Ознакомительная версия.
– Не курю, – ответил Гена и хотел, было, пройти мимо, но Крендель загородил дорогу.
И тут Гену словно прорвало. Неожиданно для себя, – и тем более для Кренделя, он схватил его за грудки и с силой отшвырнул в сторону. Мотнувшись, Крендель растянулся на полу, но быстро вскочил и бросился на него. Они сцепились и, отвешивая удары, принялись таскать друг друга по туалету. Конец драке положили старшеклассники – они растащили их, тяжело дышащих и рвущихся в бой, в разные стороны. В класс Гена вернулся с разбитым носом и приличной шишкой на лбу, а Крендель – с синяком под левым глазом. После уроков Гена и Вока вышли из школы и увидели Кренделя, Клина и Чику, стоящих невдалеке от входа. Те тоже заметив их, не спеша двинулись навстречу и, не доходя пару шагов, остановились. Синяк у Кренделя был приличный и лишь только набирал цвет. Он некоторое время исподлобья смотрел на Гену, затем вдруг улыбнулся. Улыбка преобразила его лицо, превратив из угрюмого хулигана в добродушного паренька, которым он, скорее всего, и был на самом деле, – а хулиган был всего лишь образом, в который Крендель прочно вжился. Затем он так же неожиданно протянул руку.
– Ну, что, колхозан, мир?
– Мир, Крендель. – Чуть помешкав, пожал протянутую руку Гена.
А Вока, уже готовый защищать друга, лишь покачал головой.
– Чудеса, да и только…
Михаил Иванович и Людмила Александровна были только рады, что у Гены появился такой друг как Вока. И, несмотря на его юный возраст, величали уважительно – Володя. Спокойный, уравновешенный Гена тоже понравился Вокиной семье. Семья у Воки была простая – рабочая. Отец – Василий Семенович, водил рейсовый автобус; был он среднего роста, широк в плечах, стриженные под канадку густые темно русые волосы, чуть тронутые сединой на висках, открытый взгляд, простота в общении, честность в поступках, умение смеяться весело и заразительно завершали его словесный портрет. Мать Воки – Полина Алексеевна – работала медсестрой на станции скорой помощи. Высокая, даже чуточку выше своего коренастого мужа, волосы – соломенного цвета, всегда гладко зачесанные и перехваченные на затылке, волнисто и густо ниспадали на спину, взгляд карих глаз был добр и участлив. От неё веяло душевным теплом и семейным уютом. Кроме Воки в семье были еще два его старших брата и младшая сестренка Катя. Жили они дружно. Вся семья посещала евангельскую церковь, поэтому в комнатах на стенах висели плакаты с библейскими изречениями. Подобное в атеистическом обществе не приветствуется, если не сказать больше – воспринимается враждебно. И если не подвергается гонениям, то уж насмешкам – точно. Но Вока выстроил свои отношения со сверстниками так, что они остерегались говорить ему что-то унизительное или оскорбительное по поводу его веры, во всяком случае, в глаза. В нём каким-то удивительным образом сочетались христианская добродетель и воинствующий дух. А крепость его кулаков испытал на себе уже не один насмешник.
Если твой друг ходит в церковь, а ты в это время сидишь дома, то рано или поздно ты тоже пойдешь вместе с ним; хотя бы из любопытства. И когда это случилось, Гена очень удивился, что они пришли к обыкновенному зданию из белого кирпича со строгим крестом на фасаде. А он-то, было, надеялся увидеть нечто величественное и грандиозное, устремившиеся ввысь золотом куполов, увенчанных вычурными крестами; а внутри – иконы, дым курящегося ладана и монотонный, говорящий нараспев голос священника… То есть примерно то, что он видел внутри небольшой церквушки, когда ездил с бабушкой в соседнее село – святить на Пасху куличи и крашеные яйца. Тогда им пришлось выстоять длинную очередь, и священник с черной густой бородой, растущей от самых глаз, говоря что-то нараспев, окропил водой принесенные яства. Потом бабушка купила тонкие свечи и, зажигая, ставила их перед иконами и подолгу молилась перед каждой, часто крестясь и кланяясь. Дома, в углу бабушкиной комнаты, тоже были иконы. На самой большой, что стояла в центре иконостаса, был изображен человек с узким худым лицом и строгим пронизывающим взглядом больших черных глаз, для которых, как казалось Гене, не существует ничего тайного. Бабушка говорила, что это – Иисус Христос, Божий Сын, который пришел на землю, чтобы спасти людей от грехов, и он знает всё – и прошлое, и будущее. Иногда, когда бабушки не было в комнате, маленький Гена, вставал на табурет и, глядя прямо в его глаза, спрашивал:
– Иисус, Иисус, Божий Сын, скажи мне о моем будущем! – И, вслушиваясь, трепетно замирал.
