— У меня сын художник! И жена его, француженка, тоже художница! Надеюсь, и внуки будут художниками! Они живут в Париже. Я вначале подумал, что и вы тоже художники… Вы были в Париже?
Теперь старикан умильно глядел на нас, словно мы с Наташей только что закончили его портрет и на коленях у нас лежали измаранные свежей краской ученические этюдники.
— Увы, — сказал я и посмотрел на Наташу. Знал, что Париж — давняя ее мечта.
— Вы часто бываете в Париже? — спросила она, словно была лично знакома с каждым, кто там побывал за последние сто лет.
Старикан погрустнел.
— Когда-то я жил в Париже. Это было сразу после войны. Там я был счастлив… Хотя разве дело в городе? У каждого свой Париж…
— У каждого свой Париж… — повторила Наташа по дороге домой. Мы брели от Босфора в гору, а когда обернулись, то увидели наш Париж. Он раскинулся внизу, древний город на Босфоре. Теперь он был нашим домом, и в нем острых башен минаретов было больше, чем породистых собак или тележек с мороженым…
12
Артекин был похож на гнома. Лицо в бороде. На затылке из мозгов торчит косичка. Но главное — на макушке шляпа. Никто никогда не видел Артекина без шляпы. Говорят, и в постели он был в ней. Как будто скрывал лысину или вылезший кусок арматуры. Ему дарили только шляпы. У него их был миллион.
Еще никто никогда не видел Гнома трезвым. Это не значит, что он постоянно пил. Иногда он не пил. Но за жизнь Артекин выпил столько, что теперь вместо крови в нем текла огнеопасная гремучая смесь.
У Гнома были задумчивые глаза Эйнштейна — бульдога из одноименного фильма. В них клубился дым от кальяна.
Артекин предложил сделать танцевальный номер для новой программы в его баре. Артекин-бар находился в развлекательном комплексе Фондю.
Мы зашли в Фондю обсудить детали.
Гном задерживался.
— Давай, осмотрим бар, — предложил я.
Наташа бывала в Артекин-баре до закрытия на лето и уверенно повела наверх. Поднялись под крышу.
Я подошел к стойке. Пока Артекин-бар был закрыт, здесь, ни разу не убирали, и толстым слоем лежала пыль.
Написал «Наташа». Она дописала: «+Никита =?»
Обнялись и некоторое время стояли, словно за секунду до этого один из нас спас другому жизнь. Или прощались.
Через большую нишу спящего камина под крышу Артекин-бара неслышно проникало время. Оно толчками просачивалось в сердце. И уходило неизвестно куда.
— Почему ты поставила вопрос? — спросил я.
— А разве нет?
Я зачеркнул вопрос.
— Пусть лучше ничего не будет. А то как будто нет твердой почвы под ногами.
— А она есть?
— Есть, — сказал я. — Пока мы вместе.
Наташа, прижалась губами к моим губам.
Губы были родные. Почувствовал, что она дрожит.
— Подожди, — плотно закрыл дверь и придвинул стол.
— Иди ко мне, — крикнула Наташа.
Я снова обнял ее.
— Любимая, — прошептал. — Ты мое солнышко! Ты моя радость и печаль! И оправдание перед всеми, с кем был когда-то безжалостен…
Бережно обживали чужое, чуждое нам пространство, у которого сотни глаз, сотни ушей и тысячи других, неведомых органов чувств. Негде было ни лечь, ни сесть, ни прислониться или просто глубоко вздохнуть — везде толстым слоем лежала пыль. Словно мы оказались на другой планете, где никогда еще не ступала нога человека. Или ступала, но очень маленького, следов которого не было видно.
Она шептала одно лишь слово «Да». Она повторяла его снова и снова, каждый раз по-разному, и в тот момент это было самое главное, самое ласковое слово на земле.
…Потом стояли голыми посреди комнаты. И Наташа рассказывала, что за танец она придумала. Заставила повторить некоторые движения, объяснила, как лучше двигаться, чтобы вписаться в плотное пространство среди столов.
— Давай будем танцевать голыми, — предложил я. — Тогда и репетировать не надо…
И теперь сам пытался доходчиво объяснить ей некоторые движения, стараясь изо всех своих сил и слабостей.
13
— Не знаешь, где Артекин? — спросила Наташа, когда спустились в ресторан.
— Звонил, просил извиниться, — сказал Халюк и влюблено посмотрел на Нику. — Он скоро.
Кожа у Ники белела, как мякоть кокосового ореха. Когда Ника смотрела на мужчину, зрачки ее замирали, как у змеи.
Я заказал рюмку текилы. Здесь я полюбил ее больше русской водки. Хотя русская водка была хорошая. Может, именно поэтому.
