Вернулся Марик. Вручил Катеньке свернутую в тугой рулон одежду: спортивные штаны, футболку, шерстяные носки и вязаный свитер.
— Это мои старые вещи. Они ношеные, но хорошие и чистые. Я из них уже вырос, а тебе будут как раз.
— Спасибо, дяденька.
— Да не дяденька я, блин. Че непонятного-то?
Катенька смотрела на Марика с обожанием: так смотрит маленький ребенок на новую игрушку, прежде чем сломать ее. Марик покраснел и буркнул, отвернувшись:
— Ну, иди.
— Спасибо, — повторила Катенька. — А как принимают в душ?
— Не «в душ», а душ, — поправил Марик.
— Душ, — послушно повторила Катенька.
— Ванная у вас там на ферме была?
— Была.
— Краны, блин, были?
Катенька прошептала:
— Были. Ржавые, но добротные.
— Это как?
Катенька потупилась:
— Так говорил дядя Ионыч. «Добротные краны», говорил. «Но ржавые», говорил. «Пшла вон», говорил еще.
— Ладно. Душ — это такой, блин, кран с гибким шлангом. Шланг можно поднять над головой и при хорошем прицеливании полить себя сверху.
— Один кран всё время отваливался, и дядя Ионыч заставлял меня вкручивать его на место, — вспомнила Катенька. — И замазывать алебастром. У меня от алебастра сыпь на руках была; но это ничего-ничего.
— Чего «ничего»? — Марик изумленно уставился на девочку.
— Труба под ванной забивалась вонючей жижей, я снимала трубу и чистила. Жижей она забивалась потому, что дядя Ионыч часто сбрасывал объедки прямо в ванну, а кошка Мурка…
— Катя, ты решила рассказать мне о всех своих бедах сразу? — тихо спросил Марик.
— Под-нять шланг над го-ло-вой и при хо-ро-шем при-це-ли-ва-ни-и по-лить се-бя свер-ху, — произнесла по слогам девочка. — Я поняла, дяденька!
— Да не дяденька я, — буркнул хлопец.
— Простите, дяденька. — Катенька поклонилась Марику и вошла в ванную комнату. Мальчишка потоптался перед дверью и побрел к себе.
Катенька вышла через полчаса, свежая, чистая, в новой одежде. Постучалась к Марику. Мальчишка открыл сразу, будто ждал за дверью.
— Не надо стучать, блин… — пробормотал. — Для тебя — не заперто.
— Я свою одежду постирала, — обрадованно провозгласила Катенька. — Где можно посушить?
Марик улыбнулся:
— Бли-и-ин: у тебя волосы, оказывается, русые. А выглядели черными.
Катенька непонимающе смотрела на него.
— Волосы куда оказываются?
— М-м… — пробормотал Марик. Смутился, забрал у девочки мокрую одежду.
— Я отнесу в сушилку. А ты заходи пока в комнату: я скоро вернусь.
— Вы далеко, дяденька?
— Я быстро.
Катя сложила ладошки в ковшик:
— Я буду молиться за вас!
Марик убежал. Катенька зашла в комнату, остановилась возле компутера. Из звучалок компутера лилась странная мелодия. Катенька никогда не слышала ничего подобного. Она закрыла глаза и постаралась запомнить мелодию. Мелодия не запоминалась. Она существовала в Катенькиной голове, пока звучала. Как только она закончилась, Катенька тут же забыла ее. Помнила только что-то приятное и едва уловимое, как сквознячок в напоенной алкогольным духом комнате или как уголок пухового одеяла в промерзшей кабине вездехода.
— Ах, — сказала Катенька. — Тут так прекрасно: как бы я хотела жить в этом доме! — Она понурилась. — Как жаль, что дядя Ионыч скоро захочет уехать, а перед уездом совершит что-то ужасное. — Она схватилась за голову. — Должна ли я предупредить дядю Марика и дедушку Пяткина? Но вдруг я предупрежу, а ничего и не должно было случиться и потому не случится; получается, я наведу черную сплетню на дядю Ионыча, а ведь ему и так в жизни тяжело пришлось! Разве имею я право привносить в суровую жизнь дяденьки еще одно суровое испытание? Не знаю, не знаю! — Она сжала виски. — Туман в голове, пропасть, темнота, и ширится она, и ширится, а я не знаю, что мне делать; не знаю, кто я и зачем и что происходит тоже не знаю…
Марик пробегал мимо двери в гостиную, где у камина за кружкой горячего красного вина с корицей собрались дед, Ионыч и Федя. Услышал визгливый голос Ионыча:
— А что если твой внук на мою девку полезет?
— То есть как это — полезет? — удивился дед.
— Дык возраст у него подходящий, да и Катерина — девка хоть куда. — Ионыч сложил большой и указательный палец левой руки в кружок и, похотливо ухмыляясь, потыкал в кружок указательным пальцем правой руки. — И он ее тудом-сюдом! — Ионыч захохотал, довольный своей шуткой.
