— Вперед, — сказал он.
В глазах у Розалин мелькнула надежда. Она даже начала подниматься. Но он покачал головой.
— Ты остаешься здесь. Только девочка.
У двери я схватилась за прут решетки, словно это была рука Розалин.
— Я вернусь. Ладно?.. Ладно, Розалин?
— Не волнуйся, я справлюсь.
У нее на лице было такое выражение, что я едва не расплакалась.
* * *
Стрелка спидометра на грузовике Т. Рэя дрожала так сильно, что я не могла понять, показывает она на семьдесят или на восемьдесят. Сгорбившись над рулем, Т. Рэй давил на газ, отпускал, затем снова давил. Несчастный грузовик грохотал так, что, казалось, капот вот-вот отлетит, срубив по пути несколько сосен.
Я воображала, что Т. Рэй так торопится домой, чтобы поскорее начать сооружать по всему дому пирамиды из крупы — продуктовую камеру пыток, где я буду ходить от одной кучки к другой, стоя на коленях по четыре часа кряду, с перерывами на туалет. Мне было все равно. Я не могла думать ни о чем, кроме Розалин, которая осталась в тюрьме.
Я скосила на него глаза:
— Что же будет с Розалин? Ты должен ее вытащить…
— Тебе еще повезло, что я тебя вытащил! — заорал он.
— Но она не может там оставаться…
— Она облила трех белых табачным соком! О чем она вообще думала, черт бы ее подрал?! Да еще самого Франклина Пози, прости Господи. Она не могла найти кого-нибудь понормальней? Это самый сволочной ненавистник черномазых в Силване. Он ее прикончит и глазом не моргнет.
— Ты хочешь сказать, что он действительно ее убьет? — сказала я.
— Именно это я и хочу сказать.
У меня задрожали руки. Франклин Пози был тем мужчиной с фонариком, и он собирался убить Розалин! Но, по большому счету, разве я сама не понимала этого еще прежде, чем спросила Т. Рэя?
Он шел за мной, пока я поднималась по лестнице. Я специально шла медленно, и во мне нарастала злость. Как он мог вот так оставить Розалин в тюрьме?
Когда я вошла в свою комнату, Т. Рэй остановился в дверях.
— Я должен пойти насчитать сборщикам зарплату, — сказал он. — Не выходи из комнаты. Ты меня поняла? Сиди здесь и думай о том, как я приду, чтобы с тобой разобраться. Думай об этом изо всех сил.
— Не пугай меня, — произнесла я себе под нос. Он уже уходил, но теперь резко обернулся.
— Что ты сказала?
— Не пугай меня, — повторила я громче. Что-то высвободилось внутри меня, какая-то дерзость, до тех пор запертая в моей груди.
Он сделал шаг ко мне, подняв руку, словно собираясь ударить меня по лицу тыльной стороной ладони.
— Давай, попробуй, ударь меня! — крикнула я. Когда он ударил, я отпрянула назад. Мимо!
Я подбежала к кровати и забралась на ее середину, тяжело дыша.
— Моя мама больше не позволит тебе ко мне прикасаться! — крикнула я.
— Твоя мама? — его лицо было пунцовым. — Ты думаешь, этой проклятой женщине было до тебя хоть какое-то дело?
— Моя мама меня любила! — крикнула я.
Он откинул голову и издал неестественный смешок.
— Это… это не смешно, — сказала я.
Тогда он наклонился к кровати, упершись кулаками в матрас и поднеся свое лицо так близко к моему, что я могла видеть поры на коже. Я отодвинулась назад, к подушкам, упершись спиной в стенку.
— Не смешно? — простонал он. — Не смешно? Отчего же, это самое смешное дерьмо, какое я слышал в своей жизни: ты думаешь, что твоя мать — твой ангел-хранитель. — Он опять засмеялся. — Она не смогла бы наплевать на тебя сильнее, чем она это сделала.
— Это неправда, — сказала я. — Нет.
— Да откуда тебе знать? — сказал он, все еще нависая надо мной. Остатки улыбки приподнимали уголки его рта.
— Ненавижу тебя! — выкрикнула я. Улыбка тут же исчезла с его лица. Он весь напрягся.
— Ты, маленькая сучка, — произнес он. Его губы побелели.
Я вдруг ощутила холод, как будто бы в комнату заползло что-то опасное. Я посмотрела в сторону окна и почувствовала, что начинаю дрожать.
— Теперь послушай меня, — сказал он совершенно ровным голосом. — Правда в том, что твоя несчастная мать сбежала и бросила тебя. В день своей смерти она вернулась, чтобы забрать вещи. Вот и все. Можешь ненавидеть меня сколько хочешь, но именно она тебя бросила.
В комнате воцарилась тишина.
Он смахнул что-то со своей рубашки и вышел.
