- Пока нет. Но мы не должны забывать… - Он осекся и потом опять: - А что ты скажешь о связи Дэвида с Мануэлой?
- Я не люблю заглядывать в замочные скважины, - с раздражением ответил Веземан. Резкий тон Веземана удивил полковника. Он повел носом, ухмыльнулся, задвигался в кресле, но сумел сдержать себя, проговорив, не глядя на Веземана:
- Ничего не поделаешь, дорогой, такова наша служба. Не забывай, что часто секреты выбалтываются в постелях.
Трудная задача стояла перед Штейнманом: заняться всерьез Куном, взять его под стеклянный колпак было делом рискованным: за спиной Куна стоял Левитжер, следовательно ЦРУ. Тут можно и шею сломать. Штейнман молчал долго, мучительно. Он не знал, как быть, а Веземан не спешил на выручку. Штейнман никогда не обладал богатым воображением, и потому генерал Гелен без сожаления расстался с ним, "подарив" его американцам. Наконец он сказал то, что его в последнее время сильно беспокоило:
- Послушай, Макс, ты правильно сказал: Кун ненавидит тебя, меня, Дикса. А как ты считаешь, он не может нас физически… устранить?
- Каким образом?
- При помощи оружия, которое он изобрел.
- Не понимаю, что ты имеешь в виду, какое оружие? - притворился Макс.
- Вирусы рака. Представь себе - может искусственно наградить злокачественной.
Штейнман доверительно смотрел на Макса, но тот угрюмо молчал, делая вид, что он ошеломлен и встревожен.
- Есть над чем задуматься, черт возьми, - сказал Штейнман, стараясь попасть в тон размышлений своего собеседника. Разговор начал принимать нужное для Макса направление, и он заговорил глухо, с видом озабоченным и встревоженным:
- Хорошо, что ты предупредил. Нам надо быть чрезвычайно осторожными. Но для этого надо знать, каким образом передается этот страшный вирус? Ты знаешь? - Он смотрел на своего начальника строго и требовательно.
- К сожалению, нет. - Штейнман развел руками. - А знать надо. И я эту задачу поручаю тебе. Попытайся войти в доверие, если не к самому Куну, то к Дэвиду, к лаборанткам. Дело серьезное.
Макс понимал, что это "серьезное дело" Штейнмана волнует больше, чем утечка информации, о которой он уже забыл, по крайней мере, больше не стал перебирать возможных "коммунистических агентов", а сразу перешел к следующему делу, из-за которого он пригласил Веземана. Речь шла о посылке на Кубу человека, который бы проследил, насколько эффективным оказался на практике "С-9" и каким способом кубинцы борются со свиной лихорадкой.
- Шеф предложил направить на Кубу тебя, Макс. Это приказ. В помощь тебе предложено послать специалиста. Остановились на кандидатуре Кэтрин. - Штейнман многозначительно подмигнул и добавил: - Надеюсь, ты ничего против нее не имеешь?
В ответ Макс так же многозначительно вздохнул. А Штейнман продолжал:
- На днях шеф привезет на вас соответствующие документы. Решено, что ты едешь в качестве журналиста из ФРГ, а Кэтрин твоя переводчица-секретарь. Кстати, в Гаване сейчас находится известный советский разведчик генерал Иван Слугарев.
Последнее сообщение и обрадовало и насторожило Веземана. Поездка в Гавану, возможность личной встречи со Слугаревым - это же везение, о котором даже мечтать нельзя было. Но случайно ли это? Слишком много подозрительных совпадений. Не кроется ли здесь хорошо продуманная, хитро сработанная ловушка? Почему его должна сопровождать Кэт? Думай, думай, Макс Веземан. О том, что Слугарев в Гаване, он уже знал из вчерашней шифровки, но что Иван Николаевич генерал, он слышит впервые. Конечно, все эти сведения Штейнман получил вчера от Левитжера. ЦРУ имеет в Гаване свою агентуру, в этом нет сомнения.
- В появлении на Кубе генерала КГБ я не вижу ничего сенсационного, - спокойно и деловито заговорил Веземан. - Советская разведка сотрудничает с кубинской так же, как ЦРУ с "Моссадом" или с нами.
Возвратись от Штейнмана в свой кабинет, Макс сел за письменный стол и задумался. Слишком много дел навалилось сразу, не столько дел, сколько вопросов, на которые нужно было найти единственно правильные ответы, разобраться во всем этом хаосе, проанализировать, принять решения. Если поездка на Кубу состоится, - пока что он в нее не очень верил, - нужно явиться туда с солидной информацией, по крайней мере, что касается "А-7". Следовательно эту задачу нужно считать первоочередной. Она совпадает с поручением Штейнмана - узнать, каким путем распространяется вирус. Об "А-7" Макс рассчитывал получить информацию от Дикса, Кэтрин и, возможно, Дэвида, с которым следовало поближе сойтись. Но для этого потребуется время. Узнать что-либо от самого Куна было делом безнадежным.
Макс снял трубку телефона и набрал номер.
- Доктор Дикс, доброе утро. Простите за беспокойство, но я хотел вас поблагодарить за совет, который вы мне дали вчера.
- Что вы имеете в виду? - послышалось в ответ холодное ворчание.
- Одиночество, женитьбу, невесту.
- А-а, то-то же, - голос Дикса потеплел. - Пожалуйста.