— Хоть и тяжко это признавать, но молодежь в наше время распущенная пошла. — Сокольничий горько вздохнул. — Прав ты, Ионыч, ох как прав…
— Ты плохо думаешь о моем внуке, почтенный, — сухо ответил дед. — Он девочку и пальцем не тронет.
Ионыч смиренно склонил голову:
— Придется поверить тебе, почтенный Пяткин; если тебе не верить, то кому вообще можно верить?
— В бога надо верить! — заявил Федя. — В священный Китеж-град! Тогда и горести уйдут; вера дух укрепляет, как ничто другое.
— Заткнись, Федор, — бросил Ионыч и впился зубами в горький шоколад.
— Не ссорьтесь, господа, — кротко попросил дед.
Ионыч заржал.
«Вот так свинья», — подумал Марик. Он едва сдержался, чтоб не войти в столовую и не высказать Ионычу всё, что он о нем думает. Марик даже схватился за дверную ручку, но повернуть так и не решился. Постоял пару секунд и пошел дальше, в пустой злобе сжав зубы.
Невдалеке, снаружи что-то громко хлопнуло; Марик аж подскочил. Тут же и рассмеялся над своим необоснованным страхом.
— Меньше, блин, всякие глупости думать надо! — сказал вслух.
— Это точно, — ответили из темноты скрипучим голосом: с Мариком будто дерево заговорило. — Меньше думай, больше ешь.
Марик вздрогнул:
— Кто это там?
— Это я там, а зовут меня Маленький Мертвец.
Мальчишка прижался к стене и выдавил:
— Что еще за Маленький Мертвец?
— Тот, про которого тебе Катенька рассказывала; который в колодце живет.
— А что ты тут делаешь? — Марик едва сдерживался, чтоб не застучать зубами — событие, по его мнению, с трудом вписывалось в знакомую реальность дедова дома.
— Невидимое платье шью, — сказал Маленький Мертвец. — Для Катенькиного неслучившегося бала.
— Платье?
— И хрустальные туфельки мастерю. — Маленький Мертвец вздохнул — словно дверью скрипнул. — Вот только умения не хватает: неровные туфельки выходят, с хрустальными заусеницами.
Марик набрался смелости и подошел к шкафу, из-под которого доносился голос. Постоял, собираясь с духом. Лег на живот, заглянул под шкаф: пыль и больше ничего. Хотя нет, постойте: в дальнем углу что-то темнеет, какая-то объемная бесформенная тень.
— Маленький Мертвец, это вы? — позвал Марик.
Маленький Мертвец не ответил. Марик сунул руку под шкаф и дотронулся пальцем до тени: холодная, металлическая. Он залез под шкаф с головой и вытащил старую игрушечную машинку с отвалившимися колесиками. Вот так тень! Не похоже на Маленького Мертвеца.
— Померещилось, блин, — прошептал Марик, откладывая игрушку на полку. — Впрочем, во время бури и не такое случается, — успокоил он себя. — Помнится, как-то тур из ангара выбрался и замерз, в сплошную ледышку превратился; так мертвецы его в качестве детской горки использовали, катались. Вот тогда жуть была, а это разве жуть? Это глюк, а не жуть.
Более не задерживаясь, Марик бегом отнес Катенькины вещи в сушилку и вернулся в свою комнату.
— Тук-тук. Я тут.
Катенька вздрогнула и обернулась.
— Отнес, блин, — буркнул Марик. Подошел к компутеру, стараясь держаться подальше от девочки, — он еще помнил нелепое предположение Ионыча — и спросил: — Нравится музыка?
— Очень нравится, дяденька.
Марик вздохнул:
— Это мне друзья по сети прислали. Очень старая музыка. Классический русский рок. Ты, наверно, не знаешь, что это такое…
Но Катенька знала и поспешила обрадовать Марика:
— Я знаю! Дядя Ионыч играл на гитаре старую музыку. Он говорил, что это классический русский рок.
— Серьезно?
Катенька тонко запела:
— «Я пытался уйти от охотников на мертвецов… я брал острую бритву и правил твой нос… моя жертвааааа… жертвааааааа моя…» Это припев, — объяснила Катенька. — Он повторяется несколько раз, для усиления смысла песни. Правда, смысла я не поняла, — призналась девочка, — но песня всё равно нравится: пусть и без смысла.
— Это Желтый Наутилус или как-то так, — сказал Марик. — Очень старая и жестокая песня, деду она не нравится, а мне — да. Мне кажется, блин, что она о наших серых. Я как-то видел, как мертвяк осколком стекла отрезал… — Марик осекся, виновато посмотрел на девочку. — Тебе это неинтересно, наверно. Мы-то к Снежной Пустыне близко, серые часто попадаются, привыкли к их выходкам. А у вас там, возле Лермонтовки, мертвяков, говорят, вообще нет. Цивилизация!
