— Я же готовлюсь к тому, чтобы переселиться в Стеклянный дом, чтобы предоставить мой дом Махатме.
На том и порешили. Сторонники главы приветственно закричали, десятью голосами против одного было решено, что Махатмаджи поселится в «Нил Багх», и председатель покинул заседание с задумчивым и мрачным видом. Он написал секретарю Ганди и, получив ответ, зачитал его на следующем заседании: «Махатма Ганди желает, чтобы о его жилье специально не беспокоились; этот вопрос можно спокойно отложить до его приезда». Члены комиссии заспорили о смысле письма и в конце концов пришли к заключению, что оно просто означает следующее: хотя Махатмаджи не хочет связывать себя обещанием, он не откажется занять «Нил Багх». Несогласный спросил:
— Почему вы решили, что он не имеет в виду чего-то другого?
Впрочем, он скоро уступил мягкому нажиму главы адмистрации. В конце концов было решено, что письмо секретаря означает: «Я знаю, что думает Махатмаджи: если это беспокойство, то он никого не хочет беспокоить».
— Возможно, он не знает, что это для нас совсем не беспокойство.
— Совершенно верно, совершенно верно, — подхватил другой гадальщик на кофейной гуще.
Все остались довольны. Затем кто-то, желая доставить удовольствие председателю, высказал лестное предположение:
— Не будем забывать, что в Дели и Калькутте Махатмаджи останавливается в Бирла-Хаус. Я уверен, что он не станет возражать против того, чтобы остановиться в таком дворце, который построил наш председатель.
Несогласный сказал:
— Не лучше ли написать ему и спросить, правильно ли мы его поняли, и получить от него подтверждение?
Все зашикали и не дали ему договорить, а инспектор полиции с расстановкой произнес:
— Даже с точки зрения безопасности всякое другое место будет представлять трудности.
За что получил одобрительный кивок со стороны своего начальника, налогового инспектора.
По приезде Ганди устроили торжественную встречу. Председатель муниципалитета представил ему одного за другим городских шишек и местную знать. Полиция пыталась сдержать толпу, которая, не смолкая, кричала: «Победу Махатме Ганди!» Председатель читал приветственную речь под пышной аркой, сооруженной возле железнодорожной станции, но почти ничего не было слышно, что его очень огорчило. Целую неделю он готовил эту речь с помощью местного журналиста, вставляя, где только мог, фразы о своем патриотизме либо о том видном месте, которое занимает Мальгуди в жизни страны. Налоговый инспектор взялся просмотреть текст перед отправкой в печать, чтобы удостовериться, что он не содержит ничего оскорбительного для Британской империи, не подрывает военные усилия и не выдает секретной информации. В нескольких местах кое-что пришлось вымарать — сравнение Мальгуди со Швейцарией (инспектор снял этот пассаж, опасаясь, что он может смутить нейтральную державу); упоминание о производстве чулок и трикотажа (с точки зрения добровольного цензора, это было откровенной рекламой собственного бизнеса; во всяком случае, ему не хотелось, чтобы неприятельская авиация появилась над городом, высматривая трикотажное заведение председателя, решив, что под его крышей идет производство военных материалов); а также все упоминания о трудах Гандиджи на политическом поприще. Портрет же Ганди как социального реформатора инспектор не тронул и даже еще развернул; всякий, кто познакомился бы с председательской речью, пришел бы к выводу, что политика Махатму совершенно не интересовала. Впрочем, что касается выступления, то инспектор мог бы не беспокоиться: крики «Да здравствует Махатмаджи!» и «Долой городского Главу!» заглушали его слова. Встречавшие до того шумели, что Махатме пришлось раз или два их останавливать. Когда он поднимал руку, толпа стихала и ждала, что он скажет.
— Я не могу одобрить такое отсутствие порядка, — говорил Ганди. — Ваш председатель что-то читает, и вежливость требует, чтобы я услышал, о чем он говорит. Вы должны замолчать. Пусть он продолжает.
— Нет! — кричала толпа. — Мы хотим слушать Махатму, а не председателя.
Вы скоро меня услышите, — отвечал Ганди. — Примерно через час — на берегу Сарайу. Так написано в программе.
— Кем?
— Не важно кем. Я ее одобрил. Там мы и встретимся. На берегу реки — через час. Ваш председать разрешил мне не отвечать на его чрезвычайно любезную речь. Вам придется выслушать, что он хочет сказать, потому что мне этого бы очень хотелось.
Это заставило толпу поутихнуть, и председатель продолжал читать свое обращение, хотя выглядел напуганным этой перепалкой. Налоговый инспектор тоже как будто немного нервничал, чувствуя, что следовало бы арестовать несогласного члена комитета, который, скорее всего, поднял весь этот шум. Он нагнулся и шепнул председателю:
— Не беспокойтесь, читайте не торопясь. Не нужно спешить.
