Есть еще кто-то, кто этим всем руководит, такой зловещий профессор Мориарти или, напротив, веселый молодой авантюрист, такой Остап Бендер... Мне стало жаль доверчивых хомячков — даже сидеть на форуме расхотелось.
Отхлебнул чаю, но он успел остыть. Я раздумывал, не вылить ли этот чай и не поставить ли чайник еще раз, но тут раздался звонок в дверь. Не истеричный, обычный такой звонок. Я взглянул на часы: двадцать три сорок три. Поздно для клиентов. Вообще поздно.
Сердце само собой ухнуло вниз. А вдруг Ковальчук все-таки передумал? И прислал каких-то громил, выставить меня отсюда?
Человек беззащитен. Перед нахрапом, грубой силой, перед чужой наглостью. Перед тупой машиной подавления. Особенно ночью, когда социальный панцирь истончается и остается теплое, неодетое, живое, беспомощное.
Ночь — время арестов.
— Кто здесь? — голос у меня стал неприятный, высокий и пронзительный.
— Извините, — виновато сказали за дверью, — это сосед ваш. Извините.
Деваться некуда, я сунул ноги в тапочки и побрел открывать.
Он стоял на крыльце, немолодой человек в вельветовых брюках и фланелевой клетчатой рубашке. Безопасный. Кажется, лицо знакомое. Я немного расслабился.
— У вас фонарика нет? Или свечки? Пробки вылетели.
— Сейчас посмотрю. — Держать его на пороге было неловко, и я сказал: — Проходите.
— Вы извините, — он доброжелательно оглядывался, близоруко щурясь, — только у вас свет горит. А остальные спят. Тревожить не хочется.
— Да-да. Я понимаю.
— Обычно я к Зинаиде Марковне заглядываю, если какие-то проблемы. Они с моей женой вроде как в хороших отношениях. Хотя с моей женой трудно быть в хороших отношениях, если честно.
— Зинаида Марковна — это которая через дорожку?
— Нет. Которая справа. Странно, а она вас знает. Говорит, вы писатель.
— Какой там писатель, так... Редактирую понемножку.
Я рылся в ящиках буфета. Надо и правда купить свечей. И фонарик. А то вдруг и у меня пробки выбьет. Все-таки я тут надолго... еще полгода покоя и независимости.
Свечка, оказывается, стояла на виду, просто я не сразу сообразил, что это свечка — гномик себе и гномик. Симпатичный, в красном колпачке, жилет еле сходится на толстом брюшке...
Сосед поглядел на гномика задумчиво.
— Жалко жечь такого. По-моему, это свинство — делать свечки в форме человечков всяких. Или животных. Извините, если вас оторвал...
Он опять огляделся. Интересуется. Наверное, Зинаида Марковна что-то наплела. А вдруг перегоревшие пробки — это просто предлог? И он что-то вынюхивает?
— Хорошо тут у вас. Уютно. Лампа эта.
За лампой я долго гонялся. Чтобы абажур был обязательно зеленого стекла. Это создает правильную атмосферу.
— У моего деда была такая. Куда потом делась?
Может, как раз в антикварный на Жуковского? Там я ее и купил.
Он улыбнулся.
— Времена динозавров. Устойчивые настольные лампы, дубовые столы, комоды.
— И неустойчивые жизни, — сказал я, — тогда вещи были долговечнее хозяев. Сейчас наоборот. Вот я уже третий ноутбук сменил. Снес на помойку кассетник, потом видак... Я сначала думал, может, от этого и пошла мода на винтаж? Людям хочется чего-то основательного. На самом деле, подсознательная реакция. Невротическая. Из-за цифры.
— В смысле?
— У людей старше сорока еще есть семейные альбомы с фотографиями. У молодежи нет. Какие-то фотки лежат на «Одноклассниках», не знаю, на Яндекс-фото... Все оцифровано, все кажется вечным, потому что можно в любую минуту включить компьютер и на это взглянуть. Но, послушайте, ведь на самом деле ничего этого нет. Ни десятков тысяч цифровых фотографий. Ни текстов в сетевых библиотеках. Ни Живого Журнала. Ни Википедии. Ничего. Тень, призрак, без остатка пропадающий при любом мало-мальски серьезном катаклизме.
— Вы правы. От сгоревшей Трои осталась материальная культура. А что останется от нас? Я ведь тоже интересуюсь старьем.
Он опять улыбнулся, он вообще легко улыбался.
— Горшки, плошки. Светильники...
— Археолог?
— Археолог. Приехал поработать вот, в тишине. Статью закончить. А тут пробки выбило. И все — фук! И аккумулятор сел. Надо поменять его, совсем не держит.
— Проще новый ноут купить.
Когда приходится разговаривать с незнакомым человеком с глазу на глаз, меня начинает неудержимо клонить в сон. Не от скуки — от нервного напряжения. Но он не уходил. Может, ему тоже одиноко?
