— Да разве сами вы, Джейсон, раньше к ней не принадлежали?
В вопросе Фрэнсис была укоризна, несколько нарочитая: Джейсону Маделе, безусловно, хотелось бы дать американцу понять, что он не просто коммерсант, успешно ведущий дела в тауншипах, но еще и обладатель университетского диплома.
— Милая Фрэнсис, не будем вспоминать о грехах моей молодости,— ответил он, привычно становясь в позу человека, прячущего душевную рану.— Насколько я понимаю, в этом доме мужчинам положено трудиться; ну-ка, вот с этим справлюсь я.— И он принялся вместе с Фрэнсис разделять подтаявшие и оттого сплавившиеся кубики льда.— Велите слуге принести немного горячей воды, и все будет в порядке...
— Ой, я же пренебрегаю своими обязанностями!— воскликнул Серетти. Он внимательно слушал пространный рассказ Ксиксо о том, как сложно оформить поездку в один из бывших английских протекторатов, время от времени бросая негромко: «Так, так», «Ах, вот как?»— и теперь вскинул глаза на Фрэнсис и Джейсона, безмолвно предлагая им еще по бокалу мартини.
— Ничего, ничего, разговаривайте, для того все и затеяно,— ответила ему Фрэнсис.
Он улыбнулся ей доверчивой улыбкой смышленого любимчика:
— Я смотрю, вы двое здорово орудуете возле бара. Чувствуется, что сработались уже давно.
— А и вправду, давно?— подхватила Фрэнсис оживленно, но суховато. (Вопрос должен был означать: давно ли они с
Джейсоном Маделой знакомы?) И, шутливым жестом защищаясь от удара, которого якобы ждал от нее, Джейсон
сказал:
— Лет десять, должно быть, но вы уже и тогда были совсем большая девочка.
Между тем оба прекрасно знали, что за последние пять лет случайно встречались всего раз десять, где-нибудь в гостях, а разговаривать им довелось и того меньше.
Во время ленча Эдгар Ксиксо продолжал рассказ о мытарствах, с которыми связаны его поездки в один из бывших английских протекторатов, ныне маленьких государств, недавно получивших независимость и вкрапленных в территорию Южной Африки. Он вовсе не просит заграничный паспорт, объяснял Ксиксо, просто разрешение на проезд, только и всего, бумажку из Управления по делам банту, которая позволила бы ему съездить в Лесото по делу и вернуться обратно.
— Позвольте, если я правильно вас понял, вы уже там бывали?— спросил Серетти. Он склонился над облаком пара, поднимающегося над тарелкой с супом, и смахивал на прорицателя, который вглядывается в хрустальную сферу.
— Да-да, видите ли, у меня было разрешение на поездку...— начал было Ксиксо.
— Но это штука разовая: уехал-приехал, и все,— закончил за него Джейсон с добродушным нетерпением быстро соображающего человека.— Считается, что у нас, черных, нет никакой охоты разъезжать. Скажи им, что хочешь провести отпуск в Лоренсу-Маркише, и они расхохочутся тебе в лицо. А то еще, пожалуй, и с лестницы спустят. Оппенгеймер и Чарли Энгельгард могут отправляться на своих яхтах в Южную Францию, но Джейсон Мадела...
Все рассмеялись, как он, собственно, и ожидал, а кроме того, брошенные им вскользь слова — что, мол, эти два богача, эти влиятельные белые бизнесмены, когда с ними познакомишься поближе, оказывается, люди вполне приличные — создавали впечатление, что он-то, возможно, с ними знаком. Насколько могла судить Фрэнсис, это было не исключено: Джейсон — именно тот человек, на которого пал бы выбор
белой верхушки, если бы ей понадобилось сделать символический жест, демонстрирующий ее связь с черными массами Странным образом, Джейсон Мадела действовал на белых успокоительно: его темные костюмы и крахмальные сорочки городская речь и чувство юмора — все было точно такое же как у них самих, хоть и взялось неведомо откуда, и это позволяло белым забывать о неприглядных фактах той жизни на которую были обречены он и ему подобные. А как он тактичен, как умен... Ведь не только какой-нибудь миллионер, но даже и сама Фрэнсис как бы служила наглядным свидетельством всего, чего он лишен: она белая, а значит, вольна ехать куда ей вздумается и тем самым уже виновна перед ним. Но он не включал ее в число виновных; сознание это ей льстило, и она отвечала благодарностью, неприметной для окружающих, словно передаваемый под столом вексель...
