Евгения была прозорлива, и жизнь наша осталась непрозрачной для посторонних именно благодаря ей. Хотя иной раз кажется, удочери я Ольгу, и многое пошло бы иначе.
Маня лихо управилась с волосами, поймала свое отражение в стекле серванта, полюбовалась собою так и сяк.
– Он говорил, что если у кого дети, то все будет замечательно. А сколько ребеночку лет, не имеет значения. Александр Васильевич, а почему у вас нет детей?
– Мария Эвальдовна, – сказал я, – не тревожьтесь. Стоит вам выйти за меня, и в положенный срок сомнения развеются.
День был омерзительный. Злокачественная петербургская осень, когда даже дети своим существованием не оскорбляют природу, когда вся эта природа и без них осклизла и зловонна.
Перед школой под носатыми барельефами стояла Алиса.
– Я поджидаю Ксаверия, – сказала Алиса. – У вас сегодня первое занятие. Погода омерзительная. Идите, идите внутрь.
Я прошел мимо охранника, уселся у двери в Алисину светелку и задумался о странном ритуале встречания. Неподалеку по гулкому метлахскому полу расхаживал печальный человек. Странный то был человек. Уверенно и звучно ступал он, но на меня взглядывал с тревогой. Руки его были крупны и красивы, но совладать он с ними не мог: выхоленные пальцы то сходились в замок, то сворачивались в кулаки, то начинали прижиматься к ладони по одному, словно он считал шаги.
Вот что: больше всего он был похож на человека, которому назначили свидание и теперь опаздывают немилосердно. К тому же у него была удивительная седина. Седые волосы не подкрашивали густую и жесткую шевелюру, а выбрызгивались белыми хохлами по-сорочьи. Посидев под его взглядом минуты три, я убрался в дальний конец коридора и принялся наблюдать за Алисой сквозь узенькое окошко. Пока пестроголовый расхаживал, она предавалась своему странному ритуалу. Из-под широкого, как Исаакиевский купол зонтика Алиса всматривалась в перекресток, где светофоры дразнили автомобили красным. Наконец она что-то там разглядела и без спешки пошла к краю тротуара. Красный автомобиль остановился рядом с нею. Неожиданно величественный Ксаверий высился за рулем. Алиса чуть присела и, покачивая зонтиком в сторону школы принялась говорить. Ни с того, ни с сего в голову мне пришла мысль, что пока Алиса не сбудет с рук мотающегося по коридору джентльмена, Ксаверия мы в школе не увидим. И тут же в вестибюле раздались торопливые шаги, и давешняя моя знакомица, Аня Бусыгина подбежала к хохлатому посетителю.
– Ты здесь. Уже?
Мужчина судорожно вздохнул, несколько раз быстро поцеловал ее строгое личико, поднял девочку на руки и так сделал несколько шагов по вестибюлю. Потом он поставил ее на ноги, и Аня при этом придержала юбку и строго взглянула на меня. Посетитель напротив, позабыл о моем присутствии.
– Ни слова, ни слова, ни слова! – взял Анину ладонь, поцеловал ее. – Ну хоть бы смеху ради несколько слов на бумаге.
– Не люблю, – сказала девочка. – Я и маме…
Она отделила два пальца от отцовской пятерни и до конца разговора не выпустила их.
– Не любишь, – с горечью сказал он. А по мне так лучше совсем не писать, чем так. Мамаше своей по электронной почте пиши, вот что. Или тебе все равно?
Тут я впервые увидел, как улыбается Аня Бусыгина.
– Нет, – сказала она, – ты же знаешь, что нет.
– Тогда пиши, – неожиданно сварливо проговорил хохлатый и стал вырывать из Аниного кулака пальцы.
– Не злись, – сказала Аня, – ведь уйдешь же сейчас.
– Потому и злюсь. Но все-таки знаешь, твоя мамаша здорово придумала с этой подписью. Не будь этой бумаги, Алиса бы сегодня меня и на порог не пустила. Алиса, ух! – Он издал нечто среднее между смешком и фырканьем. – Вот придумал на свою голову. А как Сережа?
– А что Сережа? Ты хочешь знать, не обижаю ли я его? Или ты вообразил, что он меня может обидеть?
– Да Господи, я спросил. Просто спросил.
В руках у пестроголового откуда ни возьмись, появилась бумага. Бумага хрустнула, разворачиваясь, пестроголовый легонько коснулся документа пальцем.
– Тут.
С брезгливой гримаской Аня поставила подпись.
Минуты через три из школьных недр без зонтика и с пластмассовым корытцем, где тесно стояли дискетки вышла Алиса.
– Будем прощаться? – проговорила Алиса, ни к кому в особенности не обращаясь. Но отец и дочь тут же поднялись.
– Алиса!
– Да! – сказала Алиса, окидывая пришельца взором. – Я Алиса и я все знаю. Анюта!