Иисус молчал, но Гене казалось, что Его взгляд теплел, становился ласковым и одобряющим, словно Иисус знал о нем что-то хорошее.
Когда они зашли в здание, Гена удивился еще больше – длинный зал, два ряда стульев с проходом посередине; сцена, на ней – кафедра, с правой стороны зала – длинный балкон. Всё это больше походило на сельский клуб, чем на церковь. Они пришли поздно, зал уже был полон, и только в заднем ряду оставалось несколько свободных мест. И когда они уселись, Гена увидел, что на балкон стали выходить люди. Те, у кого в руках были музыкальные инструменты, прошли в правую его часть, где еще раньше он заметил фортепиано, – за него села девушка. Остальные заняли левую сторону балкона до самой его середины, образовав классическое построение хора в три ряда.
– Это церковный хор, – шепнул Вока. – А вон, смотри, в середине второго ряда – Павел и Никита.
Присмотревшись, Гена увидел двух старших Вокиных братьев. Перед хором, как и положено, стоял дирижер – черноволосый, худощавый мужчина лет тридцати, в черном фраке. Он повернулся к музыкантам, взмахнул палочкой, и в зал полились звуки музыки. Дирижер сделал знак певцам, и тут же послышалось тихое пение; оно становилось громче и громче.
– Это хвала Богу, – шепнул Вока на ухо Гене.
Происходящее действительно трудно было назвать как-то иначе. Это была именно хвала Богу в исполнении обыкновенных людей, наполненных особой благодатью. Зал подхватил песню, и она мощно зазвучала под сводами церковного здания. И хотя Гена не знал слов песни, его не покидало чувство, что он – один из участников этого величественного восхваления.
В прошлом году Гена ездил с отцом, на Новогодние праздники, в соседнее село, к родне, в гости. Дети родственников – Витька со Степкой, уговорили его пойти на школьный Новогодний вечер. И лишь они зашли в клуб, как те сразу же растворились в пестрой веселящейся толпе, оставив Гену одного. Он стоял посреди всего этого разодетого веселья, чувствуя себя посторонним, и жутко сожалел, что вообще согласился прийти на этот чужой для него праздник. В церкви, Гена тоже почти никого не знал, но не чувствовал себя как сбоку припека, – как тогда, в школьном клубе, – наоборот, с самого начала, его не покидало ощущение, что он участник всего, что происходит вокруг.
Хор закончил петь, и к кафедре вышел седовласый мужчина в возрасте.
– Приветствую вас, возлюбленные Господом братья и сестры! – непривычно для Гены поприветствовал он сидящих в зале. Но что-то встрепенулось в груди от этих слов: «Возлюбленные Господом!». Ведь это относится и к нему!
– Это наш пастор, Филипп Николаевич, – шепотом комментировал Вока.
Пастор попросил всех встать для совершения молитвы. До этого Гена слышал, как молилась бабушка; у Воки в семье тоже молились, когда усаживались за стол, так что ничего нового или необычного для него в этом не было. Ну, разве что кроме некоторых непонятных словосочетаний, но о них он решил спросить у Воки потом, после… Но все же не выдержал – спросил:
– Слышь, Вока, а что такое «открыть ум к разумению Писаний?».
– Это значит, чтобы ты понял, что в Библии написано, – тихо ответил Вока.
– Аминь! – закончил молитву пастор.
– Аминь! – эхом отозвался зал.
– Аминь, – вместе со всеми произнёс Гена.
Филипп Николаевич открыл Библию, окинул взглядом прихожан и сказал, что проповедь, которую он сегодня собирается прочесть, будет о Божьей мудрости. И хотя Гена внимательно слушал проповедь, он мало что из неё понял. «Наверно, так и не открыл мне Бог ум к разумению Писаний», – с огорчением, всерьез подумал он. И эта мысль настолько поглотила его, что он даже не заметил, как служение подошло к концу и завершилось таким же образом, как и началось – молитвой пастора. По дороге домой, он сказал Воке:
– Наверное, мой ум закрыт к разумению Писаний…
– Чего-чего у тебя закрыто? – переспросил тот.
– Ум к разумению Писаний, – повторил Гена вполне серьёзно.
Смех так и распирал Воку, но он удержался.
– Ты, Гена, лучше говори всё своими словами, а то и у других умы позакрываются. Совсем не обязательно вставлять в разговор то, что говорил в молитве Филипп Николаевич. А не понял ты… – Он задумался. – Да я и сам не знаю – почему… Вроде, всё ясно было. Может, оттого, что первый раз в церкви? Ты будь проще! Представь, что это твой отец говорит, а не пастор, вот тогда всё и поймешь.
Ознакомительная версия.
