Ознакомительная версия.
–За ваших мужиков, бабы. За всех, кто спит в этой братской могиле. И в других тоже… За всех!..
Выпили. Начали закусывать, и Митрофан вдруг заплакал. Женщины это заметили, удивленно переглянулись. Что это с ним? Мужчина украдкой смахнул слезу, сам, кажется, не замечая того, потом вспомнил свои прямые обязанности и потянулся за бутылкой, наполнил свою стопку, долил женщинам, которые почти не дотронулись до водки, поднял стопку, показывая всем своим видом: давайте, женщины, молча выпьем, хватит слов, сколько их было слов тех, а пользы! Если б же они, слова те, да сбывались!.. Не встанут... Не поднимутся... Не вернутся... Хоть кричи, хоть плачь... Хоть что!..
На глазах Митрофана опять заблестели слёзы.
–Митрофан, с чего бы?.. –Ховошка на этот раз показала удивленным взглядом на его лицо.
Нет, не все, не все женщины всё знают про войну.
6.Митрофану Неметчина вспоминается как главное событие в его жизни. Особенно часто приходит она в сны, и он радуется, если просыпается среди ночи, что сон наконец-то оборвался, хоть и понимает, что больше до утра не уснет. А сам потом ворочается с боку на бок в кровати, на спине он совсем спать не может: после рудника ослабли легкие, на спине задыхается.
И вот сейчас, у памятника, Ховошка зацепила то, чего он более всего боялся на свете, хотя и догадывался, хотя и понимал, что люди не дураки, все знают, почему он так и не женился, прожил, почитай, век бобылём Тем более гармонист, тем более – высок и широк в плечах, да и на лицо красивый человек.
Лет несколько назад к нему приезжал с соседней деревушки его возраста мужчина, как его звать-величать никто не интересовался, а Митрофан знал его давно – с Неметчины, когда они вместе горбатились на том проклятом руднике. Он также не был женат, и после того, как поделились они тем, что волновало и беспокоило обоих, решили съездить в столицу к врачам, узнать, почему они хуже других мужчин? Съездили, и узнали. Теперь часто Митрофан вспоминает тот высокий стол, за которым он стоял и писал по приказу надзирателей свою автобиографию. Такие автобиографии, говорят, писали и девушки. А за стеной был установлен рентген и его луч убивал тем временам в этих юных людях отцов и матерей...
Очень жалел Митрофан, да и сейчас жалеет, чего уж тут, что ему не хватило какого-то года, чтобы попасть на войну. Выжил бы, он сказал бы тогда свое слово про войну, выполнил бы просьбу Ивана Ивановича. Не выжил – сказали бы тогда о нём что-то другие ...
7.Как давно и недавно было все это!
Я снова приехал в свою деревню на 9 мая. Положил цветы на погост – папе и маме. Из окна своей хаты, как и раньше, долго глядел на братскую могилу: к ней никто не шёл. Нет уже на этом свете ни Ховошки, ни Натальи, ни Митрофана. Умерли Иван Иванович и Николай Кириллович. Нет и школы. Несколько учеников возят в соседнее село, там средняя школа. Наша восьмилетка сгорела в котельной той, средней.
Будь жива мама, она бы мне обязательно сказала: "Сходи, сынок, к братской могиле... Прибери там... Поклонись… Где-то же и наш дядя Фёдор покоится... Сходи, посмотри, как там..."
Я пошел и на этот раз. Взял метёлку, грабли, и пошел... А потом ко мне подошел мальчик тоже с граблями, молча начал грести в волок прошлогоднее перепревшее листье, а позже появился второй мальчуган, третий, прибежали девочки, притопали также с каким-то рабочим инструментом две старушки, которых я, простите, не знал: может, приезжие будут, «чернобыльцы».
Они, видать, также услышали своих матерей, эти люди.
И живых, и мёртвых…
Когда еще так волновался сорокалетний механизатор Сергей Хомичка, как было в ту, последнюю, его поездку в столицу, – и сам не вспомнит. Это если бы ехал человек прогуляться, тогда другое дело: смотри-поглядывай себе спокойно в окно из вагона поезда, а в городе, прежде чем пройтись по шумной улице вдоль домов-громадин, на людей посмотреть и себя показать, можно и бокал пива опорожнить. Пиво – вещь такая, что не повредит: от него, холера, и настроение поднимется, как ртуть в градуснике, оно и жажду утолит. Польза определенная есть. Минус только в том, что не долго держится то пиво, что-то больно уж оно быстро наружу хочет, на свободу. А город – не деревня, здесь людно, глаз много: так и следят за каждым твоим шагом – пронзят насквозь, только не то сделай... Бокал – да, можно, один вреда не наделает, быстро затеряется, уймется.
