— Зачем ты так?..
Олег молча ждал.
Лена опустила голову. Неуверенно коснулась верхней пуговицы школьного пиджака, расстегнула, сняла пиджак, оглянулась, ища куда положить, и бросила на доски. Расстегнула молнию на юбке.
— Пойдем ко мне… — тихо попросила она. — Ее сегодня точно не будет до шести…
— Раздевайся.
Лена сняла юбку и футболку. Попыталась обнять его. Олег отстранился.
— Ложись.
Лена присела на доски, потянула его за руки к себе:
— Иди сюда…
Олег отбросил ее руки.
— Я воровать не умею, — срывающимся голосом сказал он. — Ты сначала у мамы разрешения спроси. И у Томаса, — повернулся и пошел вниз, к реке.
Лена закрыла лицо руками и заплакала, свернувшись на холодных досках…
— Иностранцы!! Ребя, иностранцы-ы! — детдомовцы всех возрастов толпой кинулись во двор. — Петух! Сеструха твоя приехала!
У железной ограды стоял красный «Икарус». Белка, ослепительная, нездешняя, разговаривала с воспитателями. Иностранцы пялились из окон, кое-кто вышел из автобуса, разминая ноги, оглядываясь. Бородатый мужик в шортах до колен что-то спросил Белку, указывая на дом, она ответила, бородатый восторженно заорал своим, те высыпали из автобуса, начали совать малышам жвачку и безделушки. Бородатый бесцеремонно растолкал воспитателей, выстроил в ряд, поставил сюда же подошедшего Олега, сфотографировал на фоне дома, с сияющей Белкой в центре.
Белка выбралась из толпы, крикнула что-то иностранцам, указывая на часы, и отошла с братом в сторону.
— Ты откуда? — спросил Олег.
— Практика. Итальянцев в Оптину Пустынь возила… Как ты?
— Нормально.
— А знаешь, где я вчера вечером была? — загадочно спросила Белка. — У мамы.
— У чьей?
— У нашей. Нашей с тобой.
— У меня нет матери, — сказал Олег. — И не было.
Белка покачала головой:
— Не надо так, Олежка. Она сама себя наказала. Ты знаешь, она ведь так и не вышла замуж…
— Да мне наплевать, вышла она замуж или нет! — заорал Олег. — Она мне чужая, поняла! А ты ходи к ней, ходи, может, денег даст! А про меня передай — пусть забудет, а я про нее давно забыл!
— Глупый ты, Олежка, — вздохнула Белка. — Она плакала весь вечер. И я с ней на пару. Весь вечер ревели в два ручья… На вот, — она протянула черный кожаный футляр.
— Что это?
— Бритва. Подарок тебе.
— Подарок? — спросил Олег, весело улыбаясь. Он открыл футляр, бритва выпала на землю. — Подарок от любимой мамочки! — он изо всех сил ударил по ней каблуком.
Белка испуганно смотрела, как он приплясывает, с хрустом давя пластмассовый корпус.
— Руки! — заорал Олег. — Руки дай! — он сгреб обломки и вместе с землей вывалил в покорно подставленные сестрой ладони. — На! Пойди брось ей в морду! От любящего сына!
— Какой же ты злой, Олежка, — тихо сказала Белка. — Какой же ты злой!..
Во дворе производственного комбината, где стояли трактора и грузовики, одноклассники отмывали руки от масла, брызгаясь и уворачиваясь от воды. На улице за воротами стояла вишневая «семерка». Олег скользнул по ней глазами, потом присмотрелся: в кабине сидела Людмила Александровна, нервно курила, поглядывая в их сторону.
Когда Олег вышел из ворот, она бросила сигарету и открыла было дверцу, но он с компанией базовских ребят двинулся по дальнему от нее тротуару. Кричать через улицу она не решилась и снова села за руль, Олег искоса с усмешкой следил за ней. «Семерка» рывками двигалась по другой стороне улицы, то отставая, то обгоняя их. Когда компания пошла через улицу, машина проскочила мимо и с визгом тормозов остановилась за переходом.
— Олег!
Все обернулись, кто-то присвистнул, разглядывая роскошную тетку с «Жигулями», кто-то протянул: «Ну, ты даешь, Петух!». Людмила Александровна нервно сжимала губы, ожидая, когда Олег подойдет, ее раздражало веселое внимание этих мальчишек, остановившихся поодаль, свидетелей объяснения.
— Я хочу с вами поговорить…
Олег молча слушал.
— Собственно, я… хотела вас пригласить к нам…
— В четверг?
— Когда хотите. Я, может быть, тогда неверно выбрала тон, но… я не понимаю, на что вы могли обидеться… Лена болеет, и вы должны ее навестить…
— Я никому ничего не должен, — он двинулся дальше.
