— А вам много пришлось страдать?
— Много. Потеря любимого, доброго отца в 1942 году. Страдал и от бедности, и недоедания в годы войны, и от несправедливого отношения начальников, и.
— И вас обижали?
— Еще как! Например, запрещали летать, а мне очень хотелось подниматься в небо вместе с другими летчиками.
— Почему?
— Командующий северной армией ПВО генерал Г. не стал даже слушать. «Пока в дивизии не будет крепкой дисциплины, будешь на земле наводить в войсках порядок!»
— А кто нарушал дисциплину?
— Такие, как ты, солдаты, сержанты: то уйдут в самовольную отлучку в поселок, выпьют и подерутся с деревенскими парнями, то между собой не поладят, то из сельского ларька украдут конфеты и пиво, то офицеру дежурному не подчинился подвыпивший солдат–рабочий по кухне, он применил оружие и ранил нарушителя. Кто–то из дивизионных начальников должен нести ответственность за грубые нарушения воинской дисциплины. Мне было обидно и горько. Я, разумеется, мучился от обиды, страдал. Я — летчик и должен летать! А мне запрещали! Больно было, Семен, обидно.
— Вы бы пожаловались, — сочувственно посоветовал молодой солдат.
— На требования начальника жаловаться в армии не принято. То, что натворили вы, — преступление. Вас, естественно, накажут! Но и ваших командиров могут наказать.
— За что? — удивился Семен.
— За чрезвычайное происшествие — применение оружия.
— Но наш командир роты не применял оружия!
— В армии за проступки подчиненных ответственность несут их начальники. Будет наказан и ваш командир роты.
— Но это несправедливо! Он не виноват.
— Он несет ответственность за все, что происходит в роте. А ты и твои «дружки» грубо нарушили воинскую дисциплину, совершили преступление, поставили его в тяжелое положение. А у него семья! Вы подвели своего командира. Вы потеряли совесть! Священнослужители утверждают: «Совесть — глас Божий». А если твоя мать узнает о твоем проступке? Что ты ей скажешь?..
Семен мысленно повторил слова «Совесть — глас Божий», и слова неожиданно по–особому зазвучали в ушах, как трубы оркестра в день принятия присяги при исполнении старинного марша. Та пронизывающая сердце музыка запомнилась ему на всю жизнь. Позже он узнал, что тот старинный марш назывался «Прощание славянки».
* * *И снова подал голос ротный телефон. Старший в это время смотрел в окно и радовался незаметно наступившему солнечному дню. Солнце, наконец, прогнало облака, раскрыло чистую небесную голубизну. Он взял трубку и услышал знакомый бархатный, вкрадчивый голос:
— Докладывает начальник медслужбы полковник Хоровец. Вторая операция закончилась успешно. Опасность ранения уменьшилась после извлечения пули. Появилась надежда на выздоровление. Улучшение началось после введения в вену тяжелораненого плазмы крови молодой женщины.
— Генрих Маркович, спасибо вам огромное и за участие в операции, и за добрую новость! Как говорил командир эскадрильи капитан Титаренко из фильма «В бой идут одни старики»: «Будем жить!»
Закончив разговор, Старший с сияющей, первой за сутки, улыбкой осторожно положил на рычаг трубку, кивнул на аппарат:
— Слышал радостное сообщение? Будем надеяться на лучшее, хотя тебе предстоят допросы, следствие, очные ставки. Главное — человек будет жить! Мудрый Экклезиаст отмечал: «Познал я, что нет для них ничего лучшего, как трудиться и делать доброе в жизни своей. Нет ничего лучшего, как наслаждаться делами своими, которые сделали руки мои. А все остальное — суета сует и томление духа, и нет от них пользы под солнцем. И еще познал я, что для других нет ничего лучшего, как веселиться.»
Семен все глубже входил в широкое половодье размышлений своего наставника, радуясь медленно наступавшему внутреннему успокоению. «Слава Богу — раненый жить будет!»
— Спасибо вам. Вы перевернули мою жизнь, открыли глаза — я теперь по–другому вижу людей, и хороших, и плохих. Я только сегодня почувствовал настоящую человеческую доброту. Мне стыдно смотреть вам в глаза. И еще. Я обязательно отыщу свою маму и буду ей помогать.
Валерий почувствовал, как в душе раскрылось горячее чувство родственной, почти отцовской близости к этому невзрачному, несчастному пареньку, не видавшему в своей жизни ни материнской ласки, ни отцовской заботы, не ощутившему теплоты семейных отношений, но уже испытавшему черствость, грубость, унижение. Бедняга не испытал сладость конфеты из руки матери, не пережил детской и юношеской радости от теплых отцовских рук. Несчастный мальчишка! На Валерия нахлынуло горячее чувство сострадания, глаза начали наполняться слезами жалости и сочувствия, а душа переполнилась мгновенно вспыхнувшей сердечной близостью. На этот раз он не удержался, шагнул к Семену, обхватил руками неразвитые еще мальчишечьи плечи, крепко прижал его к груди, небритой щекой прильнул к его лицу и тут же ощутил ответную силу юношеских рук.
И ощутил горячие слезы на своем лице.
В усталых, печальных мальчишеских глазах читалось и ожидание радости, и глубоко спрятанная тревога, теплилась надежда на преодоление трудностей на пути так нескладно начавшейся молодой жизни.