А тогда ехал он не гульбище ладить – в больницу, вез снимки с рентгена и описание болезни к самому профессору на консультацию. И вот надо было думать, куда сначала податься: или по своему делу топать, или отнести сразу поклажу в ту академию, где учится на скульптора сосед Толик. Нормальный человек в первую очередь свои дела решает, а тогда уже – чужие. Но как здесь быть, если мать его, Петровна, напёрла в сумку не иначе как камней: отрывает руку поклажа. Надо все же как-то избавиться от сумки – так решил Сергей Хомичка, иначе она все силы отнимет, с ней много не походишь.
И он спустился в метро. Дорогу знал – не первый раз. Пока ехал, успел порассуждать насчет Петровны: «Говорил же ей, чтобы передала, если уж так жалеет своего студента-басурмана, пачку денег, так не послушалась. Тогда и мне бы хорошо было, и ему, наверное. Пошел в столовку, отвел душу там, когда есть за что. Только ведь самой Петровне не тянуть сумку ту.... Да что говорить: лишь бы с рук, а там будь что будет. Хоть женщина и призналась, что если деньги ему дашь, то прогуляет, а вот если кусок сала будет в сетке за окном, то голодать не придется. Может, и ее правда? Если же разобраться, так поймешь и мать – теперь для молодых соблазнов навыдумывали сверх меры... А сало, как в том анекдоте, и в Африке сало...»
Где занимается сосед Толик, узнал быстро: дежурная, оказывается, хорошо его знает, поэтому сразу сказала, куда надо идти. В мастерскую. Там практические занятия. «Лепят фигуры». Ну, лепят так лепят. Остановился перед дверью, постучал. Тихо. Хотя там, определил, идет жизнь – было слышно, если затаить дыхание, как там переговариваются, шаркают подошвами, слегка постукивают. Опять постучал, а когда не получил разрешение войти, легонько толкнул дверь от себя – та послушалась и открыла ему, Сергею Хомичке, словно на ладони, весь вид той мастерской, где «лепят фигуры». Это позже он встретится лицом к лицу с соседом Толиком, однако сперва гость столицы увидел перед собой голую – в чем мать родила – девушку, которая стояла перед соседом, держа на бедрах руки, широко отставив локти, а голову чуть отбросив назад: лепи фигуру, скульптор! Даже когда Сергей Хомичка воскликнул от удивления: «Ай-я-яй!» – она, та девушка, не обратила на него никакого внимания. Стояла, как каменная, уже готовая скульптура. Но нет, однако – маленько шевельнулась, повела глазами: живая, ити ее мать! Нельзя сказать, чтобы Сергей Хомичка совсем растерялся, но почувствовал себя не в своей тарелке – впервые он попал в такую ситуацию. Сконфузился слегка. Так близко он никогда – а прожил, слава Богу, немало на этом свете – не видел обнаженной женщины. На картинках и по телевизору не считается. Сразу же на месте той представил свою Ольгу, к примеру, в том же предбаннике, и увидел: она испуганно зарделась вся, засуетилась, начала прятать наготу даже от мужа, прикрываясь всем, что попадалось под руки – шайкой, веником и растопыренными пальцами. Обязательно бы набросилась: «Ты что – ослеп? Не видишь, куда прешься?» А эта, городская – хоть бы что: позирует Толику как ни в чем не бывало, а тот и старается, вишь ты его, глиной или чем там шлёпать.
– А, это вы, дядька Сергей, – наконец-то удостоверил его вниманием сосед, шагнул навстречу, вытирая тряпкой руки. – А мы вот... ага... работаем... Лепим!
Сергей Хомичка хотел сказать: «Да вижу, вижу, чем ты здесь занимаешься», но вместо этого опять повторил: «Ай-я-яй!» А сам переметнул взгляд на девушку. Та расслабилась, села, положив нога на ногу, закурила, и что-то говорила весело и озорно другим студентам, которых здесь, в мастерской, было еще несколько.
– Кто это? – когда вышли в коридор, кивнул на двери Сргей Хомичка.
– Натурщица, – спокойно, как ни в чем не бывало, ответил Толик.
– Мать её знает, чем она тут... у вас?..
– Она у нас подрабатывает.
– Что, за это, что топчется перед вами, грудями трясет и всем остальным, ей еще и платят? – не поверил гость.
– Конечно. И неплохо. Каждый зарабатывает хлеб как может.
– Да оно так-то... ага... однако же...– развёл руками Сергей. – Бери вот, что мать передала. Подкрепляйся. Тебе, я вижу, надо есть много: работа тяжелая. А то штаны тут, в своей академии, потеряешь. Да на сало, на сало нажимай, студент!..
Толик улыбнулся уголками губ, но ничего не сказал. Только лишь когда проводил соседа к выходу, поблагодарил и попросил, чтобы мать ничего более ему не передавала, якобы подвернулась на городском кладбище халтурка, и у него должны быть деньги.
Ознакомительная версия.
