Джонни – единственный клиент, обслуженный мной до обеда. Моя работа не для обладателей больших амбиций.
Барри появляется только после обеда, что в порядке вещей. Дика с Барри я нанимал на полставки, предполагая, что каждый будет работать по три дня в неделю, но вскоре оба начали приходить каждый день, в том числе и по субботам. Я растерялся, не зная, как к этому отнестись: если им вправду было некуда больше пойти и нечем больше заняться, не стоило заострять на этом внимание, чтобы, не дай бог, не вызвать у людей душевного кризиса. В итоге я решил немного повысить им зарплату и оставить все как есть. Барри счел прибавку знаком вдвое сократить проводимые на работе часы, и больше я ему зарплату не повышал. Это было четыре года назад, но он ничего, молчит.
Барри входит, напевая гитарное соло группы «Клэш». Хотя «напевая» в данном случае неправильное слово – он изображает гитару, как это обычно делают маленькие дети: вывернув сжатые губы и стиснув зубы, издает что-то вроде «ДУ-ДУ-ДУ!». От роду Барри тридцать три года.
– Как дела? Эй, Дик, чего это у тебя за музой? Какой-то вонючий. – Он корчит рожу и зажимает нос. – Ф-ф-уу!
Барри настолько зашугал Дика, что в его присутствии Дик редко раскрывает рот. Я вмешиваюсь, только когда Барри становится совсем уж агрессивным, а теперь молча смотрю, как Дик тянется к стоящей на полке над прилавком системе и выключает ее.
– Охренительно тебе благодарен. Дик, ты как ребенок, ей-богу. За тобой глаз да глаз нужен. Вообще не понимаю, с какой стати я должен с тобой нянчиться. А ты, Роб, чего не следишь, что он ставит? Ты разве не для этого здесь сидишь?
Его речь льется с неослабевающим напором, и более или менее постоянно он несет всякую чушь. Он много говорит о музыке и еще больше о книгах (о Терри Пратчетте и других, лишь бы писали про монстров, далекие планеты и тому подобное), а кроме того, о кино и женщинах. Цитируя «Ликорис комфитс» – музыка, девочки и т. д. Но все им сказанное сводится к голому перечислению: посмотрев хороший фильм, Барри не станет пересказывать сюжет или делиться впечатлениями; вместо этого он определит его место среди фильмов, виденных им за последний год, за всю жизнь или за десять лет. Он мыслит и изъясняется десятками и пятерками, чем в конце концов сумел заразить меня и Дика. Он то и дело пристает к нам: «Давайте, ребята: пять лучших фильмов с Дастином Хоффманом». Или лучших гитарных соло, лучших записей, сделанных слепыми музыкантами, лучших сериалов Джерри и Сильвии Андерсон[23] («Нет, Дик, ты соображаешь, что говоришь? Поставить на первое место „Капитана Скарлета“! Он же бессмертный! Что за кайф?»), лучших сладостей в банках («Если у кого-то в первой пятерке окажется ревень с заварным кремом, я прямо сейчас от вас уйду»).
Барри извлекает из кармана кожаной куртки кассету, ставит ее и врубает систему на полную громкость. Через несколько секунд магазин уже содрогается от мощных басов – «Катрина энд Уэйвз» исполняют «Walking on Sunshine».[24] На дворе февраль. Холодно. Слякоть. Лора ушла. Ну не подходит эта песенка к моему настроению.
– Выключи. – Мне приходится орать, как капитану в шторм.
– Громче не получится.
– Я не говорил «громче», баран. Я сказал «выключи».
Он смеется и топает в подсобку, во весь голос подпевая духовым: «Ду! Ду! Ду-ду-ду-ду-ду-ду ду-ду-ду-ду». Я сам выключаю систему, и Барри тут же появляется обратно.
– Ты чего делаешь?
– Я не хочу слушать «Walking on Sunshine».
– Это моя новая кассета. Я ее вчера вечером специально записал, чтобы слушать по утрам в понедельник.
– По-твоему, сейчас утро, да? Вставать надо раньше.
– То есть типа того, утром бы ты мне ее дал послушать?
– Нет. Но тогда у меня не было бы на это уважительной причины.
– Тебе что, не хочется взбодриться? Пустить немного тепла по своим престарелым членам?
– Не-а.
– Так что прикажешь ставить, пока ты не в духе?
– Не знаю. Во всяком случае, не «Walking on Sunshine».
– Хорошо, я промотаю.
– И что следующее?
– «Little Latin Lupe Lu».[25]
Я застонал.
– Митч Райдер и «Детройт уилз»? – спрашивает Дик.
– «Райтшес бразерз», – произносит Барри как-то настороженно. Он явно никогда не слыхал этой вещи в исполнении Митча Райдера.
