Этот высокий человек, его дядя, обычно садился во дворе на корточки, потому что на земле сидеть было невозможно из-за толстого слоя угольной пыли, покрывавшего всю местность, и старался помочь своим слушателям хотя бы ненадолго избавиться от вкуса угля во рту, того самого угля, который в энциклопедиях называют «черным золотом». Рассказы дяди Джона убедительно свидетельствовали о том, что за горами шлака и деревьями с черной от угольной пыли листвой существует еще и другой мир.
Рассказывал дядя Джон о племени моро. У этого племени был священник-мусульманин «дату», который, перед тем как добровольцы уходили защищать свое племя, совершал суровый обряд их подготовки к встрече с небесами. Вот в то время, по словам дяди, и были впервые введены в армии пистолеты калибра 0,45[1]. Ведь привыкшего к острым болевым ощущениям моро ничто не брало, даже если выпустить в пего шесть пуль специального калибра 0,38. А его нужно было уложить. Если же бить из пистолета калибра 0,45, то уложишь любого, даже если попадешь в кончик мизинца. И поэтому с тех пор, по словам дяди Джона, в армии с успехом используют именно это оружие.
Маленький Прю немного сомневался насчет кончика мизинца, но все же рассказ ему нравился. В нем чувствовалось, как люди, можно сказать, сами делают свою историю. То же было и в рассказах о юном Хью Барабанщике, о приключениях молодого Джона Першинга, о знаменитых походах к Минданао, о марше в обход озера Ланао. Судя по рассказам дяди Джона, в племени моро были стоящие ребята, достойные противники. Наговорившись вдоволь о славных днях побед, дядя запевал песню своего полка «Бесхвостые обезьяны Замбоанга». Он рассказывал о Филиппинах и о Мексике, о Блэкджеке в тот период его славной жизни, когда он еще не стал тем великим, но простым человеком, с которым мог поговорить любой, и о молодом Сэнди Пэтче, еще не ставшем настолько великим, чтобы позволить себе быть простым.
Дядя Джон объяснял всем, особенно Прю, почему он в 1910 году вернулся домой и все время работал на шахте в Харлане, когда шла мировая война. Дядя всегда мечтал стать фермером, и это, очевидно, помешало ему проникнуться традиционным американским духом приключений.
Прекрасно, конечно, было думать о том, как сын простого шахтера, загоревшийся мечтой увидеть мир, участвует в событиях исторического масштаба благодаря своей службе в армии, и Прю ни за что не хотелось расставаться с этими мыслями. Но дядя Джон был не таким человеком, который со спокойной совестью позволил бы племяннику мечтать о жизни, полной приключений, воображая, что всю эту романтику ему даст служба в армии.
Все произошло совсем иначе.
Когда Прю был в седьмом классе, его мать умерла от туберкулеза. В ту зиму как раз состоялась большая забастовка, и мать, будь на то ее воля, выбрала бы, наверное, более подходящий момент, чтобы умереть. Отец Прюитта, участвовавший в забастовке, в день смерти жены находился в окружной тюрьме с двумя ножевыми ранами в груди и разбитым черепом. А ее брата, дяди Джона, уже не было в живых. Его застрелили помощники шерифа. Много лет спустя об этом дне сложили горестную песню. В ней говорилось, что кровь тогда лилась по канавам Харлана, как вода во время дождя. А дядя Джон Тэрнер был отмечен в ней самой высшей похвалой, против чего он энергично возражал бы, будь он жив.
Маленький Прюитт видел это сражение. Он подобрался так близко, как только было можно. Он видел и запомнил только дядю Джона. Прюитт с двумя другими ребятами стоял во дворе и смотрел, пока в одного из этих ребят не попала шальная! пуля. Тогда они убежали домой и больше уже ничего не видели.
У дяди был пистолет калибра 0,45, и он убил двух помощников шерифа, причем подстрелил их, когда сам уже падал, сраженный нулей. Ему удалось сделать всего лишь три выстрела. Прюитту интересно было посмотреть, наповал ли убивает пуля калибра 0,45, как рассказывал о том дядя. Поскольку оба раза пуля попала в голову полицейским, проверить утверждение дяди о том, что достаточно попадания и в кончик мизинца, Прюитту не удалось.
Когда мать Прю умерла, не осталось ничего, что могло бы удержать его дома. Отец сидел в тюрьме, а поскольку он опять побил его дня за два до того сражения, Прюитт не очень стал бы считаться с его мнением. Приняв твердое решение, он взял два доллара, что хранились про запас в банке из-под крупы, и отправился в дорогу. Он сказал себе, что матери эти деньги не нужны, а отец и так обойдется и что теперь они квиты. Соседи собрали денег на похороны его матери, но сам он не хотел видеть, как ее хоронят.