Девочка неожиданно порывисто обняла пестроголового и исчезла. Вряд ли я ошибся, у обоих глаза были на мокром месте.
Алиса, не глядя, протянула в мою сторону корытце с дискетами.
– Спиридон, – произнесла она и решительно встряхнула ключами. – Посетителя проводить. С зонтиком. До машины. – И уже вонзая в скважину ключик. – Пишите. Дочь радуется вашим письмам.
Осыпанный дождем охранник Спиридон вернулся, поставил свой двуручный зонт в углу, и Алиса успокоилась.
– У закрытых школ свои законы, – молвила она, располагаясь у компьютера. Мне показалось, Алиса была рада даже моему присутствию. В этой скоротечной встрече было для нее что-то тягостное, тревожное, что-то опасное. Опасность, похоже, миновала, но несказанные слова томили ее.
– Через час у вас дебют. – Некоторое время щелканье клавиш одиноко рассыпалось в Алисиной комнатенке, потом она оторвалась от клавиатуры и с некоторой, как мне показалось, досадой проговорила:
– В толк не возьму, что вы им скажете?
Я нахально ответил, что не знаю и пригласил Алису послушать. Очаровательная дамочка свирепо фыркнула и снова напустилась на клавиши. И тут в дверь уверенно постучали.
– Оставайтесь, – шепнула Алиса, хотя я и не думал сниматься с места. – Не пожалеете. Да-да! – произнесла она отчетливо, и дверь отворилась и впустила ребенка в очках с невзрачной черной челочкой. Лет двенадцать было дитяти.
– Александр Васильевич Барабанов, – ваш новый педагог, – продекламировала Алиса. Тот немедленно повернулся ко мне и благовоспитанно оцепенел.
– Петр Лисовский-сын, – и направился к факсу. Факс присвистнул, ребенок заправил в него листок, и дело пошло. Плевать ему было, что на него таращатся, как на дрессированную мартышку. Из механизма тем временем выполз ответ, ребенок склонил продолговатую головенку, полюбовался росписью и тут же заслал бумагу еще куда-то.
Ах, черт возьми! Если все они тут такие, лучше удавиться. Лисовский-младший распрямил свои свитки, упрятал их в папочку, с достоинством дернул очкастенькой головкой Алисе и мне и ушел. Я не удержался, высунулся из-за двери и посмотрел ему вслед. Твердо и размеренно ступая, отрок удалялся. Неожиданно он застыл, отвел за плечо свою невзрачную папочку и с непостижимой ловкостью метнул ее в зияющую пустоту коридора. Отчетливо шурша, папка описала эллипс, и Лисовский-младший, вскинув левую руку, остановил ее.
– Никогда не подглядывайте за детьми, – сказала Алиса ворчливо.
– Алиса, друг мой, Алиса, – сказал я проникновенно, как мог. Алиса оставила компьютер и беспокойстве посмотрела на меня. – Скажите мне откровенно, неужели у этого ребенка тоже есть э-э… пара?
– Во-первых, Барабанов, – сказала она назидательно, – никогда и ни от кого в этих стенах не требуйте откровенности. Имейте в виду, в ответ могут потребовать вашу откровенность и очень настойчиво. Во-вторых, у Петра Лисовского есть, как вы выразились, пара. И без всяких «э-э». Петр Лисовский-младший будет замечательным супругом.
Через час по лесенке за спиной у охранника Спиридона я поднялся на третий этаж. Я совсем не думал о том, что стану говорить, отчего-то мне казалось куда более важным разыскать детей. Алиса попросту забыла назвать аудиторию, я же не захотел ее спрашивать. Капризы, полагаю.
Итак, я стоял в пустом, прохладном коридоре и слушал. Дети должны были шуметь. Им надлежало скандалить, глумиться над беззащитным толстяком, лгать во всеуслышание… Но тихо было в коридоре.
Итак, я стоял и разглядывал свое невнятное отражение в паркетных шашках, когда шорох, наконец, долетел до меня. Странно, но в этом шорохе было что-то от тихого звона. Я сделал несколько осторожных шагов и оказался в перекладине школьного коридора, перегибавшегося буквою «П». У окна, выходившего в закрытый двор, вполоборота ко мне стояла Аня Бусыгина, и передвигая горшки с цветами, производила тот самый звенящий шорох. Серенький уличный свет перемешивался с электрической белизною плафонов, и лицо ее казалось неестественно бледным. Темные, почти черные волосы скрывали щеку. Изогнутый блестящий край их походил на лезвие. Я приблизился еще. Девочка была так занята, что не видела меня.
Ну, конечно же! Там во дворе кто-то был и этот кто-то ждал. Я решил, было, что девочка откроет окно, но она не осмелилась. Лишь коснулась шпингалета и тут же отдернула руку. Потом поднялась на цыпочки и поводила ладонями над головой. Снизу ей, как видно, ответили, и Аня принялась выбрасывать пальцами на обеих руках числа. При этом она по детской старательности проговаривала знаки своего семафора.