– А, ладно. – Дик в жизни не отважился бы сказать Барри, что тот лажанулся, но сейчас все понятно без слов.
– Чего-чего? – ощетинивается Барри.
– Ничего.
– Нет уж, продолжай. Так чем тебе не нравятся «Райтшес бразерз»?
– Я этого не говорил. Просто мне больше нравится другое исполнение.
– Ерунду несешь.
– У него всего лишь другие музыкальные предпочтения, – вставляю я.
– Гнилые у него предпочтения.
Дик с улыбкой пожимает плечами.
– Я не понял, над кем этот прыщ лыбится?
– Отстань от него. Все нормально. «Little Latin Lupe Lu» мы все равно слушать не будем, так что можешь расслабиться.
– С каких это пор в магазине установился фашистский режим?
– С того самого момента, когда ты припер сюда свою дурацкую кассету.
– Я хотел только, чтоб нам всем было повеселее. Больше ничего. Извините. Сейчас пойду поставлю какое-нибудь тоскливое старье. Мне, собственно, плевать.
– Тоскливого старья тоже не надо. Поставь что-нибудь, на что я мог бы не обращать внимания.
– Забавно работать в музыкальном магазине, да? Вечно крутишь музыку, которую в жизни бы не слушал. Я-то думал, моя кассета даст нам тему для разговора. Собирался спросить, что бы у вас попало в первую пятерку альбомов, хорошо идущих в дождливое утро понедельника, а вы так меня обломали.
– Обсудим это в следующий понедельник.
– А что толку?
И так далее, и все в том же роде – похоже, до конца моей трудовой жизни. По мне, так надо составить первую пятерку альбомов, слушая которые не чувствуешь абсолютно ничего; я был бы благодарен Дику с Барри, если бы они мне в этом помогли. Придя домой, я поставлю «Битлз». Скорее всего, «Abby Road», но запрограммирую проигрыватель так, чтобы пропустить «Something». «Битлз» – это вкладыши от жвачки, «Хелп!» на утреннем субботнем сеансе, игрушечные пластмассовые гитары и «Yellow Submarine», которую я орал во весь голос на заднем сиденье автобуса во время школьных экскурсий. Они – мои, а не наши с Лорой, не наши с Чарли, не наши с Элисон Эшворт. Слушая их, я что-то, конечно, почувствую, но хуже от них точно не станет.
Мне делалось слегка не по себе при мысли о вечернем возвращении домой, но нет, ничего: посетившее меня утром хрупкое ощущение, что все хорошо, никуда не девалось. Да и ее вещи не вечно же будут валяться по всей квартире. Скоро она все заберет – и недочитанного Джулиана Барнса[26] с прикроватного столика, и свои трусики из корзины с грязным бельем, – и тогда ее дух исчезнет отсюда без следа. (Женские трусики, стоило начать делить кров с их обладательницами, стали для меня источником ужасающего разочарования. До конца оправиться от этого потрясения я так никогда и не смог. Подумать только, они прямо как мы: приберегают лучшие пары для тех случаев, когда предполагают с кем-то переспать. Поселившись с женщиной, вдруг обнаруживаешь, что по всему дому на батареях развешаны застиранные, неаппетитные и бесформенные лоскутки из «Маркса и Спенсера»; сладострастные подростковые мечты о взрослой жизни посередь безбрежного моря роскошного белья рассыпаются в прах.)
Я устраняю следы терзаний вчерашнего вечера – убираю брошенное на диване одеяло, шарики бумажных носовых платков и кофейные кружки с плавающими в простылой маслянистой гуще бычками, – а потом ставлю «Битлз»; прослушав «Abby Road» и начало «Revolver», я откупориваю бутылку белого вина – ее на той неделе принесла Лора – и усаживаюсь смотреть записанные на видак выжимки из сериала «Бруксайд».[27]
Наподобие того как у монашек рано или поздно синхронизируются месячные, наши с Лорой мамаши каким-то мистическим образом синхронизировали свои еженедельные звонки.
Моя звонит первой:
– Здравствуй, любовь моя. Это я.
– Привет.
– Все в порядке?
– Вроде того.
– Как прошла неделя?
– Да обычно.
– Как дела в магазине?
– По-разному. То пусто, то густо.
Хотел бы я, чтоб так оно и было. «То пусто, то густо» означает, что дни выдаются разные – когда покупателей больше, а когда меньше. Но, положа руку на сердце, это же неправда.
– Нас с твоим отцом очень беспокоит нынешний экономический спад.
– Да, ты говорила.
– Тебе очень повезло, что у Лоры все в порядке. Если бы не она, никто из нас, думаю, не мог бы спать спокойно.
Мама, та ушла. Она бросила меня на съедение волкам. Эта сука свалила и теперь… Нет. Не могу. Сейчас не самый подходящий момент для печальных известий.
