Вдруг в комнате почувствовалось присутствие третьей силы, силы Жана Батиста Руссо, врага Вольтера и его однофамильца!
Жан-Жак так сильно почувствовал его присутствие, что был вынужден зажечь свечку. Он встал, поднес ее к полке с книгами. Они манили его и одновременно отпугивали. Увидеть собственное имя на корешках томов — в этом было что-то чарующее и магическое. Как будто он был автором этих книг. Как будто имел право разделить славу с Жаном Батистом. В этом было что-то пророческое. Словно теперь Жан-Жак был вовлечен в этот невидимый поединок с Вольтером.
Вот почему молодой Руссо так долго не мог притронуться к этим книгам. На титульном листе было написано: «Жан Батист Руссо». Но на корешках книг стояла лишь фамилия — его фамилия. Жан-Жаку казалось, что стоит прикоснуться к одному из томов, прочесть пару страниц, как его судьба немедленно сольется с судьбой другого Руссо. Жан-Жак уже ощущал шумную литературную славу будущего и весьма опасное столкновение с Вольтером.
Он стоял молча, постукивая пальцами по кожаному переплету тома с золотыми буквами: «Руссо… Руссо…» А губы его непроизвольно шептали: «Остерегайтесь Вольтера! Остерегайтесь Вольтера!..»
Но будь что будет, он должен взять в руки эти книги и заглянуть в них. Там были поэмы в стихах и статьи по этике. Поэмы были выдержаны в излюбленном стиле Жана Батиста, который он сам называл «кантатным». Жан-Жак не знал, что Руссо-старший прославился во многом благодаря этому стилю. Он вообще не очень-то понимал, о чем там речь, но смог почувствовать их красоту, их доведенное до совершенства очарование. На самом деле поэмы так легко читались, что юноша решил, что и писать их, конечно, не столь трудно. Увидев на ночном столике письменные принадлежности, он захотел попробовать.
Какую же поэму написать? Конечно кантату! А кому ее посвятить?
Мадам де Бонак, конечно, супруге посла. Он видел ее прошлым вечером за столом. Пожилая женщина, очень похожая на заботливую, добрую мать. Может, ей так понравится его поэма, что она пригласит его к себе домой?
Потеряв при своем рождении мать, Жан-Жак всегда пытался найти ей замену. Во время странствий по стране он часто сворачивал с дороги, подходил к красивому сельскому дому и начинал петь под окнами. Как он надеялся, что вот-вот откроется окно и его позовет прекрасный женский голос.
Но такого никогда не происходило. Но все же ему удалось проникнуть в дом мадам де Варенс, потом — мадам Дюпен, потом — мадам д'Эпинэ и, наконец, — в дом герцогини Люксембургской.
Мадам де Бонак, вполне естественно, была польщена поэмой Жан-Жака, которую он прочитал на следующее утро. Но удивления с ее стороны не было — в таком возрасте многие молодые люди пишут стихи. Естественно, мадам де Бонак и не думала усыновлять Жан-Жака. Правда, она обсудила с послом и его секретарем, как можно помочь несчастному мальчику. По их мнению, он был очаровательным юношей, без особого образования, не умевшим вести себя в высшем обществе, явно доброжелательным и не без амбиций.
Они подарили Жан-Жаку сто франков — с такими деньгами он рассчитывал добраться до Парижа. Пешком, разумеется. Кроме того, его снабдили рекомендательным письмом к некоему полковнику Годару, — его сыну требовался наставник, который мог бы сопровождать молодого человека на воинскую службу. Сын Годара был кадетом. Жан-Жаку предстояло получить это же звание, и таким образом он сможет постоянно находиться рядом с молодым Годаром в полку, изучать с ним военную историю, геометрию, инженерные науки, фортификацию[30] и баллистику[31].
Жан-Жак отправился в путь, чтобы стать военным, — человек, который по ночам только и думал о Вольтере. Ему предстояло покончить со своими фантазиями, с поэзией, с думами о Вольтере, о кантатах. Предстояло переключить свои мозги на военную тематику. Жан-Жак уже видел на себе офицерский мундир, треуголку с большим белым пером, он представлял себе, как стоит, этакий хладнокровный храбрец, с биноклем в руках, прислушиваясь к топоту кавалерии и пушечной канонаде. Но когда много дней спустя он добрался до Парижа, в своей пропитавшейся пылью и потом одежде, в разорванных башмаках, и предстал перед полковником Годаром, тот хохотал до упаду. Его рассмешило предложение маркиза де Бонака сделать этого мальчишку армейским наставником юного Годара. Он предложил Жан-Жаку стать слугой своего сына, причем без жалованья. Жан-Жак должен был работать только за стол и ночлег. Юноша отказался от столь щедрого предложения.
