Но вдруг он заговорит во сне? Вдруг во сне он проговорится, что приехал заниматься шпионажем? Правда, это не страшно, ибо ни Отец, ни его ученики, похоже, не знают ни английского, ни итальянского. И все же он будет лежать без сознания, под наблюдением чужестранцев, видя, быть может, сны на чужом языке, а потом проснется, беспомощно истекая кровью, в чужом подвале. К тому же его беспокоило и еще кое-что. Но что именно? Да, когда начался сон о святой Катарине и Зулейке? На закате или раньше? В караван-сарае он ему приснился или на ипподроме? Только ли святую Катарину и Зулейку он видел во сне, или ему приснилось также царское обрезание, даже Каир?
Видя, что он колеблется, Вейн взял его за руку:
– Ради Бога, дружище, вы же убьете себя, если не подвергнетесь лечению. Убьете себя или вас убьют. Я сейчас сказал, что это, возможно, расстройство секреторного процесса в мозгу. И, возможно, так оно и есть, но почему же тогда болезнь поражает вас только во сне? Не исключено, что это один из колдовских приемов человека, который пытается вас во сне погубить. Христиан, во всяком случае христиан с Запада, в Каире не любят, и вполне вероятно, что кто-то употребляет против вас колдовские заклинания.
– Я здесь не останусь. И все же благодарю вас, – Бэльян сделал учтивый, как он надеялся, жест в сторону Отца, поднялся, не оглядываясь, из подвала, вышел на улицу, на ослепительный дневной свет, и смешался с толпой.
Толпа была бестолковым животным, которое медленно двигалось и громко выражало недовольство, когда его подгоняли. Она двигалась со скоростью самых медлительных, то есть со скоростью дряхлых стариков и больных. Поговаривали, что большая часть каирского населения не работает, а живет подаянием или примиряется с медленной смертью. Бэльян боролся с этой толпой, тщетно желая, чтобы она расступилась перед ним, как Красное море перед Моисеем, но она смотрела на него упрямым мертвенным взором и едва волочила ноги. Он видел компании стариков, взявших друг друга под руки и величаво шествующих по оживленным улицам города, преодолевая все препятствия и поднимая пыль костлявыми босыми ногами. Вскоре он узнал, что эти толпы тоже опасны; порой в одном месте сходилось несколько процессий, и тогда в давке погибали люди.
Но зато там за ним не смогли бы следить Вейн с Отцом, и Бэльян наконец успокоился, позволив толпе вести себя куда заблагорассудится, отдавшись бесцельному передвижению, видя то, что приходилось видеть.
В этом городе взгляд подмечал больше, нежели в Венеции или Норидже: зеленый тюрбан хаджи, желтый халат иудея, огромная обоюдоострая секира и чаша для подаяния дервиша-бекташи. Одежда говорила и о вероисповедании человека, и о его устремлениях.
Так, праздно бредя неведомо куда, он и повстречал Йолла. На углу толпа обступила касаса, сказителя. Он сидел на некоем подобии деревянного трона, глубоко в тени, отбрасываемой выступом дома. На плече у касаса сидела на цепи испуганная обезьянка. У подножия трона сидел, сгорбившись, музыкант, сопровождавший слова сказителя негромкой игрой на ребеке, а мальчик разносил кофе на медном подносе. Но все взгляды были устремлены на касаса. У его ног сидела с обожанием смотревшая на него молодая женщина без чадры, поразительно красивая. Мужчины постарше встали или уселись вокруг него на корточки, вытолкнув детей за пределы круга. Круг был широкий, что порадовало Бэльяна, ибо изо рта сказителя летели капли слюны. История была увлекательная; завывания ребека нарастали и затихали, а касас энергично рассекал руками воздух, возбуждая любопытство слушавшей с отвисшими челюстями и остекленевшими глазами публики. Сказитель был, как ни странно, человек молодой, с густой копной волос и перекошенным от сосредоточенности лицом. На лице его проступил пот, а к нему прилип песок. Бэльян отродясь не видел человека грязнее. Казалось, он с головой окунулся в сюжет своей истории, но когда Бэльян подошел к слушателям, касас умолк, явно на полуслове, позволив музыканту и дальше играть на ребеке. Пристально глядя на Бэльяна, касас взволнованно показал на себя большим пальцем.
Что за отрадная картина!
Сейчас, хотя и слишком поздно, я думаю о том, с должного ли места начал я свою повесть. Проще было бы начать с толкования отношений между Майклом Вейном и Кошачьим Отцом или, еще лучше, с правдивого рассказа о появлении Фатимы Смертоносной. А про Обезьяну я уже говорил? Не помню. По какой-то причине я решил, что лучше всего начать с приезда сего простодушного молодого человека в Каир. Лично я от него не в восторге, и интересно, какого мнения будет он обо мне. Сомневаюсь, что я когда-либо об этом узнаю. Правда, сдается мне, он вообще не очень-то высокого мнения о людях.
