— Все, что не рассказали до сих пор. Ведь я знаю о себе только то, что убил этого седого негра. Согласитесь, маловато, чтобы обрести внутреннее равновесие… Кто мои родители, покажите мне мои детские фотографии… С папой и мамой. Где я учился? Был ли женат? Где мои дети?
— Какие дети?! — застонал он, — вы еще очень и очень молоды.
— Тогда, фотографии.
— Вы, конечно, кинетесь в подозрения, но поймите сами, при вашей профессии не должно оставлять никаких следов, ни на месте преступления, ни в собственном прошлом. Думается мне, вы сами уничтожили все эти альбомы. А родители ваши нам неизвестны. Только вы сами можете себе помочь и только одним способом — вспомнить все. Рассказанная нами биография, даже если бы мы ее знали, вам мало поможет. Слова они есть слова, слова, слова…
Наступило довольно продолжительное молчание, я не знал, как мне опровергнуть болтовню Роберта.
— Ну, что, — кушать? — спросил он с тихой надеждой.
— Для какого же дела меня здесь хранят и готовят и, кстати, почему именно не готовят?
— Готовят, готовят замечательно, очень стараются.
— Не валяйте дурака!
Роберт Игоревич поднял руки, как бы показывая — никого не валяю, руки — вот они.
— А начальство ваше знает, что вы тут со мной делаете?
Он вздрогнул.
— Какое начальство?
— Ну, пахан, босс.
— Ах, пахан, — он облегченно усмехнулся, — пахан в курсе… Это по его указанию все здесь делается.
— По его указанию мне не могут поставить телевизор?
— О, это просто, это так просто, — обрадовался главный надсмотрщик и тут же выбежал в коридор, радуясь, как–будто ему удалось что–то важное совершить. Было слышно, как он отдает радостные суетливые команды.
Я перевел свой ленивый взгляд на охранника. В это время и вбежал Роберт с тремя помощниками в синих халатах, с телевизором в руках. Тут же его включили, замельтешила реклама.
— Вот вам окно в мир.
— Хоть одним глазком взглянуть, — произнес я, все еще глядя на белобрысого.
Роберт Игоревич достал из кармана кассету.
— Вот тут есть для вас кое что любопытное.
Покосившись в его сторону, я спросил:
— А пострелять?
— Что значит пострелять?
— Семенюку хочется поддерживать форму.
51–76
— Ах да, да, да, — решительно закивал Роберт Игоревич, — завтра же поставлю этот вопрос перед начальством, перед, если угодно, самим паханом.
— Поставьте сегодня! Они что уже спать улеглись, ваши паханы?
— Сегодня, так сегодня, — с видом человека, бросающегося в пропасть, сказал главный надсмотрщик.
— И скажите там, что не только из пистолета какого–нибудь паршивого… Пусть готовят базуки, гранатометы и такие же штуки, как у этого коньюктивитного гада.
— Автоматы, — покорно подсказал Роберт Игоревич.
И тут мне пришло в голову, а не «грохнут» ли они меня, решив, что количество хлопот по моему обихаживанию превышает размеры выгоды, которую они рассчитывают от меня получить? Не зарываюсь ли? Не–ет… Если не удавили до сих пор, значит, Сергей Сергеевич Семенюк — птица из самых ценных. Только узнать бы ее породу и маршрут предстоящего полета.
— Все понял… Все передам, все будет. Тренироваться, конечно, надо.
— Вот так–то лучше.
— Значит, мы обо всем договорились?
— Да.
— Тогда на ужин. Прошу! — он подал мне руку.
Мне очень хотелось есть, очень, но было что–то неуловимо подозрительное в повышенной заботливости этого лысого упыря о моем пищеварении.
— Не пойду!
— Что значит — не пойду? — по его хамелеоновой лысине пробежало несколько волн краски.
Почувствовав, что под ногами заколебалась внезапная трясина, что рискую ввязаться в конфликт, не зная всех деталей обставляющих его, я отступил.
— Сюда пусть все несут… Ужин в постель!
Он долго на меня смотрел, прежде, чем согласился. И согласился:
— Хорошо.
Очень длинный, ледяно поблескивающий стол… В торце его сидит, сильно согнувшись, почти положив подбородок на руки, Владислав Владимирович. Один глаз у него прищурен. Можно подумать, что он изучает законы перспективы.