Эдгар Ксиксо рассказывал между тем, что его вызывали в Особый отдел полиции на допрос.
— А ведь я никогда не состоял ни в одной политической организации, никогда ни в чем не обвинялся, и им это известно. Знакомых среди политических эмигрантов в Лесото у меня тоже нет. Я и не собираюсь ни с кем там встречаться, но ездить туда и обратно мне необходимо: у меня торговое агентство, продаю всякое оборудование для алмазных копей, и дело могло быть прибыльное, да вот...
— Может, надо кое-кого подмазать,— заметил Джейсон Мадела, накладывая себе салат.
Ксиксо испуганно вскинулся:
— А если нарвешься на такого, кто не берет, тогда ведь... Да еще при моей профессии, я же юрист!
— Чутье,— бросил Мадела.— Научиться этому нельзя.
— Объясните мне...— благодарственным жестом Серетти отказался от второго куска утки, предложенного хозяйкой, и, повернувшись к Маделе, продолжал:— Вы считаете, что взятки играют большую роль в повседневных отношениях между африканцами и представителями власти? Разумеется, я не о политическом отделе полиции, а о белом государственном аппарате вообще. Таков ваш личный опыт?
Мадела отпил вина и, поворачивая бутылку, чтобы разглядеть этикетку, ответил:
— Нет, я не назвал бы это подкупом — в том смысле, в каком это понимают у вас. А так, по мелочам... Когда у меня была транспортная контора, приходилось к этому прибегать, родительские права для шоферов и все такое. Выискиваешь какого-нибудь молодого клерка из африканеров: зарабатывают они мало и не прочь получить шиллинг-другой — все равно от кого. Среди них попадаются понятливые. Можно бы, наверное, найти кого-нибудь чином повыше в Управлении по делам банту. Но тут надо суметь распознать подходящего человека...— Он поставил бутылку на стол, улыбнулся Фрэнсис.— Слава богу, теперь я со всем этим разделался. Вот если только надумаю предложить какое-нибудь из моих снадобий бюро стандартов, а?— И он рассмеялся.
— Джейсон нарушил монополию белых на выпрямитель для волос,— весело пояснила Фрэнсис.— Но, что очень мило с его стороны, сам он не питает никаких иллюзий насчет качества своей продукции.
— Зато очень верю в ее будущее,— подхватил Джейсон.— Сейчас вот подумываю, не начать ли экспортировать в Штаты свои таблетки для мужчин. По-моему, как раз приспело время дать американским неграм приятное сознание, что они могут вновь обрести чуточку старой Африки — самую малость, во флакончике, а?
Ксиксо терзал утиную ножку с таким видом, будто это и было то неодолимое препятствие, о котором он только что рассказывал.
— Понимаете, я им все твержу: ну покажите мне в моем досье хоть что-нибудь такое...
Молодой журналист Спаде Бутелези вставил обычным для него брюзгливым тоном:
— А может, это потому, что к тебе перешла лавочка Самсона Думиле?
Всякий раз, как в разговоре упоминалось новое для него имя, Серетти напряженно прищуривался.
— Ну да, в этом все дело!— жалобно подтвердил Ксиксо,
глядя на него.— Человек, на которого я работал, некто Думиле, проходил по одному из политических процессов, ему дали шесть лет; но ведь я взял у него только благонадежную клиентуру; даже контора моя в другом здании, а с прежней у меня нет ничего общего; и все-таки дело именно в этом.
Фрэнсис вдруг вспомнился Сэм Думиле, как он сидел у нее вот тут, на этой самой веранде, три — а может, всего два?— года назад, рассказывал, что позапрошлой ночью в дом к нему ворвалась полиция, и оглушительно хохотал, повторяя слова своей маленькой дочки, объявившей полицейскому: «Папа очень сердится, когда играют его бумагами!»
Джейсон поднял бутылку, молча показывая хозяйке, что собирается налить всем, и она сказала:
— Да, да, пожалуйста... А что с его детьми?
Хотя Джейсон и понял, кого она имеет в виду, он счел нужным вежливо уточнить:
— С детьми Сэма?
Но тут заговорил Серетти, обращаясь к Эдгару Ксиксо:
— Действительно ужасная история. Бог ты мой! Видимо, вам из этого дела не выпутаться, как ни старайтесь. Бог ты мой!
И Эдгар Ксиксо усиленно закивал в ответ.
Так что Джейсон продолжил негромко, чтобы слышно было одной только Фрэнсис:
— Наверно, они у кого-нибудь из родни. У него сестра в Блумфонтейне.
