“Пожалуйста! – отзывается Кнессет. – Можно. Почему бы нет”.
N++; О ГЛАВЕ “МЕЖДУ СЦИЛЛОЙ И ХАРИБДОЙ”
– Автор играет словами. Ему самому это нравится, вот и оставьте его в покое, – говорит Я. – А может быть, и еще кому-нибудь это покажется занимательным...
– Нет, нет, – возражает А., – текст полон глубокого смысла. Давайте разберем его слово за словом, строка, за строкой.
– Предложение за предложением, – поправила его Баронесса.
– Подъем за подъемом, – предложила Котеночек.
– Манерность за манерностью, – уколол Б.
– Да, – сказал В.
А. начинает.
– Автор сообщает миру о трагедии духа, выраженной в противопоставлении образов немецкого поэта-нациста...
– Шиллера своего времени, – вставляет Котеночек.
– ...захваченного идеей величия (в данном случае – его Родины), – продолжает А., – и рефлексирующего еврея-писателя, живущего то ли в Санкт-Петербурге и не имеющего дачи в Комарово, то ли в Москве и навещающего порой Переделкино.
– Ух, как здорово от Комарово отправиться компанией в ночной поход на лыжах через лес! – вдруг заявляет Б. – Лыжня накатана, тишина просто звенит под луной, деревья кажутся черными. Потом остановка на отдых, костер на снегу...
– Арава, вади, солнце, горный велосипед, пот ручьями... – отвечает ему Я.
– Желание поэта писать прозу элегантно передано автором как стремление писать от скрепки тетради до красной черты тетрадных полей. Такие детали очень оживляют текст, – говорит Котеночек.
– Я вижу в этой красной черте также символ кантовского нравственного императива, – утверждает Б.
– Но ведь поэт прав, – игнорирует А. иронию, заключенную в замечании Б., – если ты поэт и ешь мясо, ты не должен передоверять мяснику грязную работу убийцы животных. Это аморально. Аморальнее, чем убивать самому.
– Поэт мертв. Разобрались с ним, – подводит итог В. – А теперь – писатель.
– Худощавый еврей-писатель с грустным взглядом, чей хилый зад, мелькнувший где-то в Подмосковье, русский художник зарисовывает золотистыми пшеничными колосьями а ля Левитан. Какой сильный образ! – восклицает Котеночек.
– А почему ему так грустно? – спрашивает Баронесса сочувственно. – Суицидные мысли...
– Все дело в шпиле Петропавловской крепости, – отвечает Б., – писатель знаком с русской историей, с русской национальной амбицией и понимает, что на этот шпиль должна быть насажена или голова достойного России врага, не мельче Америки или Китая, или (что может быть достойнее!) своя собственная. Голова еврея с хилым задом – это насмешка, кузнечик, подцепленный острием шпаги.
– А мне его жалко, – говорит Баронесса. – Ну, пусть себе любуется шпилем Адмиралтейства.
– Или очаровательной покатостью брусчатки на Красной площади, – добавляет Б.
– Пусть, – соглашается В.
– Покончив с этими двумя, – объясняет Котеночек, – автор сначала взмывает в небеса мощным литературным аккордом, в котором слова мешаются с кораблями, и затем, сложив крылья, камнем летит в глубины греческой мифологии, завершая главу древнейшим символом опасного прохода, проходить через который приходится символу человечества – Одиссею-Блуму – между двумя ужасными скалами.
– А причем здесь календари и страховой агент? – спрашивает А.
– О! Это – постмодернизм. Это от Елинек, – отвечает Б.
Я. угрюмо молчит.
N++; СЕСТРЫ, ЕВРОПА, ВОСТОК
– Наши отношения с Дальним Востоком, с Китаем, например, и Японией, лишены эмоциональной окраски, в них нет двухтысячелетней истории любви и ненависти, напрасных и ненапрасных подозрений, оплеванной верности, – сказал Я., – то есть всего того, что составляет семейный эпос. Евреи – неотъемлемая часть истории Запада.
– Его незаживающая язва, – добавил Б.
– И это, – засмеялся Я. – Ты, кажется, расстроен чем-то сегодня?