Слишком поздно начинать сызнова, тем более что настала пора представиться…
– Я – Йолл.– Сказитель говорил по-итальянски с сильным акцентом. Но еще более странными оказались следующие его слова: – Я рассказывал этим людям вашу историю.
– Мою историю?
Толпа, обернувшись, принялась оценивающе разглядывать Бэльяна, а потом расступилась, чтобы пропустить его к трону сказителя. Йолл сделал нетерпеливый жест.
– Да, вашу историю. О том, как вы заехали в Каир по дороге в святой монастырь на горе Синай. Как стали свидетелем ареста итальянского художника, как в ночь дурного предзнаменования вас посетили видения, после чего вы угодили в лапы к Кошачьему Отцу и английскому алхимику.
Он помедлил, дабы выяснить, согласен ли Бэльян с тем, как он излагает историю, и продолжил:
– И места, и люди всем нам знакомы. Это хорошая история. Такому человеку, как я, который умеет ценить важную информацию, нетрудно воссоздать общую картину с помощью сотни имеющихся в городе достоверных источников. Я же Йолл, единственный сказитель в Каире, который зарабатывает на жизнь правдивыми историями. Порой люди платят мне за то, что я рассказываю о них в общественных местах – вероятно, в надежде, что эти истории могут оказаться поучительными для толпы или прославить их имена. А иногда я выбираю человека и рассказываю его историю, причем могу как воздать ему должное, так и погубить его репутацию.– Он помедлил.– Иногда мне платят, чтобы я ничего не рассказывал.
– А что будет дальше в этой истории?
Йолл вновь помедлил, и на лице у него появилась широкая ухмылка.
– Вы встретите сказителя по имени Йолл, и он даст вам некий чрезвычайно полезный совет – если, конечно, вы соблаговолите несколько минут подождать. Простите, что я проявляю к вам такой интерес, но хороший рассказчик всегда старается придать своим историям четкую форму, даже если они правдивые.
Не дожидаясь ответа, Йолл вновь обратился к своим слушателям. Говорил он, казалось, довольно долго, то и дело жестами показывая на Бэльяна. Публика взирала на Бэльяна сочувственно. Наконец речь прекратилась, и мальчик обошел слушателей, собрав в бархатную сумку монеты. Йолл спустился с трона, и мальчик его унес. Музыкант со своим ребеком уже исчез. Солнце скрылось за грядой облаков, а ветер усиливался, поднимая на улице маленькие самумы. Настало время молитвы, совершаемой во второй половине дня. В городе раздались наводящие уныние причитания муэдзинов: «Есть только один Бог…»
Йолл улыбнулся Бэльяну.
– Не соблаговолите ли воспользоваться моим гостеприимством? До дома отсюда довольно далеко, зато…– тут он шутливо понизил голос до шепота, – зато там есть вино.
Бэльян наклонил голову, и Йолл бешено замахал руками от радости. До дома действительно было довольно далеко. Всю дорогу они молчали. Когда они добрались, уже близился вечер, и хотя небо было еще темно-синим, внизу, на неосвещенных улицах, почти наступила ночь. Закрывались на ночь крытые базары, и целые районы города казались безлюдными, в то время как другие были заполнены людьми, прогуливающимися взад и вперед и с любопытством взирающими друг на друга.
Дом, куда Йолл привел Бэльяна, был очень маленький, но удивительно уютный. Не было видно ни стен, ни пола, ни окон. Они расселись в настоящей пещере из подушек, ковров и шелковых драпировок; все это было слегка потерто, и у большинства вещей выпадала набивка. Йолл достал кувшин вина и ухмыльнулся.
– Для работы над моим великим творением требуется изоляция от внешнего мира. Истории, которые я рассказываю на базарной площади, попросту помогают сводить концы с концами. Этим я зарабатываю на жизнь, только и всего. Вы спрашиваете, что это за великое творение? – Бэльян ни о чем не спрашивал.– Я вам скажу. Как вы сейчас услышите, это действительно нечто особенное. Султанам и эмирам возводят памятники: мечеть султана Хасана, лечебница султана Калаона, фонтан эмира Джакмака. Они возвышаются на улицах нашего города, и в их тени притесняемые бедняки, Божьи дети, должны ходить, испытывая благоговейный страх. Беднякам памятников не ставят. Но я, Йолл, памятник им творю.
