Анджей пожал плечами.
— За хороший почти уже месяц, наверное.
В любое время можно найти сказку. Можно увидеть её вокруг себя, отыскать в своём сердце и попытаться показать другим. Вот только мало кто захочет посмотреть. И поверить.
Увидеть плохое всегда легче. А хорошее видеть может не каждый. На самом деле хорошего этого мало. Оно спрятано за масками безразличия, в куче грязного белья, в чёрствых людских сердцах. Но те, кто способны его разглядеть — воистину великие люди.
Что ты сделаешь, встретившись с солнцем?
Каждый сделает свои выводы. Каждый поймёт встречу по-своему. Каждый возьмёт что-то для себя.
Он увидел многое. Увидят и другие.
— Седина в бороду, а?
— Макс…
— Не удержался. Вспоминаются школьные годы чудесные… с их вечными подколками друг друга. Ностальгия. Смотри-ка, а я действительно стар становлюсь, — он растянул краешки губ в улыбке. — Да и не всё же тебе…
Не всё же? Когда день и ночь видишь её лицо?
Макс и без слов понял, что не то сказал. Собирался сказать.
— А всё-таки — её родители как к вашим прогулкам относятся? — не договорив, он сменил тему.
— Она у бабушки этот месяц. Не спрашивал, но не думаю, чтобы Марьгригорьевна подозревала что-то предосудительное. Знает меня. И знает её.
— Если она вообще об этом знает… Забавно, — вдруг сказал Макс. — Не обижайся, но, скорее всего, вся возня в итоге пойдёт насмарку. К тому времени, когда… всё уже может измениться.
— Может.
— Если только… — Макс прищурился, — ты не…
— Кто знает. Если кто и знает, то точно не я.
Макс откинулся на спинку стула. С облегчением, кажется.
— Ну, водичка водичкой, — изрёк он, — однако, раз другого нет — как насчёт за прекрасный наш союз?
— Это того стоит, — согласился Анджей. Отсалютовал, глотнул чуть-чуть и отставил бокал в сторону. — Как Лиза?
— Вся в своём бизнесе, — Макс досадливо плеснул себе вина. — Не устраивает её, что муж-агент прилично зарабатывает. Нет бы дома…
Кивая, вставляя в Максов монолог незначащие реплики, Анджей думал о том, что до тридцать первого остаётся три дня.
Ещё три.
— Отличная вещь эти автоматы. Правда?
— Согласен.
Перестук трости, отдаляясь от магазинного крылечка, звучал осторожно. Бережно. Не расплескать. А интересно, как всё-таки чувствует, когда горячее готово плеснуться на руки?
Уголками пальцевых подушечек левой руки держа стаканчик, она дула на волнующийся в нём светло-коричневой кружок какао. Обращённое паром дыхание, смешавшись с шоколадом отдающим дымком от напитка, мелькнуло облачком кверху и исчезло.
— А мы с учительницей выбрали программу на конкурс.
— Здорово… Сейчас? Летом?
— Ну, мы с ней созваниваемся.
— И что будете играть?
— Концерт Баха, ре минорный… Не Иоганна Себастьяна, а Карла Филиппа Эммануила.
— Его сын, кажется?
— Точно.
— Сложный?
— Ага. Но его один и надо будет сделать. Там конкурс концертов…
— Вот как.
Умытый вечер был уже осенним. Подёрнутый холодком, чуть ли не льдистый. Хотя от обгрызенного беспощадностью Времени августа и оставалось всего ничего.
День. Почти уже день…
— Вы в последние дни часто встречались с кем-то в кофейне, — вдруг сказала Полина.
— С чего вы взяли?
— От вас пахло сигаретами и кофе — чуть-чуть. Он просто быстро выветривается, запах кофе… Вы же не курите, я знаю.
— Вот уж не знал, что у вас такой… острый нюх.
— Так это правда? Или нет?
Плакал пёстрым сухим дождём листопад. Тополя трогали небо оголёнными ветвями, клёны стремились поспорить яркостью с огнями фонарей. Расплывались зеркальным серебром чешуйки луж, не успевшие высохнуть после дневного ливня.
Июньское лето дразнит предвкушением тишины. Шелестит нежными ещё листьями, пьянит сиренью, черёмухой, вишней, яблонями. Целует лицо ярким, по-юношески несмелым солнцем.
Июльское — палит золотыми лучами и течёт раскалённым асфальтом. Рассыпает туманное стекло над полями. Звездопадом кидается в небесную воду.
Августовское — рдеет лиственным румянцем. Манит глубинами неба. Уже не жжёт солнцем, а ласкает, распуская по щекам хрусталь. Это мягкое солнце, прощающееся до весны.
Но август — уже и не лето.
