— Молодец, Витек! — тренер похлопал его по плечу, — Устал?
Быстров кивнул. Да, он устал, здорово устал, но не сейчас, не сегодня, не в этой игре.
Он устал…
Ему было тридцать три. Еще три года назад он понял, что это произошло. Он устал идти с сумкой через весь город к стадиону, садиться в автобус, звонить каждый вечер жене с базы, из гостиниц, принимать мячи на грудь, опускать на землю и делать передачи на свободное место, отдыхать перед играми, бить по воротам, ехать мимо заглядывающих в автобус болельщиков, бежать к центру поля, подняв вверх руки, поздравлять ребят с забитыми голами и подставлять специально небритую щеку для поцелуев ребят после забитого гола, или, выходить из раздевалки, отыскивать глазами жену на трибунах, заполненных людьми, и еще многое, многое другое. Да, он устал, он чувствовал это последние три года каждый день, он валился с ног, думал об этом моменте и мечтал, чтобы он скорее наступил, день, который подведет черту под этой его жизнью.
Да, он устал, но сейчас, когда вдруг увидел табличку со своим номером над головой у Евсеича понял, что сил у него как никогда много, что их некуда девать, что он может целыми днями тренироваться, бить по воротам, укреплять мышцы живота, скучать на базе, подниматься с полной сумкой по трапу самолета, бегать в сорокаградусную жару, у него полно еще сил.
Но…
Просто он дал себе слово. Он решил: в тот момент, когда тренер заменит его без видимых причин, — он уйдет. Но, может быть, тренер просто хочет дать ему отдохнуть? Нет, сейчас такой надежды не оставалось. Игра у команды не клеилась, и виноват в этом был Быстров, во всяком случае, так решил тренер, иначе бы он не заменил его. Надо было вводить свежие силы, и тренер сделал это. Быстров дал себе слово, и вот теперь надо его держать. Правда, никто об этом уговоре с самим собой не знал, даже жена. Быстр знал, что она сидит где-то в тридцатом секторе и чувствует, что с ним что-то происходит. Она всегда и все все чувствует. Однажды он получил травму — пустяковую, но месяц не играл. В тот день позвонил жене. Первое, что она сказала:
— Что случилось, Витя?
И говорил-то Быстров обычным голосом, но она почувствовала.
Лена давно говорила мужу, что пора заканчивать, что он уже не мальчик и хватит гонять мяч, что пора подумать о будущем. Еще она говорила, что всегда лучше уйти самому, а не ждать, пока тебе покажут на дверь. Глупо было думать, что с Быстровым этого никогда не случится. И хотя он был последним из той команды, что неожиданно для всех, сокрушая на своем пути самых признанных дошла до финала кубка страны и победила, думать, что он вечен, Быстров не мог. Еще никто ни разу не заикнулся в разговоре с Виктором о его уходе, Да, у него не было уже такой скорости, как у молодых, да, к концу игры он уставал больше других, но, даже еле передвигаясь по полю, он мог отдать такой пас, после которого не забить было просто невозможно. Он все чаще вспоминал старую охотничью собаку, что жила у них в доме, которая от старости уже еле ходила, но стоило ей попасть в поле и услышать шум выстрелов, как она становилась молодой и «работала», не зная усталости. Часто, проходя мимо стадиона, он видел как в огороженном сетками квадрате играли в футбол «бывшие». Они бегали и кричали, как мальчишки. Какие-то вечные болельщики стояли вокруг и сочувственно качали головами, улыбались, вспоминая свою молодость и молодость своих кумиров, гоняющих пятнистый мяч в отгороженной сетками клетке.
— Нет, туда я не пойду, — думал он. — Завяжу так крепко, чтобы и не вспоминать. Буду бегать по утрам в парке.
Но уже сейчас, сидя на скамейке, мысль о площадке, промелькнувшую в голове, Быстров не отогнал. Наоборот, начал вспоминать какие-то детали, смешные моменты, лица ребят. Что будет Быстров не знал, как не знал, что скажет тренеру, ребятам в команде. Он не знал, как они все отнесутся к этому решению, надеялся в глубине души, что будут уговаривать остаться. Пожалуй двое точно будут рады этому решению. Лена и этот паренек, выбежавший на поле под четырнадцатым номером. Выбежал, не глядя по сторонам, как будто привык так выбегать на поле под увеличительное стекло пятнадцати тысяч глаз где каждое удачное движение вызывает крики восторга и аплодисменты, а неудачное — свист и оскорбления.
Какое-то странное и очень знакомое чувство испытал вдруг Виктор. Очень знакомое…
Когда же это было? Да, да… Весна девятого класса. Он тогда еще занимался боксом. Занимался потому, что так хотел отец. Сам Быстров был равнодушен к этому виду спорта. Он ходил на тренировки из чувства долга перед отцом. Отец когда-то здорово боксировал, теперь судил крупные соревнования и хотел, чтобы Виктор принял от него эстафету. Виктор ходил в зал «Динамо», ездил на соревнования, даже занимал высокие места, но был странно холоден ко всему. Ничто не порождало в нем страсти, похожей на ту, которую вызывал самый обычный резиновый мяч, что гоняли мальчишки на школьных переменках.
