— Рад, что это не оказались двойные похороны, — лаконично говорит Габриель Холст.
Я киваю, и мне хочется откусить себе язык.
Наконец наступает очередь Ребекки. Она крепко обнимает меня за плечи и беззвучно плачет.
— Не понимаю, как ты вообще мог играть, — говорит она.
— Ты немного задержишься? — спрашиваю я.
— Нет. Мне надо вернуться к Кристиану, — быстро отвечает она и отпускает меня.
Я стою с Сигрюн Лильерут и ее мужем.
— Ты очень похожа на них, — говорю я Сигрюн.
— На кого?
— На Аню и Марианне.
— Правда?
— Родные всегда говорили, что Сигрюн — более молодой вариант Марианне, — вмешивается Эйрик Кьёсен. Он крепко обнимает свою жену.
— Вы живете в Северной Норвегии?
— Да. Сигрюн работает районным врачом в Сёр-Варангере. А я преподаю в Высшей народной школе.
— Что именно?
— Спорт и музыку, — отвечает он.
— У тебя весь лоб в испарине, — говорит мне Сигрюн Лильерут.
— Никак не могу привыкнуть, что ты так на них похожа.
— Ничего удивительного, — улыбается она.
— Почему я не помню тебя на похоронах Ани?
— Я была беременна, и незадолго до похорон Ани у меня случился выкидыш, — говорит она, и я замечаю тревогу, возникшую вдруг в Эйрике. — Я пряталась в дальнем углу крематория, и у меня не было сил пойти на поминки.
Эйрик Кьёсен беззвучно шевелит губами, словно повторяя слова жены.
— Такое случается сплошь и рядом, — говорит он. — Никто от этого не застрахован.
Кто-то из родных уводит Сигрюн. Она с ними давно не виделась. Кузены, кузины. Троюродные братья и сестры. Она разговаривает со всеми. Эйрик Кьёсен не трогается с места.
Я нахожу уголок, где меня никто не побеспокоит. Чувствую на себе взгляды близких и дальних родственников Марианне, друзей и подруг, до которых постепенно начало доходить, что Марианне была замужем, хотя в объявлении о смерти, помещенном в газете, об этом не было упомянуто ни словом. Теперь это не имеет значения. Она жива, думаю я. Когда я смотрю на ее сестру, беседующую с родными, в ней оживают и Аня, и Марианне — в движениях рук, в улыбке, в тонких морщинках на лице.
Через некоторое время Сигрюн и Эйрик возвращаются ко мне.
— Давайте где-нибудь сядем, — предлагает Сигрюн.
Я киваю. Она внимательно за мной наблюдает.
— Почему вы забрались так далеко на Север? — спрашиваю я, верный своей привычке. Я предпочитаю говорить не о себе.
— Я там познакомилась с Эйриком. На практике в Киркенесе.
— Ничего удивительного, — вмешивается в разговор Эйрик. — Я родом из Сванвика.
— И вы живете?..
— В Пасвикдален, — отвечает он.
— На границе с Советами, — добавляет Сигрюн.
Я киваю. Какой-то бессмысленный разговор. Но через секунду ее взгляд словно открывается мне. Словно я проникаю в самую глубину ее отчаяния.
— Ты должен когда-нибудь к нам приехать, — говорит Эйрик Кьёсен. — Тебе это было бы полезно. Поохотились бы на куропаток. Поискали бы следы медведя. Съездили бы в Лапландию. Поискали бы старые золотые копи. Половили бы лосося. Ты бы дал концерт для молодежи — ей там у нас не хватает впечатлений. Они бы запомнили твой концерт на всю жизнь.
— Тебе надо отдохнуть, — говорит Сигрюн. — О тебе кто-нибудь позаботится в эти дни?
Мне хочется все ей рассказать.
— У меня много друзей, — говорю я. — Спасибо вам за внимание.
И мы расходимся. Многие хотят поговорить с Сигрюн. В интеллектуальной среде Марианне люди высокого о себе мнения. Они поднимают бокалы, пьют вино, разговаривают в полный голос. Поминки — это предлог для праздника. Я брожу по залу, ловлю обрывки разговоров. Настроение у людей заметно улучшилось. Молодой врач рассказывает своей коллеге о даче, которую он недавно приобрел в Квалере. Один из дядюшек Марианне оживленно болтает с молодым мужчиной о постановке «Мнимого больного» Мольера. Неожиданно на всю комнату раздается громкий смех. Смеется дама в очках, которая говорила надгробное слово. Медленное незаметное крещендо. Они продолжают жить. Я смотрю на их влажные губы, бегающие глаза, белые зубы, потные лбы. Смех достигает немыслимых высот. Даже мать Марианне поднимает бокал и улыбается.
