Вячеслав Пьецух - В предчувствии октября

Вошла жена, села в кресло напротив, положила ногу на ногу и сказала, сделав мыслящее лицо:

— Я хочу с тобой посовещаться насчет грибов.

— Каких еще грибов?! — проговорил, наморщившись, Петушков.

— Я сегодня утром купила на базаре десять кило грибов. Теперь нужно решать, что с ними делать: то ли засушить, то ли заморозить, то ли замариновать.

Петушков сосредоточенно молчал, изо всех сил стараясь удержать в голове фразу «Иначе ад».

— Если мариновать, то нужен девятипроцентный уксус, сахар, гвоздика, лавровый лист...

Путушков сказал:

— Заклинаю тебя: уйди!

Жена обиженно вытянула губы трубочкой и ушла.

Вдруг на дворе громоподобно ухнуло артиллерийское орудие, и стекла в окнах задрожали, мелко-мелко, как затряслись. Петушков сразу понял, что это выстрелило мемориальное орудие, поставленное в память победы под Москвой, но не придал выстрелу никакого значения, так как был слишком занят фразой «Иначе ад».

Вернулалсь жена, но застыла в дверях с удивленным лицом и вытянутой вперед ладонью, точно она кого-то пыталась остановить.

— Там эти пришли, — сказала она, — не знаю, кто... а заводила у них сантехник, который нам испортил водопровод...

— Ну и что? — рассеянно спросил философ.

А вот что! — сказал Вася Самохвалов, отодвигая жену рукой. — Ну ты, мыслитель, давай проваливай отсюда к чертовой матери! Теперь мы тут с Клавдией будем жить!

от французского — очаровывать

в старорусском смысле — неблагородный, подлежащий угнетению за низкие умственные способности и отсутствие понятия о добре

Позже он убрал этот вульгарный молодежный неологизм и долго мучился в раздумье, чем его заменить.

(СН3)2 СНОР(О)СН3(F)

убийца — на русской фене, безобразно грубом, но резко определительном языке

продовольственный распределитель для высших партийных и государственных чиновников, который располагался на улице Грановского и в Доме правительства по улице Серафимовича, во дворе

Например, Февральскую революцию 1917 года вызвало то малозначительное обстоятельство, что пулеметная рота Волынского полка мимоходом посудачила, лузгая семечки, с озлобленными хозяйками в хлебных очередях.

Хотя его и покоробил этот грубый повтор, он оставил место без исправления, кстати припомнив, что Лев Толстой позволял себе натолкать в одном и том же предложении сколько угодно «что».