Сколько Быстров себя помнил, он всегда был рядом с мячом. И во дворе… В доме, где ж Витя, в разных подъездах обитали два бывших футболиста. Когда-то они играли в местной команде.
Дядя Володя и дядя Женя.
Иногда, возвращаясь домой слегка «навеселе» они втравливались в мальчишеский уличный футбол и азартно гоняли красный пупырчатый мяч между железными облезлыми воротами и двумя кирпичами. Мальчишки демонстрировали «чудеса техники», лезли вон из кожи, бросались на асфальт, как будто это была перина. Витя успевал всюду. Отдавал пас дяде Володе, бросался в ноги дяде Жене, бил «пеналь» и забивал, забивал, забивал. Потом, когда становилось совсем темно оба бывших футболиста стояли у ворот, поставив ноги кто мяч, а кто на ногу приятеля, потому что оба хотели коснуться лишний раз мяча, как своего прошлого, вытирали рукавами рубах пот, одобрительно качали головами и убеждали друг друга в одном и том же:
— Ну, Витек в порядке… В порядке Витек! И пасик, и удар… — говорили они с футбольно-московским акцентом. Витя помнил их еще на футбольном поле. И там, и в жизни они были разными. Дядя Володя — худой, верткий, а дядя Женя — полный, застревающий в разных местах. Вот и во дворе дядя Женя застревал чаще своего приятеля. Он никогда не проходил мимо гоняющих мяч пацанов, чтобы хоть раз не ударить по мячу.
— Ну-ка, ну-ка, Витек, пасик… В порядке! — он одобрительно кивал головой, получив мяч от Вити. — Счас я его в девяточку… Оп-па… — И мяч, взвившись летел в девятку. Один раз дядя Женя не рассчитал и угодил мячом в верхний угол окна одного из соседей. Ребята были в восторге.
— Вот так… — сказал дядя Женя и небрежной футбольной походкой двинулся к своему подъезду, где и скрылся, как в раздевалке в перерыве между таймами. Он работал мастером, в его подчинении были и пивные, и винные, и безобидные автоматы газированной воды. Иногда Витьке Быстрову везло, он натыкался на дядю Женю «при исполнении» и пил бесплатно газировку до одури.
Дядя Володя был директором какого-то магазина. Одевался он шикарно, был блондином, пел лирическим тенором и нравился абсолютно всем. В дворовый футбол играл редко, да и любой бы берег такие модные туфельки с острыми носками. С работы он возвращался поздно и всегда нес под мышкой загадочные свертки. От него пахло рыбой и совершенно незнакомым одеколоном. Это был и не «Шипр» и, конечно, не «тройной», которым несло от дяди Феди.
Дядя Федя не был футболистом, но тоже был личностью известной. Он жил в коммунальной квартире, и стриг нашу футбольную команду. Не дворовую, а городскую. Кумиры тысяч пацанов и взрослых доверяли Витькиному соседу свои драгоценные волосы и идеальные проборы. От дяди Феди и его сына Аркаши Витька узнавал самые последние новости о команде и обо всем, что с ней связано. О том, кто получил травму, о том что, шофер командного автобуса раздавил курицу по дороге на стадион и поэтому они проиграли, о том, какая нога сильнее у центрального нападающего. Дядя Федя был в приятельских отношениях и с друзьями-футболистами, живущими по соседству. Он называл их на ты, ходил в гости, распевал с ними песни, всегда перевирая слова.
Мама дяди Феди каждый вечер жарила семечки.
— Странно, — думал Быстров, обтирая лицо полотенцем. — Воспоминания находятся в клубке. Потяни ниточку, и он начнет разматываться.
Он вдруг вспомнил себя, поднимающегося на второй этаж, где покупал семечки у мамы дяди Феди. Потом он бежал что было духу на стадион, пробирался через дыру в заборе и ждал, когда из тупорылого автобуса появятся игроки. Ровно за час до начала игры ворота открывались, въезжал автобус, а еще через минуту показывались они. Они выпрыгивали из автобуса с небольшими чемоданчиками, где была уложена форма, удивительно похожие друг на друга: с одинаковыми прическами, кривыми ногами, даже в одинаковых туфлях.
А потом начиналась игра.
Витька видел дядю Федю, наблюдавшего за игрой из автобуса, на котором проникал на стадион вместе с командой, щелкал семечки, купленные у его мамы, болел за своих и мечтал… Мечтал о том, что и он когда-нибудь будет выбегать на зеленое поле этого маленького стадиона, где все знали друг друга, знали, кто на каком месте сидит. Поле было рядом. Казалось, протяни руку и можно похлопать по спине любого из игроков. Вот, например, Скрипач…
