— Да, у нас бывают недоработки, — признал Лозовский, все больше входя в роль энергичного комсомольского функционера. — Центральный комитет партии нас критикует, но никогда не отказывает в помощи. Мы не имеем права рисковать здоровьем лучших строителей Байкало-Амурской магистрали. Если оставить их на ночь в аэропорту, они получат воспаление легких. Я не могу взять на себя ответственность за такое решение, — добавил он, давая понять: если вы можете, валяйте, но если что, сами понимаете.
Секретарь не то чтобы испугался, а решил не связываться:
— Передайте трубку дежурной.
— Я вас слушаю, — пропела дежурная. — Конечно, сделаем. Местов шесть. Их сколько? Сейчас спрошу.
— Двенадцать, — доложил майор.
— Их целых двенадцать! Да, обязательно. На раскладушках. Да, передам.
Она бережно, как хрустальную, положила на аппарат трубку и укорила:
— Совести у вас нету. Таких людей беспокоите. Они пришли с работы, кушают, а вы со своими глупостями. Шестерых возьму. Остальным велено идти в гостиницу Гидростроя. Это в Новом городе, от нас прямо и прямо. Они туда позвонят.
В Доме колхозника оставили молодоженов, двух девушек, простуженного паренька и майора, окончательно задубевшего в своем плаще. Вшестером отправились дальше. По дороге познакомились. Одну девушку, бойкую крашеную блондинку с короткой стрижкой, звали Катей. Вторую, с гитарой — высокую, тоненькую, как подросток, с красивыми русыми волосами, собранными тяжелым узлом на затылке, как бы погруженную в себя, — Таней. Лозовский приметил ее еще в Благовещенске. Она все время поджимала руки, словно стесняясь их, прятала в рукавах свитерка. Когда в телефонном разговоре с секретарем райкома партии он назвал свою фамилию, она внимательно посмотрела на него, но ничего не сказала. Парня постарше звали Николаем. Его сухощавая фигура уже была тронута зрелой мужицкой силой. Двое других, Гена и Влад, были невысокие, крепенькие, лобастые, как бычки.
На границе старого райцентра и поселка гидростроителей возвышалось трехэтажное школьное здание. Доносились звуки «Школьного вальса», в окнах второго этажа мелькали пары, на крыльце вспыхивали огоньки сигарет.
— Никак выпускной вечер? — удивилась Катя. — Почему так рано? У нас, я помню, был в конце июня, а сейчас только май.
— А я уже старый. Даже не помню, когда у нас был выпускной вечер, — признался Николай.
— А что вечер был — помнишь? — спросила Катя.
— Что был, помню.
— Значит, не такой ты и старый, — сказала она и почему-то засмеялась.
Пока они оживленно вспоминали свои выпускные вечера, спереди надвинулось аккуратное новое здание с ярко освещенным крыльцом. В окнах желтели одинаковые занавески. Это была гостиница, да такая, о какой командировочный люд может только мечтать: теплая, уютная, с горячей водой.
Здесь их уже ждали. Молодая приветливая дежурная определила девушек в двухместный номер, парней в двухместный с раскладушкой, а Лозовскому как лицу начальственному выделила одноместный с ванной. И хотя ему предстояло провести здесь всего одну ночь, неожиданное перемещение из холодного барака в отдельный номер с мягкой мебелью создало ощущение душевного комфорта, почти счастья. Прав был майор-железнодорожник: с общественной работы всегда что-то перепадает.
Первым делом Лозовский отогрелся в ванне, потом заглянула Катя и пригласила поужинать. На столе в их комнате громоздились соблазнительные домашние припасы. Но едва успели навалиться на них со здоровым молодым аппетитом, обостренным прогулкой по морозцу, в дверь постучали, всунулась дежурная:
— Извините. Приятно кушать. К вам пришли. Можно?
Вошла молодая женщина с тщательно уложенной прической, за ней две девушки в плащах, из-под которых были видны белые платья. И словно бы звуки «Школьного вальса» проникли вместе с ними в гостиничный номер.
— Я учительница, классный руководитель десятого класса, — отчего-то волнуясь, представилась гостья. — У нас сегодня выпускной вечер…
— Почему так рано? — поинтересовался Лозовский.
— Нашу школу ставят на реконструкцию. Чтобы закончить к первому сентября, нужно начать как можно раньше. Вот мы и подтянули программу. Только вы не беспокойтесь, все согласовано с облоно.
Насчет облоно он и не беспокоился, но появилось нехорошее предчувствие какого-то сюрприза.
