Ничего не вышло. Ибо самая красивая женщина Азии никогда не отвечает на звонки незнакомых людей.
Во всех своих книгах я всегда пишу (повторюсь и здесь, если уместно): обожаю биографии. Биографии читать намного интереснее, чем любую другую современную литературу с неумелыми описаниями, дурацкими намеками, глупыми проблемами и неумными (главное что авторскими!) мыслями, растянутыми на много страниц. Все эти книги — нелепое отражение нашей реальности. Что в этом хорошего?
В реальной жизни ведь некогда скучать и размышлять над описаниями и намеками — даже если хочется заниматься только этим. Жизнь бросает тебя в водоворот событий. Поэтому плохо написанные биографии бывают скучны. Если о жизни известного человека написано неудачно, о нем быстро забывают. Зато хорошо написанная биография — редкость и сокровище.
За биографию королевы Азии я все-таки взялась. Писала ее с удовольствием, хотелось, чтобы и читали ее с удовольствием. А еще хотелось выразить уважение к Норан. Книга вышла, но в результате все оказалось напрасно. Мне прозрачно намекнули, что биографию королевы кино позволено писать только писателям уровня Марио Пьюзо, как минимум.
Пока я объяснялась с секретарем во время того первого звонка, мне все время казалось, что королева подслушивает наш разговор. А сейчас мы вместе за этим столом. Дай бог, чтобы она меня по голосу не узнала.
Не узнает. Она занята только собой. В реальности она очень робкая, напряжена, кажется даже, что у нее руки отчего-то дрожат. Сжимает в пальцах сигарету. Напряжены ее губы, напряжение в ее прекрасных, огромных, как у лани, глазах. Говорит отрывисто, тихим голосом. Ее робость поначалу повергает в изумление и кажется изяществом и кокетством. Потом начинает выглядеть чрезмерной и наводит на мысль, что королева кого-то боится. От этого неловко. Она делает вид, будто гибнет от собственной слабости, но губит ею все вокруг.
Поглощаю красное вино бокал за бокалом. Хуже всего то, что девочку усадили на другом конце стола, между известным писателем и его любовником. Смотрю на нее. Там положение не лучше: малютка тоже хлещет вино. И это в двенадцать лет!
Капитан вещает:
— Родители, росшие во времена хиппи, воспитывают в своих детях чувство всеобщего равенства, способность принимать зрелые решения и совершать зрелые поступки. Моя сестра с мужем воспитывали детей именно так, и те, пока были маленькими, держались со мной неуважительно. Так было, пока им не исполнилось пятнадцать. Потом я стал для них богом. Они стали называть меня «капитан».
Рот болтуна не закрывается ни на минуту. Сотни историй, и в каждой — мораль, а еще самовосхваление. Правда, пусть лучше такие рассказы (хотя бы реальные), чем всякие моряцкие враки. Капитан заводит речь о душе: он так любит себя и так страдает от того, что мир его не замечает, что решает произвести впечатление хотя бы этой темой. К концу ужина он меня ужасно бесит.
Актриса Норан слушает капитана: она — само внимание, интерес, само воплощение страсти. Томным голосом с придыханием она то и дело произносит нечто одобрительное. «Я всегда мечтала рассказывать столь же прекрасно, как вы», — поет она капитану, окончательно лишая его способности соображать.
Почти лысый, с седыми бакенбардами, покровитель звезды являет собой красу ушедших лет. Его тонкие усики открыто заявляют: наш владелец — знаток жизни. Он наблюдает за происходящим с таким видом, с каким смотрят пошлый спектакль, однако не без удовольствия. Он весьма умен. Деловой человек. Такой всегда сумеет и денег заработать, и жизнью насладиться. Познакомился он со звездой, когда та была совсем молодой, красивой, но очень бедной. Именно он сделал из нее королеву. И, как любой творец, обожает свое творение. Все понимает. Снисходителен. Все видит, ничего не осуждает. Все знает. Знает, кстати, и то, что только так можно познать истину. Бывают ли минуты, когда у Норан кончаются силы играть богиню? Если бывают, их видит только он. И, я уверена, смотрит на это с удовольствием.
Легкая зависть мешает мне должным образом симпатизировать ей. А она хороша, невероятно хороша. В ней прекрасно все: от макушки до пят. В ее теле будто текут мощные, сильные реки. Где ни дотронься — руки намокнут. Играя много лет богиню, она стала богиней. Она раздражает меня. Наверное, потому, что подыгрывает мерзкому капитану. Может, в другом месте в другое время она бы мне понравилась. Но все равно понравилась бы так, как может понравиться чужой ребенок. Стараюсь не сближаться с людьми, с которыми не смогу быть искренней. Может быть, Норан слишком чувственна и демонстративна, чтобы я могла ее полюбить. Вот какая я. Люблю людей только серыми клетками.