Лето не умеет уходить. Оно рыдает дождями в бесцветной мгле. А несмелая зима уже осторожно и вкрадчиво дышит на оконное стекло…
— Правда. С другом школьным встречался.
Она кивнула.
— Могли бы и не оправдываться, — улыбнулась.
Что это он, на самом деле…
Полина отхлебнула какао. Трость потихоньку влекла её за собой к дому.
— А вы не забыли…
— Что завтра у вас день рождения?
Она коротко рассмеялась. Обычно в таких ситуациях смеются неловко, но у неё получилось звонко и искренне, как хорошей шутке.
— Может, ещё и помните, что я просила?
— Прекрасно.
— И?
Стук-стук.
В глазах читалось ожидание. Ответа не на этот вопрос. На другой, засловный, междустрочный.
— Да. Я подарю вам сказку.
Стук…
Она остановилась у самой арки.
— Спасибо.
Слово звякнуло тихо, как щелчок шкатулочной крышки.
Она улыбалась светло и горяще.
— А я завтра с самого утра уезжаю. Обратно, к родителям. Вы успеете?
— Вряд ли. Кто-нибудь передаст.
— Бабушка, точно… — она заправила за ухо короткую медовую прядь. — А хороший получился месяц.
— Очень хороший. Спасибо, Полина.
— За что именно?
— За то, что научили меня… многому. Что видеть можно и нужно не глазами. Что тот, кто горит, один может быть сильнее сотни равнодушных. Что безвольный человек способен на поступок.
— Я не учила. Вы это знали. А я просто показала.
— Будь по-вашему.
Они неторопливо домерили шагами дворовый асфальт.
— Вот и всё, — она скомкала в пальцах пустой стаканчик.
— Да.
— До встречи?
— До скорого.
И оба не двинулись с места.
— Ну что же вы? — спросила она.
— А вы?
— Не знаю. Может, хочу услышать ваши удаляющиеся шаги.
— А я ваши.
— Забавно… А кто-то в итоге должен уступить.
— Идите. Я сразу за вами.
— Ладно… ладно. Встретимся, Анджей.
— С днём рожденья, Полина.
Последний взгляд невидящих глаз, взметнувшаяся прядь медовых волос и повеявший сиренью встречный ветер…
Анджей смотрел, как захлопывается за ней дверь. С неумолимостью врат в первый круг.
Он достал записку. Пробежался взглядам по ровным строчкам слов и цифровой последовательности, складывающей телефон Макса. Положил листок в нагрудный карман куртки и, развернувшись, пошёл обратно. К парку.
С днём рожденья, повторил он. Завтра. Ей скажут завтра. А правду — и того позже. Отметить она успеет.
Я подарю тебе сказку, девочка. Нет, не так — я открою тебе в неё дверцу, а сказку ты подаришь себе сама. Ты создашь её такой, какой захочешь увидеть.
Ты сильная, ты справишься. Я покупаю у тебя обещание, что справишься, что будешь сильной — всегда. Я продаю тебе право на ту Жизнь, которую ты так любишь.
А мне не осталось других дорог…
Светофор равнодушно взглянул разноцветными глазами. Мигнул красным.
Тронулся поток машин.
Анджей побрёл вдоль дороги. Прочь от перехода.
Как сейчас слышит её смех, пробивающийся сквозь дорожный шум. Казалось, закрой глаза — и увидишь впереди меховую опушку капюшона синей куртки и светлые, в фонарях оранжевым отливающие волосы…
…или — остались?..
Анджей стоял на бордюре.
Оглянуться через плечо. На то, что держит, что делает людьми… Делает? Держит?
Нет…
Он закрыл глаза.
…нет.
Я иду. Не смотри назад. Не надо.
Не оглядывайся, Злата.
Я иду за тобой.
9.
Зеркало было старым. А казалось ещё старше. Как и почти всё в комнате, впрочем.
Андрей не знал, как насчёт зеркала — но эти стены помнили очень многое. Они пережили трёх императоров, четырёх председателей совета министров, ещё четырёх — президиума верховного совета, и одного президента. Ещё двое пока здравствовали. Стены видели революции, две мировые войны, становление и развал союза, появление федерации… Хотя неважно всё это. Страницы книги Истории, в большинстве своём — кровавые. А вот о таких фамилий, как Рахманинов, Скрябин, Метнер, Рихтер, Коган и Ростропович, действительно стоило вспомнить. И придержать дыхание на миг.
За стёртой деревянной рамой, в зазеркальном пространстве виднелась высокая вешалка, рояль, попиравший ножками зелёный ковёр и банкетка, на которой сидел Андрей. Если чуть повернуть голову, можно было увидеть и пуфик перед трюмо, и само трюмо, и ещё одно зеркало — на нём…
И чуть прищуренные голубые глаза, из этого зеркала следившие за ним.