Приглашенные на совещание входят бесшумно, как тени, символически щелкают каблуками и занимают кресла по обе стороны стола. Сидят, не касаясь спинами спинок. Смотрят перед собой. Чувствуется, что предстоит не сборище какого–нибудь творческого коллектива, а совещание организации, достаточно военнонизированой. Владислав Владимирович не реагирует на появление очередного гостя. Ни интереса, ни ожидания, ни недовольства не появляется в его взгляде. Такое впечатление, что будущее ему так же понятно, как поверхность стола.
Как только раздался бой невидимых курантов, встал толстяк, сидевший одесную шефа, и без всяких покашливаний, покряхтываний и прочих ужимок, предваряющих обычно речь, заговорил.
— Двадцать девятого, девятого ноль ноль первого. Никаких данных, говорящих об изменении ситуации на объекте под кодовым названием «Замок уродов». Наружно–стационарное наблюдение по известным причинам крайне затруднено, и после трех неудачных попыток решено от него отказаться. Дальнейшая активность в этом смысле дала бы повод для подозрений и озабоченности владельцев объекта. С большой долей вероятности можно утверждать, что у них есть своя агентура в городе.
— Доклады этих трех неудачников ко мне стол.
— Слушаюсь, Владислав Владимирович.
— Продолжайте.
— Проводятся плановые проверки под стандартными видами камуфляжа. «Пожарная охрана», «налоговая полиция», «санэпидемстанция», «горэнерго», «водоканал», «народный театр», «случайные посетители».
— Какая была последней?
— «Народный театра». Народу удалось провести на территорию санатория много, но весь он был тихо и интеллигентно блокирован в одном месте?
— Где именно?
— В клубном помещении, что, как ни жаль, естественно. Так что ничего, кроме стариков и старушек, нашим людям и на этот раз увидеть не удалось.
Владислав Владимирович выпрямился в кресле, на губах у него появилась кривая усмешка.
— Среди ваших людей и артисты есть?
— Наши люди в основном изображали народную массу, помалкивали.
— А что давали?
Толстяк–докладчик порылся в записях.
— «Бориса Годунова».
— Понятно… А какое прикрытие принесло наибольшую пользу?
— Комбинированное, «санэпидемстанция» и «котлонадзор». Теперь мы знаем все внутренности этого заведения. Где какой шкаф стоит, люк подозрительный или дверка сомнительная. Где скрипучая половица в коридоре…
— На что следует обратить по вашему мнению особое внимание?
Толстяк помялся.
— Вынужден констатировать, ничего такого, что можно было бы признать безусловно подозрительным, нам обнаружить не удалось. Санаторий, как санаторий. Старички, как старички. Жалуются на детей — не ездят, и на питание. Алкоголики смирные, вообще не жалуются. Наркоманы чистоплотные и безразличные. Мне приходилось видеть такие заведения. Капустой вареной по коридорам воняет. Все в синей байке или в своем домашнем. Главврач тоже.
— Что тоже?
— Всматривались мы в него и так и эдак, сотня фотографий, биографию до дыр изучили. Всех школьных товарищей осторожно прощупываем, напрямую выходить ведь нельзя.
— Нельзя. Можно спугнуть.
Толстяк вздохнул, показывая, что понимает всю сложность ситуации.
— Так, значит, вы считаете, Степан Исаевич, что беспокоиться нам нечего?
Было видно, что докладчик примерно так и считает, но знает — начальство держится другого мнения и поэтому:
— Может статься, маскировка… Хорошо играют свои роли. И главврач и другие доктора и медсестры. Такие, знаете, обычные люди, в меру затюканные жизнью.
— Благодетеля своего вспоминают?
— Самого мистера не видно уже года два с половиной. Все считают, что он уехал заграницу, к себе домой, но относятся хорошо. Он им прилично платит. В среднем по четыреста долларов в месяц. Это неплохие деньги по уральским меркам, тем более, что в других местах кварталами не платят.
— А делами по–прежнему ведает эта девица?
— Да, Анжелика Головенко. Довольно развязная девица. Ведет себя так, будто чувствует чью–то поддержку.
— Знает себе цену и все время ее называет, — сказал сидевший напротив докладчика мужчина лет пятидесяти пяти. Владислав Владимирович посмотрел на него мрачно и заметил:
— У вас получился неплохой каламбур, Иван Рубинович.
— Виноват, — потупился тот.
— Подведем итоги… Никаких признаков мощного, законспирированного научного центра в Красносельском наркологическом санатории не отмечено. Даже после многократных скрытых проверок.
— Вот именно, что скрытых, — не удержался толстяк, — дали бы мне в земле покопаться, стены поковырять, а то, что взглядом голым ухватишь.
