— Сам ты дуролом, — огрызнулся Корневищев.
— Сам не сам, а спросит тебя дочка подопечного тебе тела, почем бананы в банановых республиках, а ты и поплыл.
— Ну и почем же они там?
— По деньгам.
Славка Корневищев не выдержал такого темпа и такой нагрузки. А с ним еще двое. Их отсеяли и определили в обычные охранники, начиная от детского сада, кончая банками: там не обязательно отличать вкус и аромат «Мукузани» от «Хванчкары», или «Ессентуки» от обычной газированной воды, слегка подсоленной.
Через месяц ударили первые морозы и выпал первый снег. В этот день Никитич на вечерней поверке вдруг объявил, что завтрашнее воскресенье курсанты могут провести так, как им заблагорассудится. Но в понедельник утром чтобы все были на месте как штык и чистые как стеклышко.
Странное дело, но Тепляков, как, впрочем, и многие другие, даже жители этого города, встретили объявление Никитича с некоторой растерянностью: так все они втянулись в эту лихорадочную гонку к финишной черте, за которой таилась пугающая неизвестность, знакомая им разве что по детективным фильмам. В этих фильмах телохранители влюблялись в своих подопечных, если это была женщина, или в жену охраняемого тела, или в его дочь, или те в телохранителя. Были и такие сюжеты, в которых телохранитель изменял своему долгу, соблазнившись большими деньгами, или. — похоже, сценаристы-киношники перебрали все мыслимые и немыслимые варианты, случавшиеся в жизни или могущие случиться в тех или иных условиях. Впрочем, и на самих занятиях учителями приводились похожие истории, но не выдуманные, а имевшие место в действительности, разбиралось по косточкам поведение действующих лиц, свои и чужие промахи и делались выводы: не допускать подобных промахов в своей будущей практике.
В этот вечер курсанты уснули далеко не сразу. Местные, преодолев минутную растерянность, тут же собрались и покинули общежитие. А тем, кому некуда было идти, оставалось лишь завидовать и придумывать, как все-таки использовать полученный выходной. И Тепляков оказался среди них. Кто-то предложил во второй половине дня отправиться в ресторан и там расслабиться по полной программе. Но его не поддержали.
— Утром в понедельник ты если и будешь как штык, то уж точно — не как стеклышко. И что тебе скажет Никитич, к гадалке ходить не надо.
И лишь лежа в постели, подоткнув под себя одеяло и проваливаясь в сон, Тепляков вдруг увидел испуганные глаза девочек, которых он чуть не сбил, выскочив из подъезда пятиэтажки, услышал голос Татьяны Андреевны, умоляющий его непременно заходить к ним, если окажется в городе, вспомнился рассказ их соседа, подвозившего Теплякова.
Но если заходить, то когда? С утра, пожалуй, рано. К обеду? Тоже как-то неловко: подумают, что пришел поесть. Лучше всего, пожалуй, часа в три. А вдруг они куда-нибудь уйдут? Скажем, к кому-нибудь на день рождения. Или в кино. Или еще куда-то, а он придет, да еще с цветами, без которых никак нельзя. Вот ведь незадача. А если позвонить: мол, так и так и прочее?.. Тоже как-то не по себе.
Так ничего и не решив, Тепляков уснул, но, в отличие от прошлых ночей, глухих и беззвучных, ему снились широко распахнутые девичьи глаза, и кто-то звал его тихим голосом: «Юра-ааа! Юрочка-ааа!» Голос то возникал, то растворялся в шуме леса. Тепляков брел, проваливаясь в глубокий снег, теряя силы, а голос звал его, все звал, такой сладкий, такой жалостливый, как будто не голосу этому, заблудившемуся в глухом лесу, нужна была помощь, а самому Теплякову.
Наручные часы показывали полдень, когда Тепляков нажал черную кнопку звонка. Он даже перестал дышать, прислушиваясь к тишине за дверью, обитой дерматином, с глазком на уровне его плеча. Потом из глубины зашлепали чьи- то легкие шаги и замерли возле двери, и у Теплякова на мгновение замерло сердце, а потом бешено застучало то ли от радости, что кто-то все-таки дома из Яловичевых, то ли от страха, что примут его равнодушно, без всякой радости, на которую он втайне все-таки рассчитывал.
— Кто там? — спросил девичий голос, но не сразу и явно с испугом.
И другой, почти такой же, то есть тоже девичий, но из глубины квартиры.
— Машка! Ну чего ты ктокаешь? Посмотри в глазок. Может, там какой-нибудь бомж. Или дядька Петька со второго этажа денег пришел клянчить на выпивку.
— Я боюсь, — признался первый голос — голос Машеньки, как младшую вслед за Иваном Савичем называл про себя Тепляков.