Жанетте и Габриель ждут меня у входа в зал для поминок.
— Господи! Неужели вы стояли здесь все это время? — Я со страхом смотрю на часы.
— Не могли же мы в такой день оставить тебя одного, — отвечает Жанетте и обнимает меня за плечи.
— Я тебя раньше не видел.
— Жанетте Вигген — самая талантливая ученица в Театральной школе, — лаконично представляет ее Габриель. — Через несколько месяцев на первом осеннем спектакле ты увидишь, как она неотразима в «Гедде Габлер». Никто не умеет так красиво пускать себе пулю в лоб.
— Габриель, это не смешно!
— Все в порядке, — успокаиваю я ее.
— Мы можем пойти к тебе. Можем поехать в город и там залить наше горе, — предлагает Габриель.
— Поедем в город, — решаю я.
Я отправляюсь с ними. Жанетте идет посередине и держит нас обоих под руки. Какой я все-таки неустойчивый, думаю я. Как мячик. Летаю во все стороны. Мы едем на трамвае до Национального театра, поднимаемся наверх, и нас встречает синий июньский вечер. Габриель знает, куда нам следует пойти. В Вику, где через несколько лет будет построен новый концертный зал. На другой стороне Мункедамсвейен уже открыли подвальчик.
— Отличное место для подвальной музыки, — смеется Габриель. — Ею я и занимаюсь. Свободная музыка.
— Ты уверен, что сегодня для этого подходящий день? — спрашивает Жанетте и вопросительно на меня смотрит.
От усталости я еле держусь на ногах.
— Не позволяй ему помыкать тобой, — говорит Жанетте и пожимает мне руку. — Уйдем, когда захочешь. Мы тебя не бросим.
— Мною никто и не помыкает, — уверяю я ее, спускаясь по лестнице туда, где пахнет хлором.
— Клуб 7, — объясняет Габриель — он здесь чувствует себя как дома.
Внизу полно молодых людей: студенты, школьники, а также уже немолодые актеры и художники с проседью в волосах, в джинсах, они стоят с большими кружками в руках и высматривают добычу. Габриель здоровается направо и налево. Но он знает, куда пришел. У него есть план. Он открывает двери в темный концертный зал с низким потолком. За роялем дремлет пианист из джаза, басист и ударник пробуют вернуться к произведению, которое они потеряли по дороге. Мы проходим мимо низкой сцены, Габриель сильно хлопает пианиста по спине, тот мгновенно просыпается и тут же выдает целый каскад аккордов. Это настолько нелепо, что я не могу удержаться от смеха. Усталого, спасительного смеха.
— Что это с ним?
— Благословение и бич алкоголя. Он никогда не помнит, где находится. Я тебе говорил о Чарли Паркере. А это Декстер Гордон. Его можно посадить на сцену мертвецки пьяного, ласково погладить по щеке, и он будет играть как черт.
— Напоминает Маккоя Тайнера, — говорю я, хотя плохо понимаю, о чем говорю.
— Боже мой, ты знаешь, кто такой Маккой Тайнер? — Габриель удивлен.
— Марианне кое-чему меня научила в перерывах между песнями Джони Митчелл. — Я выпил слишком много вина, и меня качает. Мне становится больно, как только я произношу ее имя.
Жанетте читает мои мысли:
— Сестра похожа на Марианне?
— Да. И на Аню. Ее дочь. Я был к этому не готов.
— Представляю себе, какие они были красивые.
— Хватит об этом, — предостерегает ее Габриель и идет направо, к стойке. — Здесь есть женщина, с которой тебе будет приятно поздороваться. Она продает здесь вино, пиво и гуляш. Что хочешь?
Я хватаюсь за стойку.
Катрине.
Она стоит в форменной одежде работников Клуба 7, светлые волосы коротко острижены, бесцеремонно обтянутая тканью грудь. Кажется, будто она все время стояла тут за стойкой. Моя сестра. Она ставит передо мной на стойку холодное пиво и вопросительно на меня смотрит.
Потом я много раз вспоминал тот вечер и ту ночь, но в голове у меня все спуталось, и я уже не знаю, что правда, а что мне только хотелось бы, чтобы было правдой, но то, что мы с Катрине обнялись, это правда, как и то, что я плакал, а она ворошила мне волосы. По-моему, она сказала, что знала о случившемся с Марианне, но еще не знала, что случилось со мной. По-моему, мы стояли, держась за руки, как в детстве, и я снова чувствовал, как тосковал по ней все время, пока ее не было, пока она колесила по всему миру, и я не знал, где она находится, что делает и о чем думает. Габриель и Жанетте оставили нас одних, и Катрине была такая же, как всегда, только более бледная, и на щеке у нее появился шрам.