Распад семьи там, где семья еще что-то значит, для всех всегда трагедия. Единственное отрадное явление во всем этом то, что оставшийся в живых член семьи становится совершенно свободным и может претворять в жизнь свои честолюбивые планы.
Умирая, мать заставила Прю дать ей одно обещание.
— Обещай мне только одно, Роберт… — прохрипела она. — Ты унаследовал от отца гордость и выдержку, и я знала, что тебе это пригодится в жизни. Но если бы не я, либо отец убил бы тебя, либо ты его. А теперь некому уже будет вас разнять…
— Я обещаю тебе сделать все, что ты захочешь, ма, все, что ты скажешь, — ответил Прю в оцепенении, видя, как мать умирает у него на глазах. Он смотрел на нее в каком-то смутном неверии, ожидая, что вот-вот появятся особые знамения, признаки бессмертия ее души.
А мать хрипела, ей не хватало воздуха, и слова с трудом вырывались из ее груди.
— Обещание у постели умирающего — самое святое, и я хочу, чтобы ты обещал мне это перед моей смертью. Обещай, что ты никогда никого не тронешь без надобности, не обидишь ни одной живой души, если тебя не вынудят обстоятельства.
И Прю дал клятву.
— Я обещаю, — сказал он, все еще ожидая ангелов бессмертия. — Тебе страшно, мам?
— Дай мне руку, мой мальчик. Ты обещал эго своей умирающей матери и никогда не нарушишь обещания.
— Да, мам. — Он осторожно дал ей руку, но быстро отдернул, боясь холодного прикосновения смерти, которую увидел в строгих чертах матери, и, как ни старался, не мог найти ничего красивого, возвышенного или торжественного в этот момент возвращения человеческой души к ее создателю. Он еще некоторое время ждал знаков бессмертия. По но было ни явления ангелов, ни землетрясения, ни столкновения миров во вселенной. Только позже, когда он много раз думал об этой первой смерти, которую пережил, он понял, что же было самым важным и возвышенным во всем этом. Его мать в минуту предсмертного страха думала о нем, Прю, о том, что будет с ним, а вовсе не о себе. После этого он стал часто думать о собственной смерти, о том, как она придет к нему и что он почувствует в тот момент, когда поймет, что вот этот вздох — его последний вздох на земле. Трудно было представить себе, что он, Прю, тот центр, вокруг которого вращается весь знакомый мир, перестанет существовать, по он знал, что это неизбежно, и принимал эту неизбежность. И еще он надеялся, что встретит свой смертный час с таким же великолепным безразличием к собственной судьбе, как и его мать. Он чувствовал, что именно в этом кроется то бессмертие души, признаков которого он тогда так ждал и не дождался.
Мать его была воспитана в духе старых принципов, хотя и жила в современном мире. Правда, она была отделена от него окружавшими долину горами. И знай она, к чему приведет обещание, данное ее сыном, и как все повернется в его жизни, она никогда не попросила бы его об этом. Такие клятвы давали люди, жившие в то старое, забытое время, когда все было яснее, проще, бесхитростнее.
Через три дня, после того как Прю исполнилось семнадцать лет, он поступил на службу в армию. Раньше Прюитт уже несколько раз пытался попасть в армию в разных городах, но по молодости его не брали. И он снова становился на время бродягой и снова пытался попасть в армию. Наконец в 1936 году, когда Прюитт бродил по городам восточного побережья Штатов, мечта его сбылась — его взяли в армию и отправили в форт Майер.
Именно там, в форте Майер, Прюитт выучился боксу, а не просто драке. Он действительно был очень подвижным даже для своего веса, а тогда он выступал в наилегчайшем, и не всякий боксер даже более тяжелого веса имел такой сильный удар, как Прю. Он понял, что в армии у него есть будущее, благодаря боксу Прю в первый же год службы получил звание рядового первого класса, что считалось даже у солдат, отслуживших первые три года, каким-то пороком. Это повышение в первый год службы говорило само за себя. У Прю был талант боксера.
Там же, в форту Майер, Прю впервые взял в руки горн. Он был тогда так потрясен, что тут же решил бросить боксерскую команду и стал проситься на учебу в команду горнистов. Он не любил медлить, когда ему становилось ясно, чего он хочет. А поскольку ему было еще далеко до боксера первого класса, то тренер не считал нужным его удерживать. И ребята не восприняли его уход как какую-то потерю для команды. Они считали, что у него не хватит сил и выдержки, чтобы стать чемпионом, как Лью Дженкинс из форта Блисс или как, например, они сами, когда пройдут через все испытания. И его спокойно вычеркнули из списка боксеров.
