— А в воскресенье что было?
— Она решила провести день на пляже, в двух часах отсюда, и не сидеть у телефона — это ее измотало — целый день в ожидании звонка. Но она оставила включенным автоответчик, чего не делает в дни отдыха, чтобы пациенты не оставляли записей с сигналами SOS, а то у них по выходным депрессия, там такие истории.
— А в понедельник?
— В будни она включает автоответчик, и вечером в понедельник прослушала сообщения, было два звонка без записи, человек повесил трубку, ничего не сказав.
— Могли ошибиться номером, здесь это не редкость.
— Но сомнение всегда остается. Не помню, во вторник или среду она попросила о большом одолжении. Чтобы я, когда у меня нет никаких дел, приходила к ней домой и отвечала на звонки, пока она работает, тогда этому типу придется назвать себя, если он позвонит. Я стала ходить, видя, что ей это действительно нужно. Стояли чудные солнечные деньки, но я все равно ходила каждый день в течение той недели, дня три, что ли, вставала пораньше и в семь шла в клуб заниматься гимнастикой. А в девять уже была там, как штык. Люблю, когда есть занятие, ты знаешь. Но тип не позвонил. И в следующую субботу она не знала, то ли ей сидеть дома и ждать чуда, то ли нет. Осталась дома, не могла удержаться, но попросила составить ей компанию.
— Ты обещала объяснить, что у него за голос, что он так ее поразил.
— В ту субботу она была гораздо спокойнее. Почти довольная. Для нее это оказалось приятным сюрпризом, она-то думала, такого в жизни больше не будет, чтобы так увлечься мужчиной. И теперь ей хотелось знать почему. Ощущала себя пятнадцатилетней.
— Скажи про голос.
— Ее, прежде всего, поразил взгляд, но это меня отвлечет, не хочу терять нить. А насчет голоса она сразу поняла. По ее словам, это был, в общем, она мне столько раз рассказывала, миллион раз объясняла и все разными словами, но я не могла уловить, о чем она. Но тебе скажу в двух словах, главное…
— Ну…
— Как бы это сказать?
— Как-то у него дрожал голос, ты так сказала.
— У него вроде как в груди было…
— Это просто от горя, Люси. Как у всех нас, потерявших близких.
— По ее словам, у него в груди сохранилось что-то странное, и время не затронуло это. Он повзрослел, слегка постарел, но в душе он прежний, как раньше, молоденький парень, которому не дают сказать ни слова. Молчит, стоит в углу, наказан, идет время, а он, бедняжка, всегда там, забытый, но не стареет, в душе остался юношей, он наказан, не решается открыть рта, пожаловаться на что-то. Но предчувствие ей подсказало: он там, прелестный юноша, могучий, как сейчас, только без живота, всеми забытый, и она с ним заговорила. Юноша еле осмелился ответить, поэтому так звучал его голос, запинающийся, хриплый, он все не мог поверить, что кто-то наконец к нему обратился. Понимаешь, о чем я?
— Да, конечно, но почему ты не понимала, если все так просто?
— Она по-всякому рассказывала. Видно, они с пациентами часто занимаются этим, объясняют на разный манер всякие вещи, чувства. Это у них даже как-то называется.
— А ты почему не понимала?
— В конце концов, Нидия, поняла. Называется — что-то там образов, игра образов или в этом духе. Еще она говорила, знаешь: голос был, точно человек упал в глубокую пропасть, но тот, кто снаружи, слышит его и отвечает, неизвестно только, подоспеет ли вовремя помощь, чтобы вытащить его оттуда. Его жена уже навечно погрузилась во мрак бездны, глубиной в тысячи метров, это как вход в заброшенную угольную шахту, или хуже, подземный грот, где местами вода, и она тебя затягивает. А он, по сути, о помощи и не просит, уже не верит в возможность спасения, и говорит об этом слышащему его человеку, пусть не внушает напрасных ожиданий, если не уверен, что команда спасателей вовремя успеет.
— Но она-то мечтает спасти его в одиночку, без команды спасателей.
— По-моему, она хотела его уверить, что спасение есть, в одиночку или с чьей-то помощью, неважно, главное — чтобы он не сорвался оттуда, где зацепился, не соскользнул еще глубже, ведь знатоки подземного грота понимали, что он находится в надежном месте, впотьмах, но вне рокового ледяного потока, который унес его супругу. В общем, как говорит Сильвия, обо всем этом она догадалась в кафе, но, когда он последний раз звонил, предчувствие ей подсказало, что он в опасности, ведь положение дел ухудшилось.
— Бедный, он грустил, но был вне опасности. Она много придумывает, по-моему.
— Она догадалась: бедняга не может поверить, что из стольких людей, нуждавшихся в помощи, она выбрала именно его, чтобы вызволить из этого холодного, темного грота. Понимаешь?