— Мы узнали, что в нашем городе случайно оказались передовые строители БАМа, которые фотографировались в Кремле у Знамени Победы, — все так же волнуясь, продолжала учительница. — Мы живем рядом с БАМом, а живого бамовца ни разу не видели, только по телевизору, так глупо. Вы не согласитесь выступить у нас на вечере?
Передовые строители БАМа дружно перестали жевать.
— У нас многие собираются работать на БАМе. Всем будет очень интересно. Мы вас очень просим, ну просто очень. Девочки, скажите!
Девочки покраснели и закивали.
— Как вы о нас узнали? — спросил Лозовский.
— Первый секретарь райкома сказал. Он будет вручать аттестаты. Он сказал, что это украсит. Но… Я понимаю, вы с дороги, устали…
— Сейчас оденемся и придем.
— Так вы согласны? — обрадовалась учительница. — Тогда мы побежим в школу, скажем. А вы подходите. Знаете, где наша школа? Это рядом, вы мимо нее шли. Мы вас очень ждем!
Гостьи ушли. Передовые строители БАМа озадаченно смотрели на Лозовского.
— Ну чего уставились? — буркнул он. — Собирайтесь. За все нужно платить. Гитару не забудьте.
— Зачем? — спросила Таня.
— Чтобы петь. Когда человек поет, он не врет. Потому что у него рот занят.
В искусстве вранья, как и в любом искусстве, есть свои законы. Ложь должна быть либо чудовищной, как утверждал министр пропаганды Третьего рейха доктор Йозеф Геббельс, либо дотошно правдоподобной. Неправда, окруженная скрупулезно точными бытовыми подробностями, удерживается в сознании читателя или слушателя, как понтоны удерживают тонущий корабль на плаву.
Третий вид вранья заключается в умолчании части правды, что превращает ложь как бы в полу-ложь, которую при желании можно назвать полуправдой.
Этот принцип, основополагающий для советской журналистики, сформулирован так: «Бороться с недостатками на положительных примерах».
Этими соображениями Лозовский и поделился с передовыми строителями БАМа по дороге к школе.
— Вам не нужно врать, говорите только о том, что есть. Зачем приехали на БАМ, как живете. А как фотографировались у Знамени Победы, про это не говорите, — завершил он свой инструктаж.
— А если спросят? — поинтересовалась Катя.
— Скажешь, что не хочешь об этом говорить, так как это нескромно.
Она засмеялась.
— Почему ты все время смеешься? — удивился Лозовский.
— Потому что смешно.
Вручение аттестатов зрелости выпускникам зейской школы проходило в зале на втором этаже. На невысокой сцене на покрытом зеленой скатертью столе в хрустальной вазе стояли ветки багульника с маленькими синими цветами. За столом, откинувшись на стуле, положив руки на трость и с рассеянной улыбкой глядя в зал, сидел седенький человек с орденскими планками и значком отличника народного образования. Так надо понимать, это был директор школы. Около стола как бы пританцовывала на высоких шпильках учительница, звонким голосом, как на пионерской линейке, вызывала выпускников и передавала аттестаты плотному, с большой бритой головой человеку лет сорока пяти со звездой Героя Социалистического Труда на лацкане черного пиджака. Лозовский понял, что это и есть первый секретарь райкома партии. Он произносил:
— Поздравляю!
Юношам тряс руку крепко, с чувством, девушкам тоже с чувством, но деликатно. В его движениях была актерская крупность, сообщавшая этой рутинной процедуре весомость, значимость акта.
Выпускники принимали аттестаты и сбегали в зал под аплодисменты одноклассников, учителей и родителей. Все были принаряжены, но до этих мест еще не дошло московское поветрие шить к выпускному вечеру дорогие костюмы и чуть ли не подвенечные платья. Костюмы у юношей были разные, а свекольного цвета галстуки одинаковые. В стесненности ребят, не привыкших к галстукам, в робкой косметике на лицах девушек, в торжественном виде родителей была какая-то милая провинциальность. Лозовский оглядел спутников, притихших в своих тщательно отглаженных форменках. Шепотом напомнил:
— Не врать. Ни в чем. Врать буду я. Это моя профессия.
— Трудно, наверное, быть журналистом? — сочувственно спросила Таня.
— Трудно? Да нет, — ответил Лозовский. — Чаще противно.
Когда процедура вручения аттестатов закончилась и учительница торжественно пригласила на сцену гостей, он переждал аплодисменты, представил спутников и объявил:
— Вам сейчас по семнадцать лет. Через пятнадцать лет вам будет по тридцать два года. А что будет через пятнадцать лет? Ну-ну! Что будет через пятнадцать лет?