— Гномика можете не возвращать, — сказал я поспешно. — Мало ли.
— Я и не собирался, — сказал он честно, — кстати, я, по-моему, забыл представиться. Леонид Ильич меня зовут. Я вон там живу.
И он неопределенно кивнул куда-то в сторону левой стенки. Там Валькина жена повесила гобеленовую картинку в рамочке. Березки, златоглавая церковь у пруда... Получилось, он живет в гобелене. Тоже хорошее место.
— Доктор наук? — спросил я зачем-то.
— Так и не собрался. Кандидат. Странно, что вы про Брежнева не вспомнили. Все вспоминают.
— Потому и не стал...
— У вас независимый ум, да?
— Нет, — я включил наружное освещение, чтобы он не переломал себе ноги в темноте, — просто не люблю говорить банальности.
— Значит, и людей не любите, — заключил он, — люди, они склонны к банальностям, нормальные люди, во всяком случае.
Я немножко постоял на крыльце. За деревьями в темном окне темного дома появился смутный блуждающий огонек, переместился вбок, отчего квадрат окна осветился сплошным тусклым, красноватым светом, пропал...
Он зажег несчастного гномика.
* * *
Мои клиенты — люди без видимых чудачеств, их чудачества запрятаны слишком глубоко. Они как все — одежда, стрижка, вообще фактура.
Я никогда не был у них дома.
В восьмидесятые такие покупали себе гарнитуры «Хельга» и арабские спальни. Сейчас пользуются услугами дизайнера — самый верный, по-моему, способ превратить жилье в глянцевый гостиничный номер.
Мне вообще неуютно в чужом жилье.
— Только что въехал, — он развел руками, словно оправдываясь, — не успел сделать ремонт.
Диван с полированными подлокотниками и потертой бордовой обивкой, два таких же кресла, журнальный столик, из ДСП, на тонких ножках. Розово-голубые обои в цветочек выцвели, но над диваном остался яркий четырехугольник, призрак коврика, плюшевого, с розочками, или гобеленового, с оленями. Сейчас такие коврики у понимающих людей в цене. А раньше считались мещанством.
На стенах лежал отпечаток чужой судьбы: я кожей ощущал чужое житейское неблагополучие, скудную монотонную жизнь, незаметно сошедшую на нет. Кто-то ему продал эту квартиру? Сдал на несколько лет? Кто здесь жил? Чья-то умершая родственница?
Почему здесь? Почему он на этом так настаивал? Это все равно не его дом. Не его вещи. Не его прошлое.
— Хотите коньяку? Кофе?
Я сказал:
— Нет. Я же работаю.
— Интересно посмотреть, как вы работаете.
Он сел напротив меня и положил ладони на плоские полированные подлокотники. Ткань сбоку продрана, в лохматой дыре белеет фанера.
— Что тут интересного?
Я выложил диктофон на столик. В фальшивой глубине лаковой поверхности неохотно отобразился двойник диктофона.
— Не возражаете?
— Если вам нужно... отчего ж нет?
— Многие возражают, — сказал я честно.
— И если они возражают, вы... и правда не пишете? Исподтишка, телефоном, ну...
— Нет. Я работаю для клиента. По его заказу. Зачем мне его обманывать?
— А вы никогда не думали, что можно получить дополнительный доход? Чужие тайны...
— Шантажировать своих клиентов? — спросил я напрямую. — Нет. Это не тайны, а мечты. Они... смешные большей частью. Люди их стыдятся, верно. Но ведь... это неподсудно. Мечтать. Так я включаю?
— Мне нечего скрывать, — сказал он.
— Тогда расскажите мне о себе. Как можно более подробно.
— Зачем? Нет, я расскажу, но — зачем?
— Потому что я так работаю, — сурово сказал я.
Он задумался. Руки по-прежнему лежали на подлокотниках, пальцы чуть-чуть напряглись.
— Я детдомовец, — сказал он наконец. — Получил специальность слесаря, там специальности давали, тут и армия. Отслужил под Читой, повезло, я при части слесарил... вернулся в Красноярск, в девяностые с другом начали свое дело, брали продукцию в Китае, пуховки, джинсу, дрянь всякую. Тряпье. Сначала два лотка, потом магазин арендовали, потом сами стали продукцию выпускать, открыли два цеха пошивочных, потом девяносто восьмой. Начались неприятности всякие, он меня кинул, потом... начал потихоньку опять подниматься. Поднялся. Пупок сорвал, но поднялся. А сюда я отдыхать приехал. В прошлом году. Понравилось.
— Просто понравилось — и все?
— Да. Знаете, иногда задумаешься... а зачем все это? Для чего? Все вчерне, все крутишься, все откладываешь на будущее — буквально все. Отдых. Семью. Жизнь. А тут хорошо, тепло. Море. Розы на клумбах вон цветут. Ну, если нравится, надо брать, верно? Фирму перевел, квартиру купил. Вот только ремонт еще не сделал.