После его ухода я сидела не двигаясь — только водила пальцем по полоскам света на кровати. Его ботинки прогрохотали по лестнице и затихли. Я вытащила подушки из-под кроватного покрывала и разложила вокруг себя, словно бы это был спасательный плот, который удержит меня на поверхности. Я могла понять, почему она бросила его. Но бросить меня?
Банка стояла теперь на тумбочке, пустая. За время, прошедшее с утра, пчелы успели прийти в себя и улететь. Я дотянулась до банки, взяла ее в руки, и из меня полились слезы, которые я, казалось, сдерживала годами.
Твоя несчастная мать сбежала и бросила тебя. В день своей смерти она вернулась, чтобы забрать вещи. Вот и все.
Бог и Иисус, заставьте его взять эти слова назад.
На меня нахлынули воспоминания. Чемодан на полу… Они кричат друг на друга… Мои плечи затряслись, совершенно меня не слушаясь. Я прижимала банку к груди, надеясь, что это меня успокоит, но не могла унять дрожь, не могла прекратить плакать, и это пугало, как если бы меня сбила машина, которую я не заметила, и я лежала на дороге, стараясь понять, что же произошло.
Я сидела на краю кровати, снова и снова повторяя про себя его слова. Всякий раз я чувствовала боль в том месте, где билось мое сердце.
Не знаю, сколько времени я так просидела, чувствуя, что разваливаюсь на части. Наконец я подошла к окну и стала смотреть на персиковые деревья, тянущиеся чуть ли не до Северной Каролины, на их покрытые листьями руки, поднятые в немой мольбе. Помимо деревьев там было лишь небо, воздух и одиночество.
Я заглянула в банку, которую все еще держала в руке, и увидела на дне лужицу слез. Я отодвинула сетку и вылила их в окно. Ветер подхватил мои слезы и рассеял их по выжженной траве. Как она могла меня бросить? Я стояла там несколько минут, пытаясь осознать его слова. Слышалось пение птиц — такое прекрасное.
И тут меня осенило: Что если все это неправда? Что если Т. Рэй все это выдумал, чтобы меня наказать?
Я почувствовала такое облегчение, что у меня даже закружилась голова. Так и было. Так должно было быть. Надо сказать, что мой отец был Томасом Эдисоном, когда дело доходило до изобретения наказаний. Однажды, когда я ему нагрубила, он сказал, что моя крольчиха. Мадемуазель, умерла, и я проплакала всю ночь, а наутро нашла ее в своей клетке, живой и невредимой. Он наверняка и теперь все выдумал. Некоторые вещи в этом мире совершенно невозможны. Так не бывает, чтобы оба родителя не любили своего ребенка. Один — еще может быть, но, умоляю, только не оба!
Наверняка все было так, как он рассказывал раньше: в тот день она чистила чулан. Люди ведь часто чистят чуланы.
Я глубоко вдохнула, чтобы успокоиться.
Можно сказать, что у меня никогда не было религиозного откровения, вроде тех, когда ты знаешь, что с тобой говорит Голос. И он звучит так отчетливо, что ты видишь, как слова сверкают, просвечивая сквозь облака и деревья. Такое откровение снизошло на меня в тот самый момент, когда я находилась в своей комнате. Я услышала Голос, который сказал: Лили Мелисса Оуэнс, твоя банка открыта.
Уже через считанные секунды я точно знала, что нужно сделать — уйти. Я должна уйти от Т. Рэя, который, возможно, в тот самый момент уже направлялся сюда, чтобы сделать со мной бог знает что. Не говоря уже о том, что мне нужно было вытащить Розалин из тюрьмы.
Часы показывали 2:40. Мне необходим был план, но я не могла позволить себе роскошь сидеть и что-то придумывать. Я схватила розовую брезентовую сумку, которую собиралась использовать для ночевок у подружек, если бы у меня таковые когда-нибудь появились. Я достала тридцать восемь долларов, которые заработала, продавая персики, и засунула их в сумку вместе с семью своими лучшими трусиками — такими, на которых сзади написаны дни недели. Еще я засунула туда носки, пять пар шорт, футболки, пижаму, шампунь, расческу, зубную пасту и щетку, резинки для волос — не забывая все время поглядывать в окно. Что еще? Взгляд упал на висящую на стене карту, и я содрала ее, даже не потрудившись вытащить кнопки.
Я залезла рукой под матрас и вытащила фотографию мамы, перчатки, деревянную картинку Черной Мадонны и тоже запихала их следом.
Выдрав лист из блокнота, я написала записку — коротко и по существу: «Дорогой Т. Рэй. Не трудись меня искать. Лили. P. S. Люди, которые лгут, подобно тебе, должны гореть в аду».
Когда я вновь взглянула в окно, Т. Рэй шел из сада по направлению к дому, кулаки сжаты, голова наклонена, как у быка, который собирается кого-то боднуть.