Но председателю хотелось только поскорее дочитать до конца; он жаждал покончить со своим обращением, пока толпа опять не пришла в волнение. Не успел он закончить свою речь, как толпа словно взорвалась, что заставило полицейского инспектора поспешить к месту происшествия, чтобы выяснить, что там происходит, а это требовало крайней осторожности, ибо Гандиджи не одобрял полицейского вмешательства.
Под непрекращающиеся крики: «Победу Ганди!» Махатма отбыл в огромном «бентли», который председатель предоставил в его распоряжение. На крышах домов и на деревьях сидели люди и криками приветствовали Ганди, когда он проезжал. Полиция перекрыла боковые улицы, ведущие к Базарной, чтобы расчистить путь от крошечной железнодорожной станции к Новому району. Повсюду стояли полицейские, хотя инспектора и не удовлетворяли принятые меры безопасности. Все лавки были закрыты и все школы тоже; в городе царило праздничное настроение. Мысль о Ганди приводила школьников в восторг. Чиновники тоже радовались, и даже банки были закрыты. Стоя на солнце, люди ждали часами, чтобы увидеть, как он проезжает в «бентли»; в белых одеждах, светлокожий, сияющий, он приветствовал их, сжав ладони.
Когда они въехали в тяжелые чугунные ворота дома председателя, с точно таким же узором, как в Букингемском дворце, председатель, расположившийся на переднем сиденье, ждал, что Гандиджи спросит, кому принадлежит этот дом, но тот, казалось, ничего не замечал.
Они ехали аллеей с подстриженной живой изгородью, цветущими экзотическими цветами в горшках и расстилавшимися по обеим сторонам лужайкам, и он все прислушивался, не скажет ли чего Гандиджи, но тот все молчал, просматривая какие-то бумаги, которые ему передал секретарь. При мысли о том, что Гандиджи находится у него, председатель почувствовал, как по спине пробежала радостная дрожь. Он все так хорошо устроил. Все свои личные вещи он отправил на несколько дней в Круглый дом (который предоставил ему глава администрации при условии, что он выбелит в нем стены и выкрасит двери и ставни). Мысль о собственном самопожертвовании радовала председателя. Несколько лет назад он даже и думать не стал бы о том, чтобы ради кого бы то ни было оставить свои комнаты с кондиционером и переселиться в Круглый дом. А теперь он отдал весь дом в распоряжение Гандиджи. Конечно, дом его был достаточно просторен, чтобы вся его семья могла по-прежнему оставаться в нем, не стесняя почтеннейшего гостя и его спутников (сборище мужчин и женщин в белых домотканых одеждах, которые помогали Гандиджи в разнообразных делах; все они, казалось, были на одно лицо, и он никак не мог запомнить их имена); но ему не хотелось оставаться, ибо жить под одной крышей со столь выдающимся человеком представлялось ему невозможным, и к тому же это несколько умаляло бы чувство патриотического самопожертвования, связанное с его решением, и потому он решил переселиться в Круглый дом.
В своем доме он произвел кое-какие перемены: заменил цветистые шторы из вощеного ситца, украшавшие его окна и двери, на занавеси из домотканного кхаддара, снял изображения джентльменов-охотников, каких-то богов и королей и даже, набравшись смелости, удалил картину, изображавшую бракосочетание Георга V, развесив вместо них портреты Маулана Азада, Джавахарлала Неру, Сароджини Найуду, а также Мотилала Неру, С.Раджагопалачари и Анни Безант. Он приказал управляющему своей фабрикой достать в установленный срок «все имеющиеся портреты национальных лидеров»; это был оптовый заказ, и управляющий его благополучно выполнил, после чего все прочие картины были сняты и отправлены в подвал. А еще ему удалось потихоньку раздобыть картину, изображающую Кришну, беседующего с Ард-Ясуной о Бхагавадгите, ибо он знал о пристрастии Ганди к Бхагавадгите. На подоконник и еще кое-где он поставил несколько прялок. Ни один кинорежиссер не сравнился бы с ним продуманностью общей атмосферы. Всю прошлую ночь он трудился, чтобы создать нужный эффект; и еще раздобыл для себя длинную домотканую джиббу и белую шапочку, какую носили сторонники Ганди, и полный гандистский костюм для сына, а для жены — белое сари из кхаддара; его шофер сделал чуть не сто миль, кружа по городу в поисках белой домотканой шапочки, которая подошла бы его шестилетнему сыну с непомерно большой головой, а на его рубашке вышили на груди трехцветное знамя и прялку.
