Вадим Чирков - Парящие над океаном

— Понимаете, — объяснился дядя Миша, — если кто-то по дороге сюда выпал из самолета и до сих пор болтается (или парит? или повис?) над океаном на каком-то невиданном парашюте, так этот прочно сидит до сих пор в своем подвале. И никто уже его оттуда не вытащит, хотя он повесил на двери своей квартиры текст: "God bless America!"

Подруга качает головой.

— А еще кто?

— Зина будет. Тоже сразу узнаешь — вздернутый подбородок. Чтоб не отвис. Одинокая. Искала мужика. Нашла. В музее, среди мумий. Нашла… Ну, ходят, ездят туда-сюда, принюхиваются друг к дружке… Он, ясно, прыгает как козлик. Только раз вдруг — бряк! — упал. И встать не может. Колено не держит. Врач, то, се — операция. И — выписывают длительное, до конца жизни, лечение и… палку. Диагноз: застарелый артрит, мениск вдребезги. И второе колено такое же. Зина думает: вовремя упал. Сейчас снова ходит по музеям…

— Уф!

— Еще каббалист придет. Здесь им стал. То ли он нашел, то ли его нашли. Этот сразу — про каббалу. Он ее пропагандирует, они там, у себя, считают — известное, в общем-то дело, — что сия доктрина должна завоевать в ближайшее время умы и навести во всем мире порядок. Муж его осадит: скажет, мол, не здесь, не в коня, мол, корм, здесь нужно водку пить. Он тогда охлянет и сразу начнет матерные анекдоты рассказывать.

— А еще о чем будут говорить?

— В основном, Лиля, — все будут давать друг другу советы. Знаешь, как в том анекдоте, когда некто в шляпе долго и убедительно говорил о чудо-средстве для ращения волос, а когда его спросили о результате, снял шляпу и показал абсолютно лысую голову. Мы же из страны Советов!

— Неужто все здесь такие?.. Кто еще?

— Бывший главный инженер. Развозит белье из китайской прачечной. Но сейчас озабочен: хозяин, Чан-Кайши, на его место берет своего. Пытается поверить в бога, один раз даже в кипе пришел, но никто этого не оценил. Поинтересовались только, чем он ее крепит к лысине. Ну, он юмора еще не потерял, сказал: соплями. И больше кипу в гости не надевал.

Понимаешь, у нас у всех против идеологий — после коммунистической — мощнейший заслон — нам уже ничего не привьешь. Горе с нами да и только!

— Горе…

Посуда звяк, звяк.

— Будет еще Ромео. Здесь уже десять лет, а бабы не нашел. Как это можно — ума не приложу. И ведь, по виду, при всем… Ему тогда сосватали одну, аж за океаном, дома, так он туда каждый день компьютерное письмо шлет и раз в году туда летает.

— За морем телушка — полушка?

— …да рубль — перевоз. Дорогонько платит за раз-два-и обчелся…

Сема дергает меня за рукав и спрашивает:

— Я опять сказал что-то смешное, что ты лыбишься, как майский жук? Или ты смеешься себе?

— И тебе, — говорю, — и себе.

Подруга снова спрашивает:

— А как здесь женщины?

— Ну, так. Бабы, во-первых, средство передвижения. А здесь мы — кариатиды, хоть уже и потрескались и лица под красками не видать. Кариатиды — на нас мужья держатся. Почти все — деловые, цепкие, выносливые, работают, учат язык… У всех — запор, все только и говорят, что о похудании и о красках для волос, политика, как всегда, побоку, читаем только детективы, да и то с трудом, больше — любовные романы; тайком от все еще принципиальных мужей смотрим бразильские сериалы…

Тут звонок в дверь, приходит именинник с хреном. С ним сразу пятеро гостей. За ними — еще. Шум, гам, я свое ухо приглушил.

Сели за стол. Звуки, звяки. Тост. Стали закусывать. Минута молчания. Потом: немного о погоде (когда, мол, наконец осень), немного о политике: Буш, Путин, Шарон, Арафат, Хусейн, Бен Ладен… Второй тост. Комплименты хозяйке: какая закуска! Она смущается: это из магазина…

После, понятно, разнобой, разноголосица, я включаю ухо.

— "Наших узнаешь по тому, как они разглядывают гарбич".

— "Марксиане…"

— "Свободу, здесь, по-моему, нужно выдавать по карточкам!"

— "Хватаясь за американское, мы его все равно не приобретем, а то, чем владели, потеряем!"

— "Скажите, пожалуйста! Чем, доложи, товарищ-гражданин-господин-мистер-министер, сэр, мы владели?"

— "Так ведь, братцы, речь идет о сохранении личности…"

— "… с этим надо родиться — с растянутым гигантскими гамбургерами ртом, с громкой речью, самоуверенностью… Нет, мы поскромнее, и рты у нас поуже."

— "Все мы персонажи! Персонажи! Но кто, кто написал эту жуткую пьесу? Кто этот новоявленный Шекспир?"

