Попасть в ресторан было трудно. Вечером приходилось либо выстоять очередь, либо давать взятку швейцару и проходить через черный ход. Вам могли подсадить за столик чужих людей. Трудно было проникнуть в модное кафе. Но я туда уже не ходил. Отвращение к советскому общепиту пришло после того, как я познакомился с бухгалтером кафе на Ленина, 3. «Знаете, кто у нас зарабатывает больше всех? - спросила она. - Посудомойка. Ей вся кухня отдает часть своих заработков за то, что она носит им недоеденные блюда».
Оказывается, нам не только недовешивали и недокладывали. Нас еще и кормили чужими объедками. Так что вплоть до возрождения частной собственности в системе общественного питания я рестораны и столовые игнорировал.
Эта странная русско-украинская фраза вполне понятна каждому, кто в 40-х годах прошлого века гонял во дворе в футбол. Команды формировали два самых авторитетных пацана, так называемые маты. Они становились рядом, а игроки разбивались на пары, причем каждая состояла из игроков примерно равного мастерства. Каждая пара договаривалась: ты будешь бык, а я корова. Или: ты - веник, а я - метла. По большей части имена друг другу давались в высшей степени нецензурные, но мы не станем их здесь приводить.
Пары подходили к матам и произносили ритуальную фразу: «Маты, маты, що вам даты - елку или палку?» Один мат выбирал елку, другой - палку или как там еще мы себя называли. Елка шел направо, палка - налево. Получались две команды. Может, когда-то и где-то слова «Мати, мати, що вам дати?» относились к матери, но в нашем дворе на Михайловской они изменили свое значение.
Эта процедура называлась матаньем (ударение на первом слоге). Столь же популярен был глагол «мотаться». Это значило отбирать мяч. Кто успешно выковыривал его из ног соперника, тот умел «здорово мотаться». Это очень хорошо получалось у Витьки Ежова из 14-го дома на Михайловской. Но лучше всех на свете мотался легендарный советский футболист Пека (Петр) Дементьев, непревзойденный мастер финта. Если бы в те давние времена наши спортсмены ездили по миру, как сейчас, Пека заслужил бы такую же славу, как Пеле. Так говорил мне старый спортивный журналист Володя Маевский, и я ему верил, потому что видел, как играет уже постаревший Пека.
Нашим кумиром было, разумеется, киевское «Динамо», тогда довольно слабая команда, которая однажды чуть было не вылетела из высшей лиги. Но мы болели только за «Динамо». В этой команде играли знаменитые по тем временам Павел Виньковатов, нападающий, и Абрам Лерман, защитник. Среди нас, мальчишек, защитников не было, мы все были исключительно нападающими, поэтому Виньковатов, мы называли его по-свойски Пашей, стоял чуть выше Лермана. Но Абраша тоже считался великим футболистом, хотя однажды на наших глазах забил гол в свои ворота. Мы его великодушно простили - с кем не бывает.
В один великий день диктор перед началом матча объявил по стадиону, что группе игроков киевского «Динамо», в том числе Виньковатому и Лерману, присвоены почетные звания мастеров спорта СССР. Стадион ликовал. Мы верили, что со временем будут у нас и заслуженные мастера спорта.
Футбольные матчи проходили на стадионе «Динамо». Тогда он был меньше нынешнего, но гораздо уютнее. На южных трибунах между скамейками росли высокие старые деревья, на которых как воробьи сидели безбилетные мальчишки. Мои родители, тоже болельщики, рассказывали об этих мальчишках интересную историю. Но прежде, чем выслушать ее, вспомните тогдашнего секретаря ЦК компартии Украины и одновременно секретаря Киевского обкома и горкома Павла Постышева. Сегодня он печально известен, как один из организаторов голодомора на Украине, но тогда он был любимцем киевлян. Постышев ходил по улицам без охраны, мама не раз видела, как секретарь горкома, обкома и ЦК - в руке газетка, вышитая украинская сорочка - зашел в магазин на Михайловской, глянул на прилавки, что-то для себя отметил, что-то решил и пошел дальше.
Постышев разрешил устраивать детям новогодние елки, запрещенные большевиками как пережиток и суеверие. Это Павлу Петровичу с благодарностью вспоминали много лет спустя после того, как в 1939 году он был расстрелян. Позже рассказывали, что именно Постышеву принадлежала идея сноса Златоверхого Михайловского собора. Говорили, что Постышев предполагал снести также и Софийский собор, чтобы на освободившихся площадях соорудить нечто в высшей степени помпезное. Но поскольку Постышев оказался врагом народа, то Софию оставили в покое.
Несколько раз добрый Постышев велел открывать ворота на стадион «Динамо» для безбилетных мальчишек. С воплями восторга они рассаживались на свободных местах по трибунам и по деревьям.
