут человека, принимающего судебное поручительство, он определит условия освобождения, внесете залог и заберете парня домой.
– Спасибо! – ответили близнецы хором.
Вечерело, и город казался сумрачно-серым и мрачным. Боб со Сьюзан ехали за полицейской машиной и едва различали голову Зака в заднем окне.
– А где вообще все? – удивился Боб. – Сегодня вечер субботы, а город как будто вымер.
– Он уже много лет как вымер, – ответила Сьюзан, нависая над рулем.
В переулке Боб заметил темнокожего мужчину, что неспешно шагал, засунув руки в карманы расстегнутой куртки, которая была ему явно велика. Из-под куртки выглядывало длинное белое одеяние, доходившее мужчине до самых щиколоток, а на голове у него было что-то вроде тюрбана.
– Эй, Сьюзан!
– Чего?
– Это один из них?
– Ты прямо как умственно отсталый, Боб. Столько лет живешь в Нью-Йорке и ни разу не видел негра?
– Да расслабься ты, Сьюзан.
– Расслабиться? Точно, спасибо. Как мне самой не пришло это в голову.
Полицейская машина въехала на большую парковку у тюрьмы, и Сьюзан остановилась рядом. Они с Бобом мельком увидели Зака в наручниках. Выходя из машины, парень чуть пошатнулся. Его повели внутрь, Боб приоткрыл дверь и крикнул вслед:
– Мы ждем тебя! Мы с тобой!
– Прекрати! – одернула Сьюзан.
Но Боб все равно еще раз крикнул:
– Мы с тобой!
И снова они сели в маленькой приемной. К ним вышел человек в темно-синей униформе и объяснил, что сейчас Зака оформляют и снимают отпечатки пальцев, что человека, который должен принять судебное поручительство, уже вызвали, но, вероятно, придется подождать. Сколько? А кто его знает. И брат с сестрой сидели и ждали. В приемной был банкомат, торговый автомат и все те же затемненные окна.
– За нами следят? – прошептала Сьюзан.
– Наверное.
Они сидели не раздеваясь, глядя прямо перед собой. Наконец Боб спросил негромко:
– А что Зак делает помимо работы в магазине?
– Ты хочешь знать, есть ли у него обыкновение грабить прохожих? Смотреть детское порно? Нет. Он просто… просто Зак.
Боб поерзал в куртке.
– Может, он имеет отношение к скинхедам? Или там к приверженцам идеи «превосходства белых»?
Сьюзан изумленно посмотрела на него, сощурилась и отрезала:
– Нет! – И добавила чуть тише: – Едва ли он вообще с кем-то имеет отношения.
– Я просто спросил. Все будет хорошо. Его могут отправить на общественные работы. Обязать прослушать лекции о культурных различиях.
– Как думаешь, его так и держат в наручниках? У меня сердце кровью обливается.
– Понимаю…
Боб вспомнил, как Сноба вели через улицу в наручниках. Теперь ему казалось, что это произошло много лет назад. Даже разговор с Эсмеральдой был теперь страшно далеким, как будто случился очень давно, а не этим утром.
– Зак уже не в наручниках, – успокоил он Сьюзан. – Их надели, только чтобы отвезти его в тюрьму. Таковы правила.
– Тут местное духовенство собирается устроить митинг, – прошептала Сьюзан.
– Митинг? Из-за этого? – Боб потер руки о бедра и вздохнул: – Ой-вэй.
– Хватит уже! – оборвала его Сьюзан злобным шепотом. – Почему ты так все время говоришь?
– Потому что я двадцать лет в службе бесплатной юридической помощи, со мной работает много евреев, они говорят «ой-вэй», вот теперь и я говорю «ой-вэй».
– И звучит это очень наигранно. Ты-то не еврей. Ты-то самый что ни на есть насквозь белый.
– Знаю.
Воцарилось молчание.
– И когда этот митинг? – спросил наконец Боб.
– Понятия не имею.
Боб опустил голову, смежил веки. Через несколько минут Сьюзан спросила:
– Ты там молишься? Или помер уже?
Боб открыл глаза.
– Помнишь, как мы ездили с Заком и ребятишками Джима в Стербридж-Виллидж[2], когда они были маленькие? Нас там еще водили чопорные тетки-гиды, похожие на жаб. В дурацких широкополых шляпах. Я хоть и пуританин, но терпеть не могу пуритан.
– Ты не пуританин, ты дурак, – ответила Сьюзан.
Ей не сиделось на месте, она то и дело вытягивала шею, пытаясь увидеть хоть что-нибудь сквозь затемненное окошко.
– Почему так долго?
Прошло и правда много времени, почти три часа. Боб вышел на улицу покурить. Уже совсем стемнело. Когда человек, который должен был принять судебное поручительство, наконец явился, усталость давила Бобу на плечи, как огромное промокшее пальто. Сьюзан отдала двести долларов двадцатками, и к ней выпустили белого как мел Зака.
Когда они собирались выходить, служащий предупредил:
– Там репортер с фотоаппаратом.
– Откуда? – встревожилась Сьюзан.
– Спокойно. Идем, парень. – Боб повел Зака к двери. – Твой дядюшка Джим любит репортеров с фотоаппаратами. Его очень заденет, если ты оттянешь все внимание прессы на себя.
Возможно, Зака это рассмешило, а может, просто нервное напряжение стало его отпускать – словом, он улыбнулся, выходя из тюрьмы. Холодный вечерний сумрак внезапно прорезала яркая вспышка.
На выходе из самолета Хелен ощутила жаркое касание тропического ветерка. Ожидая, пока багаж загрузят в машину, она купалась в горячем воздухе. Дома, которые они проезжали, были увиты цветами, растущими на всех подоконниках, поля для гольфа радовали глаз ухоженной зеленью, а перед отелем бил фонтан, вздымая к небу прохладные струи. В номере на столе стояла ваза с лимонами.
– Джимми, мы прямо как новобрачные.
– Да, очень мило, – рассеянно ответил Джим.
Хелен скрестила руки на груди, касаясь ладонями противоположных плеч. Это был знак из их собственного языка жестов, сложившегося за многие годы, и Джим шагнул к ней.
Ночью ей снились кошмары – яркие, жуткие, реалистичные, и она с трудом вынырнула из них, когда солнце заглянуло в щель между портьерами. Джим уходил играть в гольф.
– Поспи еще, – сказал он, целуя ее.
Во второй раз она проснулась снова счастливой. Яркие лучи пробивались из-за тяжелых темных портьер. Хелен лежала на кровати под сладким грузом своего счастья, скользя ногой по прохладной простыне и думая о детях. Все трое теперь в колледже. Она напишет им письмо. «Милые мои ангелочки! Папа играет в гольф, а ваша старушка-мать сейчас подставит солнцу свои варикозные ножки. Дороти мрачнее тучи, как я и боялась. Папа говорит, у нее проблемы со старшей дочерью, Джесси. Эмили, ты помнишь, тебе она никогда не нравилась. Но вчера за ужином об этом все молчали, так что я из вежливости не стала хвастаться вашими успехами. Зато мы говорили о вашем двоюродном брате Заке, но это долгая история, я вам потом расскажу. Скучаю, мои дорогие…»
