Предположение Паппи, что они скоро уедут, было обсуждено за столом и в конце концов отвергнуто большинством голосов. Три против одного. Четыре, если считать и меня.
— Ладно, выкарабкаемся, — сказала Бабка. — У нас хватит еды, чтобы всю зиму кормить и нас, и их. Они устроились у нас, ехать им все равно некуда, и мы будем о них заботиться.
Никто не стал с ней спорить.
— Господь дал нам прекрасный огород именно для таких целей, — добавила она, кивнув маме. — Ибо сказано в Евангелии от Луки словами Христа: «Зови нищих, увечных, хромых, слепых: и блажен будешь».
— Ладно, забьем двух свиней вместо одной, — сказал Паппи. — И зимой у нас будет много мяса.
Свинью у нас забивали всегда в начале декабря, когда уже было холодно и все бактерии дохли. Каждый год свинью выводили наружу, убивали выстрелом в голову, потом опускали в кипящую воду и подвешивали на дерево рядом с сараем для инструментов. Потом ее потрошили и рубили на тысячи кусков. Так мы получали бекон, ветчину, колбасу, филе и грудинку. В дело шло все — язык, мозги, ножки. «Все, кроме поросячьего визга» — эту фразу я слышал всю свою жизнь. Мистер Джетер, который жил через дорогу от нас, был отличный мясник. Он всегда распоряжался, когда свинью потрошили, и лично осуществлял наиболее ответственные операции. За это он получал четвертую часть вырезки.
Моим самым первым воспоминанием о забое свиньи было то, что я убежал за дом, и там меня вырвало. Однако со временем я уже стал с нетерпением ждать этого события. Если хочешь есть бекон и ветчину, надо забивать свинью. Но нам понадобится побольше, чем две свиньи, чтобы кормить Летчеров до самой весны. Их ведь одиннадцать человек, включая младенца, который в данный момент питается ванильным мороженым.
Пока шел этот разговор, я стал мечтать о том, как мы уедем на Север.
Эта поездка теперь казалась мне более привлекательной. Я сочувствовал Летчерам и гордился тем, что мы их спасли. Я знал, что нам как христианам следует помогать бедным. Все это я понимал, но не мог представить себе, как мы будем жить всю зиму со всей этой малышней, бегающей по всей нашей ферме. Скоро я снова пойду в школу. А Летчеры, они со мной тоже пойдут? Раз они новички, нужно ли мне будет все им там показывать? И что про это будут думать мои друзья? Значит, впереди меня ждали сплошные унижения.
Кроме того, теперь, когда они живут вместе с нами, вопрос только времени, когда наш большой секрет вылезет наружу. На Рики будут показывать пальцами как на отца. Перл тут же поймет, куда уходит ванильное мороженое. Что-нибудь да обязательно просочится, и тогда мы будем опозорены.
— Люк, ты закончил? — спросил отец, извлекая меня из задумчивости.
Моя тарелка была пуста. И все смотрели на нее. Взрослым надо было обсудить свои дела. Мне намекали, что пора найти себе какое-нибудь занятие.
— Отличный был ужин. Можно мне уйти? — сказал я, повторяя свою стандартную формулу.
Бабка кивнула, и я отправился на заднюю веранду и закрыл за собой дверь с сеткой так, чтобы она хлопнула. Потом прокрался в темноте к скамейке, что стояла рядом со входом в кухню. Оттуда мне все было слышно. Они обсуждали вопрос о деньгах. Заем под будущий урожай будет «перекинут» на будущий год, до следующей весны, и уж тогда они с ним будут разбираться. Другие неоплаченные счета тоже могут подождать, хотя Паппи очень не любил подводить своих кредиторов.
Как пережить зиму — этот вопрос был гораздо более важным. С провизией проблем не было. Но нам были нужны деньги на такие необходимые вещи, как электричество, бензин и масло для грузовика, а также на продукты, такие как кофе, мука и сахар. А что, если кто-то заболеет и ему понадобится врач и лекарства? А если грузовик сломается и будут нужны запчасти?
— Мы в этом году ничего не жертвовали на церковь, — заметила Бабка.
По оценке Паппи, не менее тридцати процентов урожая хлопка все еще оставалось на полях, залитых водой. Если погода переменится и станет сухо, мы сможем спасти хотя бы часть. Это даст некоторый доход, но большую его часть придется отдать за обработку в джине. Ни у него, ни у отца не возникало никакого оптимизма по поводу того, что в 1952 году им удастся собрать больше хлопка.
Проблема была в отсутствии наличных денег. Они почти все истратили, а надежд на новые поступления не было. У них едва хватало средств, чтобы платить за электричество и бензин до Рождества.
— Джимми Дэйл держит для меня место на заводе «Бьюика», — сказал отец. — Но долго он ждать не сможет. С работой сейчас туго. Нам придется поехать к нему.