И вот однажды, рассказывала мне мать, перед началом футбольного матча на стадионе появилась долговязая фигура Павла Петровича. С криками «Постыш приехал!» мальчишки посыпались с деревьев и бросились к нему. Мать рассказывала, что Постышев как былинка раскачивался среди моря мальчишечьих голов, гладя их нестриженые вихры.
А в деревнях сотни тысяч таких же мальчишек пухли и умирали от голода. Зато городским детям на Новый год зажигали елки, и партийный секретарь разрешал пускать на стадион безбилетных пацанов.
«В НАЧАЛЕ ЖИЗНИ ШКОЛУ ПОМНЮ Я…»
Моему поколению не очень повезло с учением. После войны в школах, в частности, в моей 25-й, размещались госпитали. Пришлось некоторое время ходить в 6-ю школу, (там теперь дипломатическая академия), где мы сидели по трое за одной партой.
К сожалению, знания моих однокашников, в том числе и мои, имели серьезные пробелы. В эвакуации, в оккупации многие дети не учились, и в нашем третьем классе были ребята, не знавшие таблицы умножения. Учителя не могли заниматься с каждым в отдельности, так мы и переходили из класса в класс недоучками.
С годами пробелы как-то заполнялись, но учеба шла трудно. Высидеть 45 минут в душном классе было тяжело, поэтому мы искали отдушины в шалостях, порою жестоких.
- Ррота! - вполголоса командовал кто-нибудь из нас, - шагом марш!
И весь класс, сложив руки на парте и глядя на учительницу невинными глазами, начинал ритмично топать под партой ногами.
- Перестаньте тупотеть! - страшно кричала завуч Павлина Ивановна, но класс тупотел, и для нас это была хорошая разрядка.
«Ррота! - командовал зачинщик, когда взор Павлины Ивановны был обращен в сторону. - Рота, стой!»
Туп-туп! - дисциплинированно останавливался класс.
В другой раз подавалась авиационная команда: «Покрышкин в воздухе!»
- М-м-м, - гудел класс с закрытыми ртами и взорами, преданно устремленными на учительницу.
Кто-то сбрасывал бомбу: «Тю-у-у! Буммм!» А эскадрилья - «М-м-м!» - летела дальше.
Порою в классе взрывались почти настоящие бомбы.
В гильзу от мелкокалиберной винтовки нарезались головки от спичек. Гильзу плотно зажимали плоскогубцами, обматывали ватой, заливали воском и поджигали. На последней парте или где-то в углу воск горел довольно долго, урок уже шел, как вдруг раздавался взрыв, по классу тянулся дым, начинался ужасный скандал, искали виновных, но не находили. Это было жестоко по отношению к бедным учителям.
В те времена мальчики и девочки учились раздельно (к счастью, только в городах) и мужские школы считались босяцкими - порою небезосновательно.
Мы, однако, не были тупыми хулиганами и наши развлечения не всегда были человеконенавистническими. Жаль, что давно и прочно забыта наша игра «в доп-доп». Вот ее правила.
По обе стороны учительского стола выстраивались две команды по пять человек. Два капитана бросали жребий, угадавший брал в руки монетку, стучал ею по столу и приговаривал: Доп-доп! Доп-доп! И-и-и…» При слове «и-и-и» руки прятали под стол, там монетку передавали один другому так, чтобы противники не видели.
- И-и-и!… - ревела команда, владеющая монетой, - и-и-и! (рев достигал апогея) - и! Гоп!!!
Со словом «гоп!» десять рук с грохотом обрушивались на стол. Под одной из десяти ладоней пряталась монета. Капитан противника должен был ее обнаружить. Подсказывать ему могла вся его команда, но противники слушали только чужого капитана.
- Убери! - указывал он на ладонь, под которой, по его мнению, монеты не было.
- Дай! - командовал он, если был уверен, что под этой ладошкой монета есть. Побеждала та команда, которая ее обнаруживала. Монета переходила в другие руки и все повторялось:
- Доп-доп, доп-доп! И-и-и гоп!!!
Игра требовала немалой наблюдательности и интуиции. Капитан щупал у противников пульс, заглядывал в глаза, постукивал по столу, задавал каверзные вопросы.
Так было проломлено несколько учительских столов. Да и то сказать, что делали их из слабой фанеры.
КАК ОТОРВАЛСЯ КУСОК ОТ СОЛНЦА
Сейчас я уже не помню, в каком году Земля была на краю гибели - то ли в 45-м, то ли годом-двумя позже. Но мне не забыть, как Витька Водотиевский метался вокруг учительницы и только что за юбку ее не хватал: «Елена Александровна! Елена Александровна! От Солнца оторвался кусок планеты!»