Его первое впечатление от Парижа было также разочаровывающим. Он думал, что увидит самый красивый, сказочный город. Однако вошел он не с той стороны — у предместья Сен-Марсо. Вместо золотых улиц и мраморных башен он увидел грязные, кривые улочки, отвратительные, уродливые, черные от копоти и пыли дома, целый рой нищих и попрошаек. Он поторопился поскорее, пока не кончились деньги, убраться из Парижа назад, в Швейцарию. Как приятно было вновь очутиться на пыльной дороге, где можно было вволю предаваться приятным, новым мечтам!
Руссо постоянно грезил — одни мечты сменялись другими, и лишь одна не покидала его, она крепла с каждым Днем, становилась все навязчивее:
«Вольтер!»
Трудно преувеличить то впечатление, которое сочинения Вольтера произвели на юного Жан-Жака. Особенно пьесы. Одна из них — «Заира» — вызвала у Руссо такой восторг, что он не мог ничего делать — находился в состоянии оцепенения, словно его кто-то околдовал.
Потрясла его и вольтеровская «Альзира» — он видел эту пьесу в Гренобле. Жан-Жаку в то время исполнилось двадцать пять, а он по-прежнему не был устроен — молодой человек не имел ни прочного положения в обществе, ни денег, ни семьи, ни устойчивой веры. Он несчастнее любого бедняка — так как бедняки привыкли к нищете, свыклись с ней, а он постоянно терзался, его унижало такое положение.
Свои впечатления о постановке вольтеровской «Альзиры» он излагает в письме мадам де Варенс. Он рассказывает, что в результате увиденного у него сильно пошатнулось здоровье. Сам спектакль он не мог назвать особенно хорошим — ни искусство актеров, ни костюмы, ни декорации не произвели на него особого впечатления и не имели никакого отношения к ухудшению его состояния. На него повлиял только текст вольтеровской пьесы.
Не только новизна и острота пьесы Вольтера взволновали Жан-Жака до глубины души, но и его непревзойденное литературное мастерство. Дело не только в том, что сам Руссо метался между двумя религиями. И даже не в том, что проводимое Вольтером различие между грубыми добродетелями дикаря и изысканными добродетелями цивилизации в один прекрасный день окажется в центре внимания всей его собственной философии.
Прежде всего в мучениях Руссо был виноват огромный успех «Альзиры» во всем мире. Ощущение того, что пока Вольтер достигает все новых и новых высот и получает признание, пропасть между ними катастрофически растет, отдаляя тот момент, когда Руссо, весь в слезах, сможет пасть на колени у ног великого «учителя». Взять хотя бы его антивоенную «Историю Карла XII»[32], которая читается с куда большим интересом, чем любой авантюрный роман, или его «Философские письма», такие забавные и в то же время поучительные и глубокие, они сеяли настоящую бурю в умах его современников. Или его эпическую поэму «Генриада», или дерзкое произведение «За и против», смелую трагедию «Эдип», или трагическую пьесу «Меропа». Каждый новый успех Вольтера затмевал предыдущий. Многие высокопоставленные особы гордились возможностью заглянуть в подлинник «Орлеанской девственницы» (в ней рассказывается о том, как отчаявшиеся победить девственницу Жанну д'Арк[33] англичане направляют к ней красивого молодого человека, тот должен добиться ее любви. Таким образом слава Франции стала целиком зависеть от битвы между ними в постели) или хвастались в беседе, что уже читали отрывки из давно обещанного, но до сих пор неопубликованного «Века Людовика XIV»[34]. К сочинениям Вольтера проявлялся огромный интерес, а любой предлог мог стать причиной повторного издания того или иного произведения. Издатели постоянно осаждали секретарей Вольтера и всячески искушали их просьбами сделать копию или даже украсть рукопись — не важно, завершена она или нет. Иногда полученное таким образом сочинение дописывалось за великого автора каким-нибудь халтурщиком и выходило в свет. Вольтер выходил из себя, отрицая свое авторство, он буквально кипел от возмущения и злости. (До сих пор ученые теряются среди множества различных, непохожих друг на друга изданий.)
Руссо было не по себе от прошлых, нынешних и грядущих литературных побед Вольтера, сам-то он не достиг ничего. Ах, если бы Жан-Жак мог написать пьесу! Великолепную пьесу! И вот бы она принесла шумный успех — и он сразу взлетел бы на высоту Вольтера!
