Подготовка к визиту высокой персоны
С первого же дня заезда отдыхающих предупреждали что ожидается визит главы санаторно-курортного отдела самого товарища Сусликова, и потому просили их особо проявить чувство высокой ответственности. Высокий гость ожидался и в прошлые заезды, но откладывал визит из-за плохой погоды сначала, а затем якобы по состоянию здоровья. Но все понимали, что это за «плохая погода» (погода была отличная, гораздо лучше теперешней) и что это за «состояние здоровья» (товарищ Сусликов всегда пребывал в состоянии игривого опьянения и еле шевелил языком и всеми конечностями). Дело в том, что в президиуме академии в это время наметились временные трудности в связи с ревизией жульнических махинаций заведующего жилищным отделом, и товарищ Сусликов боялся, как бы эта ревизия не переметнулась на его ведомство.
Через пару дней стало точно известно, что высокий гость прибудет в пятницу утром. Прибудет с сопровождающими его лицами — старшим инспектором по путевкам со скидкой товарищем Куктычапагировой, секретаршей вице-президента Леночкой (которая по сему поводу взяла отгул на пятницу и понедельник) и сотрудником первого отдела Юрой, у которого складки и синяки на морде от систематических перепоев имели такой вид, будто ему специально вытатуировали буквы КГБ. Этого Юру в академии знали все, поскольку без него не обходился ни один банкет по поводу защиты диссертаций.
В доме отдыха началась лихорадочная подготовка к встрече высокого гостя и его свиты. Отдыхающих заставили произвести генеральную чистку палат. Главное внимание при этом обращалось на то, чтобы в тумбочках не было спиртных напитков — товарищ Сусликов очень строг в этом отношении. Затем отдыхающих выгнали на уборку территории. При этом главное внимание было уделено территории вокруг коттеджа, в котором предполагалось разместить высокого гостя и его свиту, и дорожке, ведущей от коттеджа к столовой. В клубе сам директор провел с отдыхающими инструктаж о правилах поведения. На время визита женщинам было запрещено ходить в брюках — товарищ Сусликов не одобряет эти новые моды, проникшие к нам с гнилого Запада. К тому же товарищ Сусликов привык лазить под юбку, а под брюки не очень-то залезешь даже с длинной хапужьей лапой товарища Сусликова.
Под апартаменты товарищу Сусликову отвели четырех-коечную палату в коттедже. Поставили там двухспальную кровать, покрыв ее алым шелковым покрывалом. Членам свиты отвели отдельные комнаты на первом этаже того же коттеджа. Заготовили черную и красную икру, севрюгу, копченую колбасу, свежих цыплят, всяческие вина, включая «Крымское шампанское», о существовании которого ранее не подозревали, и даже свежую клубнику — товарищ Сусликов обожает клубнику со взбитыми сливками. Установили круглосуточное дежурство, чтобы предотвратить возможные провокации, — сами понимаете, какое теперь время!
Затем приступили к подготовке населения к встрече. Первым делом изъяли Ильича — посадили на пятнадцать суток за хулиганство в общественном месте — упоили пивом, и он помочился в коридоре клуба на виду у Беззубой Докторицы, которая и донесла на него. Когда проблема Ильича была решена, взялись за возможных жалобщиков. Директор собрал их в своем кабинете и выслушал их претензии. Часть претензий он на время визита приказал удовлетворить. Наиболее упорных жалобщиков взяли на обман: организовали на пятницу бесплатную экскурсию на молочную ферму, где пообещали напоить парным молоком.
Нерешенной осталась только одна проблема — проблема собак, и в особенности — Диссидента. С обычными собаками справились гениально просто. Повар накопил кучу костей и отнес их в мешке, сопровождаемый подхалимской сворой, в дом отдыха Министерства угольной промышленности за десять километров. И вся свора временно пересеклась туда. Что касается Диссидента, то тут пришлось потрудиться. Целый день отдыхающие прочесывали территорию, но безрезультатно. Диссидент в это время отлежывался под крыльцом коттеджа, предназначенного высокому гостю. Обратились за помощью к милиции. Милиционеры привезли сыскную собаку, и та обнаружила Диссидента. Последнего засунули в мешок и увезли в район Дента.