– Да, – ответил Б., – гримасой истории: две с половиной тысячи лет назад триста спартанцев перекрыли в Фермопильском проходе дорогу персам. А триста британских евреев сегодня, забыв о персах, подписали обращение, осуждающее Еврейское Государство. Британские евреи возмущены коллективным наказанием палестинского народа и арестами представителей демократически избранного правительства. Речь идет о правительстве, которое их собственная страна вместе со всей Европой официально признали террористическим. Всего полвека назад такие же демократически избранные правительства были повешены или расстреляны в Германии, Японии, Италии и Франции, а отличающиеся особым гуманизмом правители Острова Пингвинов своему пытавшемуся отравиться премьеру промыли желудок и лишь затем расстреляли. Триста британских евреев опоздали родиться, чтобы грудью встать на пути у незаконной высадки в Нормандии, не дать свершиться коллективному наказанию в Дрездене. Но нынче триста еврейских героев стоят начеку: “Прохожий, возвести миру – живы триста евреев!”
– Ну, не стоит так уж воспламеняться по поводу деклараций прекраснодушия, – заметил Я. задумчиво. Евреи, между прочим, среди родоначальников и виртуозов этого жанра. Порядочным людям возражать трудно и неприлично. Да и небезопасно: готовность людей доброй воли выставить во имя всеобщего примирению на витрину истории свою улыбку рядом с усмешкой патентованного убийцы вполне сочетается у них со способностью к бескомпромиссной вражде, жестоким бойкотам, обструкциям и остракизмам в отношении идейных оппонентов – скучных консерваторов во фраках и рубашках с не обагренными кровью белыми манжетами.
– Скажи, – вдруг обратился к нему А., – ты считаешь, что у Старшей Сестры есть шанс сделать на Востоке то, что ей удалось совершить в Европе после Второй мировой войны?
– А в Европе удалось? – в свою очередь спросил Б.
Кнессет печально хмыкнул.
– На Востоке, надо полагать, удастся в гораздо меньшей степени. Но ведь я – всего лишь еврей, – с неожиданным смирением заметил Б., – они WASP, они упрямые, как знать... Уж во всяком случае, если они берут порой на себя этот сизифов труд, платят за него собственными деньгами и кровью, – у кого есть право читать им мораль и давать советы?
– И что же делать с Востоком? – спросил А.
Кнессет Зеленого Дивана, кажется, решил пополнить оскудевший после иракской войны банк идей о путях преобразования Востока.
– Не знаю, может быть, то, что делают в случае карантина, – разоружить, изолировать и ждать, пока время не излечит, – не слишком уверенно ответил Б., – а впрочем, задай свой вопрос Старшей Сестре, – добавил он, – на то она и Старшая Сестра.
– Исцеление Востока возможно только его собственными силами, – сказал Я., – в результате катарсиса. Катарсис же наступит, и дрогнет азиатский патриархат только в результате победы женщины Востока, а чтобы это приблизить – с мужчинами Востока нужно перестать сюсюкать, а отнять у них бритвы и поднять их на смех.
– У меня идея, – предложил добрейший В.
– Какая? – настороженно спросила Баронесса.
– Шелковый антракт, – сказал В.
– Это еще что?
– А вот разделить Восток на две части – мужчин и женщин. Женщин поселить в Азии, а мужчин – в Африке, и позволить им возобновить процесс размножения лишь тогда, когда откажутся от насилия...
– Ну и ну, а если такая мысль придет кому-нибудь в отношении евреев? – сказала Баронесса и ласково посмотрела на В.
– Ужасно, – вообразил Б., – но не поможет – еврей размножается словом.
За глупую шутку В. получает желтую карточку. Еще до всякой утечки в прессу Кнессет заранее приносит свои извинения всем тем, кого она могла бы задеть. Ты ненормальный, отчитывают они его шепотом “off the record”, – хочешь, как датчане со своими карикатурами на Мухаммеда, получить миллиард оскаленных зубов и тысячеглотковое подвывание европейских шакалов? Ты разве не знаком с результатами опроса среди сотрудников BPC (British Politcorrect Corporation)? Ради смеха, высказались они, можно бросить в мусорную корзину Библию, Тору, Англиканские святыни, все, кроме К., книги, полное название которой нельзя произнести неверному.
– Да ведь они, эти сотрудники, таким мнением миллиард человек отправили назад в пампасы. Они этого что, не понимают? – продолжает разыгрывать из себя дурачка В.
Теперь он уже разве что подзатыльников не получает от Кнессета.
– Шелковый антракт – это слишком, – говорит ему А. с серьезностью гаагского суда. – Я предлагаю применить генетическое оружие.
– А это что? – воскликнула Баронесса.
– Изменить генетику Востока так, чтобы все там стали пацифистами.
– Как в Германии?
– Нет, в Германии пацифизм дисциплинарный, на Востоке это не подействует. Восток спасет пацифизм генетический, передающийся по наследству.