По словам Джимми Дэйла, оплата сейчас была три доллара в час при сорокачасовой рабочей неделе, но можно было также работать и сверхурочно. «Он говорит, что я смогу зарабатывать до двухсот долларов в неделю», — добавил отец.
— Мы будем посылать вам как можно больше, сколько сможем, — сказала мама.
Паппи и Бабка стали изображать протест, но всем было понятно, что решение уже принято. Потом я услыхал в отдалении какой-то шум, смутно знакомый звук. Когда он приблизился, я весь съежился и пожалел, что не спрятался на передней веранде.
Ребеночек опять орал, опять был чем-то недоволен и, несомненно, опять жаждал ванильного мороженого. Я тихо спустился с крыльца и прошел несколько шагов к амбару. В темноте я разглядел Либби и миссис Летчер — они направлялись к дому. Я нырнул в кусты возле курятника, прислушиваясь, как они проходят мимо. Непрекращающийся плач разносился по всей ферме.
Бабка с мамой встретили их на задней веранде. Включили свет, и я увидел, как они толкаются вокруг этого маленького чудовища, а потом уносят его внутрь. Через окно было видно, как Паппи с отцом тут же отвалили на переднюю веранду.
Четырем женщинам потребовалось всего несколько минут, чтобы утихомирить младенца. Плач прекратился. Как только все успокоилось, Либби вышла из кухни. Она уселась на краю веранды, на том самом месте, где сидел Ковбой, когда он в первый раз демонстрировал всем свой выкидной нож. Я подошел к ней и сказал: «Привет, Либби!»
Она подскочила, потом взяла себя в руки. Нервы у бедной девушки были измотаны от постоянного плача ребенка и его колик.
— Это ты, Люк, — сказала она. — Что ты там делаешь?
— Да ничего.
— Иди сюда, сядь со мной, — предложила она, похлопав ладонью по доскам рядом с собой. Я так и сделал.
— Ребенок что, все время плачет? — спросил я.
— Да вроде как. Меня это, правда, не очень беспокоит.
— Не беспокоит?
— Ага. Он мне Рики напоминает.
— Да неужто?
— Точно. Когда он возвращается? Ты не знаешь, Люк?
— Нет. В последнем письме он писал, что, может, они будут дома к Рождеству.
— До этого еще два месяца.
— Ага, только я не уверен, что так будет. Бабка говорит, что все солдаты всегда уверяют, что будут домой к Рождеству.
— Я уже не могу больше ждать, — сказала она, явно воодушевленная открывшейся перспективой.
— А что будет, когда он вернется? — спросил я, не совсем уверенный, что хочу услышать ответ.
— Мы поженимся, — сказала она с широкой и милой улыбкой. В глазах ее было предвкушение чуда.
— Правда?
— Ну да, он обещал.
Уж я-то точно вовсе не хотел, чтобы Рики женился. Он был мой, принадлежал мне одному. Мы с ним будем ходить на рыбалку, играть в бейсбол, он мне будет всякие истории рассказывать. Он будет продолжать оставаться моим большим братом, а не чьим-то там мужем.
— Он самый милый, — сказала она, мечтательно уставясь в небо.
У Рики, конечно, много достоинств, но вот «милым» я бы его ни за что называть не стал. Но ведь никому не известно, что он такое сделал, что произвел на нее столь сильное впечатление.
— Только ты никому об этом не говори, Люк, — сказала она, вдруг став серьезной. — Это наш секрет!
Так, это уже становится моей профессией, хотелось мне сказать.
— Не волнуйся, — ответил я. — Я умею хранить секреты.
— Ты читать-писать умеешь, Люк?
— Конечно. А ты?
— Хорошо умею.
— Но ты же в школу не ходишь.
— Я ходила — до четвертого класса. А потом мама принялась рожать одного за другим, и мне пришлось бросить. Я написала Рики письмо, сообщила ему о ребенке. У тебя есть его адрес?
Я не был уверен, что Рики будет рад получить от нее письмо, и уже начал было подумывать, как бы мне сыграть в дурачка. Но Либби мне нравилась, ничего тут не поделаешь. Она была прямо без ума от Рики, и я решил, что будет неправильно не давать ей его адрес.
— Да, есть.
— А конверт?
— Конечно.
— Сможешь отправить мое письмо? Пожалуйста, Люк. Рики, наверное, еще ничего не знает о ребенке.
Что-то мне подсказало, что не следует вмешиваться в их дела. Пускай сами разбираются.
— Наверное, смогу, — сказал я.
— Ох, спасибо, Люк! — воскликнула она, прямо-таки закричала. И потрепала меня по шее. — Завтра отдам тебе письмо. Обещаешь, что отправишь его?
— Обещаю. — Я подумал о мистере Торнтоне, нашем почтмейстере, о том, как он удивится, увидев письмо Либби Летчер к Рики в Корею. Ладно, я как-нибудь с этим справлюсь. Может, придется спросить у мамы.