— "Вот скажи мне — чем отличается женщина от мужчины?"

— "Всем!"

— "Предлагаю основать "Общество защиты прав тараканов"! Это всех нас сразу объединит!"

— "Республиканцы и демократы…"

— "Да брось ты!"…

— Я вам еще не задребезжал уши? — спросил своим голосом дядя Миша. — Тогда слушайте дальше. Все передавать незачем, я расскажу самое такое. Что мне понравилось. Чтобы вы не подумали, что я лишь могу ныдать.

Как только разговор — если это можно назвать разговором — сделал круг, его взял на себя один Специалист-по-всем-вопросам. У него с тех пор, как он уехал, нет аудитории, а раньше он был преподавателем в институте. И он как начал, как начал… Все молчат, ковыряются вилками в тарелках, даже тоста никто не произносит. Интеллигенты… А тот — марафонец.

Выход нашел Леня, именинник. Чьи рисунки на стене. Он сходил за чем-то в другую комнату, вернулся. Положил перед говорящим черную коробочку. Сказал ему тихо, но так, чтобы слышали все:

— Извини, Саша, что перебиваю. Ты так умно говоришь… А я после смены (он работает таксистом, по 12 часов за баранкой) смерть как спать хочу. Я на полчаса стол покину, за себя оставляю диктофон, ты продолжай. Я тебя завтра послушаю. — И действительно ушел на полчаса.

Наш говорун на всех глянул и как замолчал, так и не раскрыл рта целый вечер. А диктофон незаметно, с грязными тарелками, унесла хозяйка.

Все снова стали говорить, были еще тосты, принесли горячее… За битками Добытчик (что из подвала) сделал такое сообщение:

— Не поверите, я здесь Шурика встретил! Фиксу, помните? Конечно, на Брайтоне, на бордвоке. Часа четыре мы с ним ходили по бордвоку, все трёкали, трекали…

— Послушай, Адик, — спросил его через весь стол муж Лили, компания его знает как Любителя Природы, — ради всех святых! А к волне вы хоть раз за четыре часа подошли? К океану?

— Зачем? — удивился Добытчик.

— Как можно! — удивляется Любитель Природы и наливает себе еще водки. — Как можно быть возле океана и не подойти к волне?!

— А как можно, — в тон ему отвечает Добытчик, — как можно не знать, за сколько твоя жена купила стенку в новую квартиру?

Старик откашлялся: рассказ получился долгим.

— Свое новое ухо, — все же добавил он, — я то включал, то выключал, чтобы не разрядить батарейку, так что всего я, конечно, не слышал. Но там, наверно, было и еще интересное…

— Ну, дядя Миша, если у вас будет и правое ухо…

— Правое мне не нужно. Удобнее с одним. Знаете почему? К зануде, если тот случится в парке Кольберта, я буду сидеть правым боком! Только никому об этом не говорите…

Я пришел к дяде Мише и застал его перед зеркалом в прихожей. Он оглаживал подтяжки, и я понял, что они новые.

— Знаете, на кого вы сейчас похожи? — с порога начал я общение.

— Примерно да, — ответил дядя Миша и бросил последний взгляд в зеркало. — В этом отношении я уже не заблуждаюсь. Сегодня утром я глянул на себя и понял: на грани исчезновения. Что делать? Но, слава богу, вспомнил — у меня же есть новые подтяжки!.. Так чем приятным вы меня угостите — вы ведь как вежливый человек правду все равно не скажете.

— Вы сегодня, в этих подтяжках, похожи на Ларри Кинга![12]

— Я вам скажу больше, — отозвался на известное имя старик, — у меня нынче еще и государственное, как у него, мышление! Я готов задавать важные вопросы кому угодно, даже президенту. Так они на меня подействовали. Смотрите, как быстро вы все заметили!

— Расскажете?

Мы сели в кресла, мой постоянный собеседник оттянул тугую подтяжку, отпустил и начал:

— Вообще говоря, подумал я сегодня, меряя новые подтяжки (смотрите, какие они яркие!), в каждой стране должна быть Служба Смеха. И не какая-то самодеятельная, с трудом терпимая государством, а утвержденная Сенатом. Впрочем, это давняя моя мысль, но нынче она окончательно оформилась… И этой службе нужно выделить не кабинет в мэрии, даже не офис, где будут околачиваться пятеро зубоскалов и ехидничать по тому или другому поводу по команде старшого, а… целый город, как это заведено в Европе. Целый город — как Габрово в Болгарии, как Одесса в бывшем Союзе, как Париж, который снабжал раньше шутками весь мир.

Почему город? Смеху должно быть просторно. Настоящий смех — он вроде грома, а гром не может резвиться в комнате. В комнате — это хихиканье. Второе: в городе шутят не по обязанности, не по должности, не за зарплату, не с 9 до 6-ти, а в охотку, по традиции, то есть в любом месте, в любое время и по любому поводу.