Я ведь тоже немало передумал, говорит Старик. Некоторые вещи я понял до самого дна. Например, я теперь знаю, что формула «интересы коллектива выше интересов личности» на практике означает, что интересы руководителе выше интересов руководимых. А коллектив есть лишь средство для руководителей душить непокорных. Я таких парадоксов открыл для себя десятки. Больше не хочу, хватит. Результат уже не изменится принципиально от новых открытий. А результат — тоска и уныние. Почему? Да потому, что зацепиться не за что. К тому же я понял, что научное понимание нашей системы невозможно. Тут все спрятано, искажено, размазано. И что самое поразительное — оно никому и не нужно. Оно особенно не нужно критикам нашего общества. Почему? Сам толком не пойму. Может быть, потому, что они стремятся выглядеть умными и смелыми. А для научного понимания тут нужно быть тихим, незаметным. И такое понимание не для широкого употребления. Не поймут. Мне кажется, что с научным подходом у нас могут примириться для каких-то узких целей. Но конечно, без признания чьего-то авторства и как с дальнейшим развитием мыслей классиков.
Первый корпус, куда волею случая переселился МНС, был привилегированным. С одной стороны, он был расположен в двух шагах от столовой и клуба, а с другой стороны — в двух шагах от леса и речушки. И из окон его были видны все красоты природы. Не говоря уж о том, что все палаты тут были однокоечные и двухкоечные (и даже нессколько палат — двухкомнатные, это — для особо важных лиц), тут поселялись серьезные люди, неукоснительно требовавшие тишины и порядка. И потому появление МНС было встречено настороженно и даже враждебно. Но Новый Друг пустил слушок, что МНС — необычайно талантливый молодой ученый, что скоро он станет доктором, минуя кандидатство, что он работает на самого... (тс-с! это, конечно, между нами!), и МНС был допущен в среду интеллектуальной элиты советского общества почти на равных.
Справа от палаты МНС и Нового Друга отдыхал (по слухам — уже третий заезд кряду) профессор шестидесяти с гаком лет, ярый поклонник академика Николкина. Академик Николкин во времена Сталина занимал крупные посты и руководил изготовлением авиационных моторов, а после смерти Сталина бросил свой недюжинный талант и несгибаемую волю, за которую его любил Сталин, целиком и полностью на самосохранение. Для этого он изобрел свою собственную систему, которая принесла ему неизмеримо большую славу, чем вышедшие из употребления моторы. Центральным элементом системы Николкина был бег трусцой, причем на всю ступню, и подскоки без амортизации. Идея этого элемента состояла в том, что организм встряхивается, и все вредное и отжившее постепенно выбрасывается из клеток наружу. Сосед Профессор по системе Николкина ежедневно в любую погоду шлепал трусцой на всю ступню по десять километров и подскакивал по часу без амортизации, отравляя существование живущему под ним Доктору — стороннику неторопливых прогулок по окрестностям с размышлениями о сущности бытия и наслаждением неповторимыми красотами природы. И хотя у Профессора с каждым подскоком вылетало по дюжине последних седеньких волосиков и вываливались искусственные зубы, остановить его неумолимый бег трусцой в крематорий уже не могла никакая сила в мире.
Сосед с другой стороны, наоборот, был яростным поклонником академика Амухина, который тоже разработал свою систему. Ядро системы Амухина составлял принцип: по возможности не есть и до изнеможения трудиться. Причем труд Амухин понимал отнюдь не в марксистском смысле, то есть не как целесообразную деятельность по созданию духовных и материальных ценностей, а как растрачивание калорий. В частности, он рекомендовал делать по пять тысяч приседании в день. Но он категорически протестовал против бега и подскоков на всю ступню, поскольку, как полагал он, из клеток отрывается и выходит наружу кое-что полезное и жизнеспособное. И сосед слева, сожрав предварительно все то, что давали в столовой (ибо это было положено, ибо за это было уплачено!), и сожрав добавку, затем с маниакальным упорством выгонял из организма лишние калории, доведя число приседаний до тысячи в сутки. И его также ничто не могло остановить, даже стремительно прогрессирующее расширение вен на одной ноге и закупорка вен на другой.
Соседи вели бесконечные дискуссии о преимуществах и недостатках той и другой системы, цитируя специальную литературу на четырех иностранных языках и вовлекая в дискуссии почти всех обитателей корпуса. Женская половина корпуса, заселенная ожиревшими и ужасающе одуревшими докторицами, профессоршами и кандидатами, сходила с ума на проблеме похудения путем голодания. Они по десять раз на день вспоминали, какой у них был вес и какая талия в двадцать лет, и со ссылками на польские журналы клялись вернуться в это вымышленное (и потому не подлежащее сомнению) состояние. Это, однако, не мешало им начисто подъедать все то, что давали в столовой, включая хлеб, манные и пшенные каши, макароны, сливочное масло. Идея самосохранения есть основа жизни нашей творческой интеллигенции, сказал на это Новый Друг. Это — то, что ждет и нас с тобой, когда мы выберемся в доктора и профессора.