— Подождите! — вскрикнула Людмила Александровна. — Вы хотите, чтобы я унижалась? Хорошо… если вам так хочется… — она шарила дрожащими пальцами в пустой пачке, скомкала, бросила на асфальт. Олег протянул ей «Астру», она прикурила, глубоко затянулась, из последних сил сдерживая слезы, — Хорошо: я прошу вас! Прошу!.. Я не понимаю, что происходит… Я искала ее по всем больницам… в моргах… Я боюсь… Она третий день молчит… — она досадливо отвернулась, вытирая слезы. — Ну вот… Вы это хотели увидеть, дрянной мальчишка?.. Вы довольны?..
В дверь комнаты постучали. Лена отстранилась от Олега, быстро оправляя волосы. Они сидели рядом на диване, учебник валялся на ковре.
— Да, мам!
Людмила Александровна заглянула в комнату:
— Я на полчаса… Здравствуй, Олег. Лена, разогревай, давайте обедать. Да, из сумки возьми, — она направилась в ванную.
— Ура, мороженое! — Лена вприпрыжку помчалась на кухню, мимоходом чмокнула мать в щеку.
— Ну что такое опять? — Людмила Александровна раздраженно щелкала выключателем, — Олег, будь добр, вкрути новую лампочку!
Олег встал на край ванны, другой ногой оперся на стиральную машину, нащупал в полутьме плафон. Дверь на кухню закрылась, оттуда слышалось мирное шипение масла на сковороде, монотонно бубнил приемник.
— Елена, мне не нравится, что он ходит к тебе, когда меня нет, — вполголоса сказала Людмила Александровна.
— Так. Опять начинается? — так же тихо ответила Лена.
Олег вывинтил плафон, осторожно положил в раковину, взялся за перегоревшую лампочку. Цоколь повизгивал при вращении.
— Я надеюсь, ты еще не успела натворить глупостей?
— Что ты имеешь в виду?
— Ты прекрасно понимаешь, о чем я.
Олег все медленнее вращал лампочку, прислушиваясь.
— Если ты хочешь спросить, спала ли я с ним, — спокойно сказала Лена, — то да.
Олег замер в темноте. Некоторое время на кухне было тихо.
— Я надеюсь, по крайней мере…
— Не волнуйся, я взрослая умная девочка.
— Ты стала циничной.
— Это дурное влияние улицы.
— Почему ты со мной так разговариваешь?
— Потому что я тебя ненавижу. И себя тоже. Всех нас, сытых, благополучных…
— Ну, это пройдет, — принужденно засмеялась Людмила Александровна. — Это как корь, ветрянка — главное, вовремя переболеть. Я тебе напомню этот разговор года через три.
Олег последний раз повернул лампочку — она вспыхнула, на мгновение ослепив его.
Обедали втроем за маленьким кухонным столиком под низким пузатым абажуром.
— От отца ничего? — спросила Людмила Александровна.
— Я утром не смотрела, мам.
— Значит, нет… Когда же виза придет? Я сегодня слушала погоду на планете — в Женеве двадцать два, представляете!.. Олег, бери сметану… Что в школе?
— Ничего сверхъестественного, — пожала плечами Лена. — Экзаменами пугают.
— Правильно пугают. Вас не напугать, вы с места не сдвинетесь, — Людмила Александровна взглянула на часы. — Кошмар! Мороженое в вашу пользу…
Запищал телефон. Лена откинулась на задних ножках стула — телефон стоял на подоконнике у нее за спиной — перевесилась через спинку.
— Алло!.. Машка, привет… Нет, жую…
Людмила Александровна подняла глаза и молча, в упор, с ненавистью посмотрела в глаза Олегу. Они долго, не двигаясь, не мигая, смотрели в глаза друг другу за спиной у весело щебечущей Лены…
Автомат щелкнул и проглотил монету.
— Слушаю, — брезгливо сказал мужской голос.
— Лену можно к телефону? — спросил Иванов.
— Нет здесь таких, — ответил голос, и тотчас послышались короткие гудки…
…Олег пробежал через двор. У подъезда стояла «Волга», Людмила Александровна распоряжалась — что из вещей в кабину, что в багажник. Лена бросилась навстречу Олегу, остановилась за шаг, опустив голову. Тот, сунув руки в карманы, наблюдал за сборами.
— Уезжаешь?
— Виза пришла…
Олег кивнул.
— Когда?
— Завтра утром самолет… Переночуем в Москве…
Олег снова кивнул.
— Ну, все? — Людмила Александровна направилась к подъезду. — Елена, ничего не забыла? Запираю.
Лена, не оборачиваясь, досадливо помотала головой.
— Ну, пока, — сказал Олег.
— Слушай! — отчаянно сказала Лена. — Ты что думаешь — мне нужна эта их Швейцария?! Я сказала: не поеду! Хоть убивай, не поеду! Она сказала: тогда выбирай — в интернат или к тетке в Челябинск… Я три дня ревела. А что я могу? Я как багаж при ней… — Лена снова погасла, — Отцу ведь тоже там одному…