Макс боялся, что этим "пожалуйста" может закончиться разговор и поспешил добавить:
- Именно свидание с претенденткой в невесты и помешало мне вчера отведать вашего виски. А очень хотелось бы посидеть с вами и послушать советы умудренного жизнью человека.
В искренности Веземана Дикс не усомнился, тем более, что Эльза действительно видела вчера в предвечерье Макса и Кэтрин на пляже. А глаз у фрау Эльзы зорок и точен, она все замечает. Звонок Веземана даже польстил Диксу, и он сказал:
- Так в чем же дело? Приходите сегодня.
- Благодарю вас, доктор. Только после пляжа, если позволите: не хотелось бы нарушать режим.
- Разумеется, режим - закон, а здоровье прежде всего, - снисходительно изрек Дикс.
Макс не забыл, что сегодня после работы Кэтрин принесет ему белье, и он решил сообщить ей о возможной совместной поездке в одну из стран Центральной Америки. В какую конкретно, он не назовет. Вообще-то он должен был спросить Штейнмана, можно ли уже сейчас известить Кэт, но он умышленно не сделал этого, потому что определенно знал: ни в коем случае не разрешит. Он надеялся снова встретить на пляже Кэтрин, Мануэлу и Дэвида и обдумывал, как лучше завести дружеский разговор с молодым "гением", коим мнит себя Кларсфельд. Впрочем, обстоятельства подскажут. И вдруг он поймал себя на мысли, что из всех встреч и дел, намеченных на сегодня, его больше всего и главным образом волнует Кэтрин.
- Кэт… - прошептал он ласково и умиленно улыбнулся своим мыслям.
2
До полудня Макс несколько раз выходил из своего кабинета, слонялся в холле, заглядывал в библиотеку в надежде случайно встретить Кэтрин. "Зачем же с таким нетерпением ищу я этой случайной встречи?" - спрашивал Макс, иронизируя над самим собой. "Чтоб напомнить, что она обещала сегодня принести белье. И только?" - подначивал с дружеской лукавинкой чей-то посторонний голос, и Макс, будто оправдываясь, отвечал ему: "Конечно же, не "только". Я должен с ней поговорить о совместной командировке и вообще…" Он понимал, хотя и не хотел признаться себе, что в этом неопределенном "вообще" заключено то, что неожиданно взбудоражило его душу и возмутило разум. С работы он ушел раньше обычного, хотя никто от него не требовал быть на службе "от" и "до", потому что, где бы он не находился - в административном здании, у себя на квартире, на пляже, в ресторане, вообще на Острове и даже на материке - все равно он был на службе. В шутку он называл себя "свободным художником".
Макс считал, что сама специфика работы приучила его к одиночеству и что оно нисколько не тяготит его. Да, приходилось жертвовать многим из того, что принято называть личной жизнью, во имя долга, высокой цели, идейных убеждений. Но ведь его никто не принуждал, он сам по своей воле избрал такой путь. Он не жаловался на судьбу, но порой на него что-то "находило" и невидимой болью сжимало не сердце, а душу, тоскующую по чем-то неизведанном, но страстно желанном. Он встречался с женщинами, были мимолетные увлечения и в ФРГ и здесь, в Центральной Америке. Но не было любви. Иногда ему казалось, что вообще не существует в реальной действительности того возвышенного чувства, которым величава и горда мировая литература. Или это чувство в наш безумный век всего лишь анахронизм, скелет мамонта, выставленный в зоологическом музее? Он давно смирился с мыслью, что ему не суждено иметь жену, семью. Но мечта о той единственной избраннице, о которой слагают песни и во имя которой идут на подвиг, о возлюбленной, нет-нет, да и навещала его.
Макс понял, что любовь - подлинная, а не эрзац, - как и талант, не всякому дается. "Да, любовь - это талант", - подумал Макс, совсем не догадываясь, что задолго до него эти слова уже были сказаны Львом Толстым. Он думал о Кэтрин, представлял ее ласковой, нежной, доверчивой и беззащитной, нуждающейся в покровительстве сильного человека. "Моей, что ли? - спрашивал самого себя с легким смущением и отвечал: - А почему бы и нет!" Потом легонько, осторожно пытался отодвинуть куда-то на задний план мысли о Кэт, заслонить их другими, "важными", исходящими из чувства долга, а они каким-то тайным непонятным путем возвращались обратно, и он, сам того не замечая, опять попадал в их плен. Потом спохватывался и снова гнал их от себя, но не сердито, а по-отечески снисходительно. Получалась какая-то забавная игра, когда и хочется и колется. Его смущала разница в возрасте, она казалась главным препятствием, а возбужденный разум уже с лихорадочной поспешностью искал в истории и литературе аналогичные ситуации, дабы устранить с пути эту главную преграду. Поиск увенчался успехом: Гёте, великий Гёте! В свои семьдесят четыре года он влюбился в семнадцатилетнюю Ульриху и просил ее руки. Правда, предложение не было принято. Раздосадованный поэт написал по этому поводу свое лучшее лирическое стихотворение - "Мариенбадскую элегию". Но это же Гёте, в котором жил могучий дух художника и мыслителя. Ведь гениальное творение - "Фауст" - было закончено, когда его автору шел восемьдесят второй год. Гёте был гениален не только в творчестве, но и в любви - в сложнейшей и тончайшей сфере души. "Любовь - она не имеет возраста", - вспомнил он где-то вычитанные слова.