— Точки пересечения спиритических связей…
Капитан излагает одну из своих великих теорий, помогающих понять наш духовный мир и его скрытые проблемы. Таких теорий он понабрался в странствиях. Я киваю, делая вид, что слушаю, а в это время смотрю на девчонку и… Боже, что я вижу!
Она выплескивает полный бокал вина в лицо любовнику писателя. Любовник, кипя от бешенства, яростно стирает винные ручейки с красивого лица, швыряет салфетку на стол и выбегает. Писатель расстроен и озабочен. Устремляется за ним.
Все теряют дар речи, включая капитана. Кто-то из официантов роняет меню. Оркестр не может решить, играть дальше или нет. Потом отмирает, но внезапно начинает тянуть что-то заунывное. Один из официантов бежит за ретировавшейся парой.
Девочка внимательно осматривает зал. Наши взгляды встречаются, она подбегает ко мне и забирается ко мне на колени. Внезапно нас обеих охватывает приступ сумасшедшего смеха. Мы показываем пальцами на присутствующих (тишина в зале только сильнее раззадоривает нас), хохочем, хохочем, хохочем, вытирая слезы.
Потом у меня почему-то схватывает живот. Отстранив девочку, я сгибаюсь в три погибели. В этот момент передо мной возникает пара женских ног в широких брюках. Поднимаю голову: рядом со мной стоит такая блондинка, что можно голову потерять.
Ждет, когда я приду в себя. Вот только ее мне сейчас не хватало.
— Как вы можете позволять подобное?! Как вы можете быть такой безответственной?! — кричит она, разводя крупноватыми, но красивыми руками. — Вам же поручили смотреть за ней! Разве вы не знаете, что вам доверили необыкновенного, особенного подростка, у которого, к тому же, проблемы с алкоголем?
Повисает напряженная тишина…
Она продолжает:
— Я плохо себя почувствовала, и лишь поэтому не пошла на ужин. Я рассчитывала на вас, на вашу опытность, разум, что считала само собой разумеющимся! Но как же так можно!
Значит, официант бегал ябедничать. Но какая она умница! Профессионалка до корней волос, даже распорядилась, чтобы ей немедленно сообщали, если произойдет что-то из ряда вон. Она вся как швейцарские часы — блестит и тикает. Не столько сердится сейчас, сколько делает вид. Она просто хочет поставить меня на место, хочет сделать мне выговор прилюдно.
— Когда она пьет, она теряет контроль над собой и ведет себя совершенно недопустимым образом. Вам следовало ее остановить! Не давать ей пить! Если вы не можете выполнять возложенные на вас обязанности, если вы не можете нести ни за что ответственность, зачем вы тогда согласились на эту работу? Вы такая бездумная, такая безответственная, такая наглая, такая…
— Милая Мэри Джейн… — вмешивается Зевс нашего корабля, чем лишает меня возможности услышать все предназначенные мне эпитеты.
Не сдерживаюсь: «Прошу вас, господин капитан. За этот вечер я уже узнала многое о вас. Очень прошу: оставьте что-то на следующие дни. Кроме того, так как за последние пару часов я прослушала сотни историй, связанных с вами, с уверенностью скажу, а вы — поверьте мне на слово: нынешняя проблема вне сферы вашей компетенции. Хотя масштабы последней воистину поражают. Но нынешняя проблема касается только нашей многоуважаемой воспитанницы, многоуважаемой госпожи Праймроуз и меня. А вам, госпожа Праймроуз, я сообщаю, что среди множества проблем девочки, которые от меня скрыли, находится и то, что у нее проблемы с алкоголем. Не скажу, что я вмешаться в ситуацию не могла, но вообразить, что у двенадцатилетней девочки могут быть реальные проблемы с алкоголем, проблематично, согласитесь. К тому же, нас посадили на разных концах стола. С моего места мне мало что было видно, поэтому и сделать я ничего бы не смогла.
Да, и еще: я не помню, чтобы среди сообщенных мне условий работы, на которую я согласилась, было что-то о том, что я обязана выслушивать ваши упреки. А сейчас, с вашего позволения, я передаю ответственность за ребенка в ваши профессиональные руки и удалюсь».
Выхожу из ресторана и направляюсь к себе в каюту. Сами пусть разбираются. Злая на всех, я не в состоянии ни кем заниматься.
Стою, чищу зубы, и вдруг мне вспоминается робкий взгляд актрисы Норан. Меня разбирает смех. Интересно, что сейчас поделывает девочка в заботливых руках гувернантки? Но только вспоминаю о ней, как меня охватывает ярость. Надо же — пытается меня построить! А я как сойду в первом же порту! Еще всякое дерьмо будет меня учить!