— Вот глупая! Дай я гляну!
Тепляков чуть отошел от двери и встал напротив глазка, держа букет алых роз перед собою, а пакет с коробкой дорогих шоколадных конфет, с тортом и фруктами в опущенной руке: Лилька столько дала ему денег, что он не знал, на что их потратить. Стоя перед дверью, он подумал, что выглядит, скорее всего, глупо, тем более что лицо его, помимо воли, просто расплывалось в улыбке, которую ему самому, не видя себя в зеркало, трудно определить, но уж точно, умной не назовешь. Даже Лилька, и та часто пеняла ему: «Ну чего ты лыбишься? Прямо как дурак какой-то!» А еще он подумал, что девочки наверняка дома одни, отсюда и проистекает их робость.
Некоторое время за дверью держалась настороженная и, надо думать, удивленная тишина. Затем второй голос, на пол-октавы гуще первого, голос Дашеньки, спросил, но без страха, а, скорее, с изумлением:
— А вы к кому?
— К вам, — ответил Тепляков, продолжая улыбаться. — Меня зовут Юрием Тепляковым. Я служил с Сашей, с вашим братом. Может, Татьяна Андреевна говорила вам обо мне.
— Говорила, — неуверенно подтвердила Дашенька. — Но мамы нет дома.
— Об этом я уже догадался, — признался Тепляков снисходительно. — А когда она вернется?
— Не знаю, — пожаловался за дверью голос Дашеньки: ей хотелось впустить незваного гостя, но в передачах почти всех телеканалов столько рассказывается ужасов про то, как с виду — и со слов — вполне приличные люди вдруг превращаются в чудовища, стоит им оказаться в квартире, населенной такими беззащитными существами, что нет ничего удивительного, если две девчушки, затвердив эти новые правила нового мира, пребывают в мучительной неопределенности, как им поступить.
И Тепляков решил, что не стоит их мучить понапрасну: даже если они и впустят его, все равно будут вести себя настороженно, следовательно, ничего хорошего из этого визита не получится.
— Хорошо, Дашенька с Машенькой. Я зайду в другой раз, когда Татьяна Андреевна будет дома. Только передайте ей, что я нашел себе работу. Чтобы она не беспокоилась. До свиданья!
И Тепляков затопал своими армейскими ботинками вниз по ступеням. Однако не успел он достичь третьего этажа, как наверху клацнули открываемые замки, и голос Дашеньки, освобожденный от всяких преград, вскрикнул с испугом:
— Постойте!
Тепляков остановился, задрал вверх голову и первое, что он увидел, это отвисший ситцевый халатик, а под ним голые ноги до самых трусиков телесного цвета и с кружевами. И только потом русую головку девушки с широко распахнутыми глазами, перегнувшейся через перила.
— Постойте, — повторила она, и тут же рядом с нею оказалась Машенька, с такими же широко распахнутыми от страха и любопытства глазами, с такими же обнаженными ногами, при виде которых Теплякова во второй раз обдало жаром с ног до головы.
— А вы, правда, Тепляков Юра? — спросила Дашенька.
— Чтоб мне провалиться на этом месте до самого подвала! — ответил Тепляков, широко улыбаясь, потому что нельзя было не улыбаться при виде этих очаровательных лиц, широко распахнутых глаз, и не столько от страха и любопытства, сколько оттого, что они не поверили ему, Теплякову, не пустили его за порог, и он теперь может подумать о них что-то плохое. Довольный своими догадками, отчасти основанными на тех знаниях психологии, которые преподали им на курсах, Тепляков полез в боковой карман куртки, достал паспорт, поднялся на межэтажную площадку и положил паспорт на подоконник. Подумав лишь мгновение, он рядом положил розы и поставил пакет. — Вот мой паспорт. Я спущусь вниз. Вы посмотрите, ну а дальше. дальше я, пожалуй, все равно пойду. А то, не дай бог, мама вас заругает, что вы впустили в квартиру чужого человека. А цветы и все остальное — это так, между прочим. На всякий случай можете вызвать саперов: а вдруг там бомба, — прорычал он, сделав страшное лицо.
— Ну, что вы! — воскликнула Машенька с той радостной и даже счастливой улыбкой, о которой с такой завистью говорил чуть больше месяца тому назад Иван Саввич. — Мама совсем-совсем не будет нас ругать! Она все вас вспоминала и вспоминала, все ждала, когда вы придете к нам в гости. Правда, правда!
— Вот как, — произнес Тепляков, не зная, как вести себя дальше. И пояснил в свое оправдание: — О том, что у нас будет выходной, нам сообщили лишь вчера вечером. Я не решился вам позвонить: вдруг вы спите.