— Не знаю, что и сказать…
— Ни разу я не видела ее такой ошалелой, а ведь шесть лет знаю. И женщина она скорее скрытная. Во время болезни ничего не сказала, про весь этот ужас. Я потом узнала, когда все анализы оказались отрицательными и с ней случился приступ радости.
— Какой приступ радости?
— Я тогда впервые видела ее такой взбудораженной, даже неуправляемой. Она не могла поверить, что спасена, была вне себя от счастья, что может дальше слать сыну деньги на учебу. И впредь зареклась волноваться по пустякам, обещала наслаждаться жизнью. Принесла мне огромный букет цветов, полевых цветов, и пригласила домой, отметить, когда она закончит с пациентами, но в итоге было уже поздно, и я села смотреть фильм.
— Она всегда подбирает тебе фильмы?
— Да.
— Не слишком ли много она себе позволяет?
— Нет, Нидия, у нее мало времени, это я, если захочу, смотрю по два-три в день, у меня времени полно. В тот вечер она выбрала про ужасы, обожает их. Я их на ночь смотреть не люблю, сильно действуют, но день был для нее особый, и я согласилась.
— Она, значит, своевольная.
— Нет, Нидия, это был уникальный момент в ее жизни, неужели ты не понимаешь?
— Скажи честно, Люси, она думала, у нее рак, правда?
— Да, я не хотела говорить, чтобы не напоминать тебе об Эмильсен.
— Об Эмильсен я ни на секунду не забываю. Иногда по ночам снится, что она жива, и мне становится легче, снится всегда одно, будто я зря испугалась насчет болезни, она оказалась не тяжелой. Потом просыпаюсь и первым делом думаю об этом, что она умерла. И всякий раз снова должна привыкать к этой мысли, и с каждым днем все труднее привыкать.
— Так странно получается, одним выпадает спастись, другим нет. Кто это решает? Никто, лотерея. Так и здесь, у этой были худшие симптомы, злокачественная опухоль матки. А все вышло как нельзя лучше. Удалили без труда, а метастазы, что были вначале, под конец вообще исчезли, наверно, их придумали, чтобы сделать вторую операцию, штучки врачей. Чтобы вытянуть денег.
— Ей повезло. А у жены этого типа тоже был такой недуг?
— Да, клиника специализируется на этом. У них есть все для химиотерапии, и для всякого такого.
— А о типе она тебе говорила, еще когда лечилась?
— Конечно, нет. Первый раз — в тот вечер, когда смотрели грустный фильм, с Вивьен Ли.
— Когда все это было?
— В конце зимы, месяца три-четыре назад.
— А когда он позвонил снова?
— Он не звонил, она ждала неделю и приняла решение: разыскать его. Знала только имя человека, которому он оформлял бумаги в консульстве. Потому что в телефонной книге не нашла никого с его именем.
— Даже не верится! Значит, он никогда не давал ей своего телефона!
— Нет.
— Просто почуял неладное, что от нее не отвяжешься!
— Что-то ей наплел, мол, никогда не бывает дома, в этом роде. В общем, тогда она позвонила туда, в контору компании по импорту фруктов. И начались хождения по мукам, он там уже закончил работу, и ни у кого не было его номера. Одна секретарша обещала разузнать, но прошел день-два, она не перезвонила. Тогда Сильвия позвонила снова, и ей страшно повезло.
Первая секретарша была на обеде, и трубку взяла другая, она-то и знала, по какому номеру его искать. Наша Сильвия чуть сознание не потеряла, тут же позвонила, но это оказался просто телефон, по которому можно попросить что-то передать. А поскольку фамилия у него самая обычная, Феррейра, никто не мог его толком вспомнить. И пишется через “и” с точкой, не через “игрек”, как в Аргентине, а “й” они вообще не произносят, говорят Феррера, балбесы. Короче, она снова позвонила после выходных, это вроде было в пятницу, и в понедельник сказали, что есть точные сведения, и дали номер, по которому он тогда работал. Она сразу позвонила, это оказалось госучреждение, отдел Министерства финансов, и ее стали футболить с одного добавочного на другой. И тишина. Но по этому другому телефону она хоть попросила передать, что звонила. На том немножко успокоилась. И подождала несколько дней. В следующую пятницу не выдержала и снова позвонила в Министерство. Ее отсылали туда-сюда, пока не нашли ко-го-то, кто вроде знает бухгалтера Феррейру. Человек взял трубку и оказалось, да, знает. И чуть не убил ее наповал, сказав: “А, вы сеньора из района Леблон, он вам не звонил?” Она так изумилась, что не осмелилась задать еще вопросы, только просила передать, чтобы он срочно перезвонил. И ничего, проходит еще несколько дней. Но ей уже лучше — ведь он о ней помнит и даже поведал кое-что сослуживцу.