— Собираюсь в Москву, — сказал Халюк. — Хочу пожить.
Халюк был богат и любил приезжать в Москву.
— Ну, как он? — я едва заметно кивнул.
— Болтун, — Ника посмотрела на Халюка, и зрачки ее замерли.
— Что же ты с ним?
Улыбнулась.
— Мне его жаль.
— Почему?
— Он стареет. Ему еще только пятьдесят. А как он выглядит? Турецкие мужчины стареют рано.
— А женщины?
Ника снова улыбнулась:
— Меня это не интересует. Лучше скажи, почему ты здесь так долго? Ты так сильно ее любишь?
— Да.
Глаза Ники смотрели, не мигая.
— Странно.
— Что же странно?
— Так не бывает.
— Почему?
— Все мужчины одинаковы, им нужно от женщины только одно, — беззлобно сказала Ника.
— Не все мужчины, и не только одно. Об этом мало кто знает. В том числе и они сами. Пока им не становится очень хорошо с одной.
— Все слова…
Наташа рассказывала Халюку, как мы пытаемся найти квартиру.
— Закажи мне выпить, — сказала Ника.
— Что ты хочешь?
— Не знаю. Решай сам.
— Еще один фруктовый коктейль?
— Да. Только пусть нальют побольше водки…
Ника и Халюк ушли.
Пересели за стол в углу.
Горела свеча. Ее пламя озаряло наши лица. Играла музыка. Она была очень хорошая. Под нее хотелось ходить по канату над пропастью, воевать с ветряными мельницами, низвергать устои… Даже умирать, если когда-нибудь придется.
Глаза у Наташи были зеленые, но иногда вдруг становились желтыми. Как теперь. Они были волшебные. Видя в них свое отражение, маленький желтый Никита чувствовал себя самым большим, самым желтым и поэтому самым счастливым в мире.
Пришел Артекин. Подсел к нам и заказал кофе. Наташа рассказала, каким видит номер.
Задумка понравилась. Денег, что Гном предложил, едва хватило бы, чтобы подарить ему новую шляпу. Но мы согласились.
— Давай сходим куда-нибудь, — предложила Наташа спустя час.
— Куда?
Ее миленькое личико выражало готовность нестись хоть на край света, только бы там играла хорошая музыка, и люди вокруг не оставляли сомнения, что Бог был креативным челом, когда их выпиливал.
Позвонили Жану.
— Я тот, кто вам нужен, — обрадовался он.
У кассы толпились. Жан исчез и через минуту возник, держа четыре входных билета.
Дождались Марусю.
Прошли сквозь позолоченные ворота в высокой каменной стене.
— Вам туда, — охранник указал на мраморную дорожку, подсвеченную разноцветными фонариками.
— Спасибо, Петр,[20] — поклонился я. — Надеюсь, нам уже не придется спускаться?
— Я Мустафа, — обиделся парень и зашуршал списками.
Дорожка вела вглубь леса. Ступали медленно и внимательно, как Колумбы. Или делегаты от общества слепых.
С каждым шагом музыка становилась громче, тени подвижнее.
Вынырнули на поляну.
Лучи метались. Словно охотились на летучих мышей.
Отыскали свободный стол. Сомнительно возник официант. Я даже потрогал его и посмотрел вниз в надежде увидеть какой-нибудь люк или лаз.
Заказали бутылку виски.
Маруся тут же залпом осушила стакан.
— Штрафная, — сказала она. — Вы же встретились раньше.
— Давайте выпьем за то, чтобы мы жили долго, — сказал Жан. — А когда перестанем жить, чтоб сразу умерли. А иначе не правильно! Это, наверное, и есть ад — не жить и в то же время не зажмуриться.
— И чтобы однажды мы встретились в Раю, и пусть это будет дискотека! — воодушевился я.
— И чтобы пропустили по стаканчику райского виски за добрые старые времена, когда мы безжалостно тратили жизнь на поиски мишеней для любви, — воскликнул Жан.
— Давайте выпьем, просто выпьем, — закричала Маруся. — Чтобы виски обожгло наши глотки и согрело душу! Или наоборот…
— Браво, — воскликнул Жан. — Аминь! А теперь — танцевать!
В голове шумело. Казалось, сердце пытается угнаться за музыкой, а ноги и руки существуют сами по себе, независимо от центральной нервной системы, если, конечно, у меня такая есть. Наташа что-то кричала, я не мог расслышать слов, но все равно отвечал. И не слышал собственного голоса. Если бы меня попросили через миг повторить, не смог бы, потому что тут же все забывал, как магнитофон с неисправной магнитной головкой.
В какой-то момент вдруг стало страшно, что потеряю Наташу в толпе. Схватил ее за руку, прижал к груди.
