Билл хотел одернуть парня, но сдержался. Кто он ему? Отец? Старший брат?
— Не называйте их так, — попросил он Найджела. — Пожалуйста, никогда их так не называйте.
Найджел искоса поглядел на него, но ничего не сказал. Он знал правила игры. Ссориться с Биллом ему было невыгодно. Мистер Девлин считал Билла очень перспективным работником. Весьма возможно, что вскоре он станет их с Гарри боссом. Так что лучше смолчать, а то как бы он не устроил им веселую жизнь.
— Тогда кто же они? — удивился пай-мальчик Гарри.
Запотевшие стекла очков почти скрывали его глаза. Грудастая девица запустила руку в карман его брюк и со смехом сообщила китаянке-куколке, что ничего не может там найти.
«Обе стороны стоят друг друга», — подумал Билл.
— Если они не шлюхи, то кто же? — не унимался Гарри.
Билл припал к бутылке, думая, что обязательно бросит пить пиво. И ходить в этот бар тоже бросит. В конце концов, он не гид. Пусть сами ищут себе развлечения.
Мимо правого глаза проплыла одинокая черная звезда.
— Они просто практичные женщины, — сказал Билл, отвечая на вопрос пай-мальчика.
Биллу внушали, что азиатские женщины ощущают любовь совсем по-другому, не так, как он, человек Запада. Да, они откликаются на доброту и щедрость. Телом. Сердцем. Но это не любовь в западном понимании. Никто из этих женщин не станет для тебя спутницей на всю жизнь; той, невстреченной возлюбленной, которую ты искал и наконец нашел. Здесь нет такой любви, как на Западе.
Здешние женщины относятся к любви практично. Так твердили Биллу, пока он сам не увидел и не убедился в этом. Люди Запада, говорили ему, лишены любовного практицизма. Они способны влюбиться до беспамятства, способны пойти туда, куда их поведет любовь. Даже если она заведет их на край обрыва.
Восток практичен и потому не может позволить себе такую роскошь, как любовь. Любовь — удел романтического Запада. Так говорили Биллу.
Тем не менее он убедился и в другом. Они с Цзинь-Цзинь словно поменялись местами. Она в какой-то мере утратила восточный практицизм и прониклась западными представлениями о любви. Она любила его тогда, когда здравый смысл велел ей держаться подальше и подсказывал найти кого-нибудь другого, когда инстинкты души призывали быть практичной. Она любила Билла, невзирая на доставляемую ей боль и страдания. Невзирая на его предательство. Она продолжала его любить, зная, что счастливого будущего ждать бесполезно.
Билл тоже изменился. Поначалу он считал, что отличается от женатого китайца в серебристом «порше». Он считал себя лучше ее прежнего спонсора; ведь у него, Билла, доброе сердце, он лучше, нежели тот, заботится о ней. Наконец, он верил, что его любовь к Цзинь-Цзинь — настоящее чувство, а не имитация любви. Но даже тогда, при всей его искренности и благородных намерениях, он не мог отрицать, что предъявлял права на Цзинь-Цзинь.
Он ведь столько вложил в нее, стольким рисковал ради нее. Билл убеждал себя, что он — в отличие от владельца серебристого «порше» — ничего не ждет взамен. Он лукавил сам с собой. Он ждал, что взамен Цзинь-Цзинь будет любить его, любить постоянно, словно у него имелась лицензия на ее сердце.
А был ли он на самом деле лучше того, кто поселил Цзинь-Цзинь в «Райском квартале»? Нет. Теперь Билл понимал: он намного хуже. Он мог требовать, чтобы она исчезла из его жизни, обвинять ее в том, в чем был виноват сам. А когда Цзинь-Цзинь перестала держаться за осколки разбитых отношений и вспомнила о своем практицизме, вдруг почувствовал, что его предали. Ему нанесли удар по самолюбию, и это едва не вышибло Билла из колеи.
«Ты вел себя, как сентиментальный западный идиот, — говорил он себе. — Ты вел себя так, словно Цзинь-Цзинь действительно разбила тебе сердце».
Так какому же практицизму он тогда выучился?
В офисе было темно. За окном перемигивались огни ночного Пудуна. На столе светился дисплей ноутбука, оставшегося от Шейна. Элис Грин копировала файлы. Билл представлял, какие мысли бродят сейчас в голове журналистки. Справедливость и подкуп, цифры прибылей и сведения о наградах — все это соседствовало на жестком диске компьютера. Стремление построить лучший мир, потребность в лучшей жизни. Алчность и совесть. Компьютер разделял их по файлам. В людях это все перемешано в кучу.
— И зачем он хранил все это? — удивилась Элис, отрываясь от дисплея. — Даже если немцы и были вынуждены все время подмазывать этого подонка Суня, зачем Шейн учитывал размеры их взяток?
— Потому что он был хороший юрист. И хороший человек, — ответил Билл.
— По-моему, одно с другим не стыкуется. Либо-либо, — фыркнула Элис. — Шучу, — добавила она. — Исключения тоже бывают.
— Вам еще долго? — нетерпеливо спросил Билл.
У него оставались дела, и он торопился поскорее выпроводить журналистку.
— Все, закончила, — сообщила она.
Дисков было не менее десятка. Элис собрала их и бросила в свою сумку.
Билл проводил ее до лифта.
— Спасибо вам, Билл. Думаю, вы поступили правильно.
— Впервые за все время, — усмехнулся он.
Вернувшись в офис, Билл отпер один из ящиков письменного стола и вытащил оттуда обувную коробку, доверху набитую фотографиями… Свидетельства их поездок в Гуйлинь и Чанчунь, плавания по Янцзы, туманные виды «Трех ущелий», снятых из окна каюты. И множество шанхайских снимков. Билл взял коробку и понес ее туда, где стояла машинка для уничтожения документов.
Боже, сколько снимков! Цзинь-Цзинь обладала просто фанатичной потребностью запечатлевать каждое мгновение их счастья. Интересно, это свойственно всем китайцам или только ей? Билл так и не знал, какие черты ее характера были типично китайскими, а в каких проявлялась индивидуальность Цзинь-Цзинь. Теперь уже и не узнает. Впрочем, теперь ему нет до этого дела. Билл включил измельчитель и стал бросать туда снимки. Машинка исправно превращала их в тоненькие полоски бумажной лапши.
Уничтожить эти две фотографии у него не поднялась рука. Фото на паспорт, сделанное позапрошлым летом, еще до того, как они встретились. На таких снимках лица редко выходят красивыми. Этот был исключением… Большие спокойные глаза смотрели прямо в объектив аппарата. Влажные губы. Закрытый рот, не таящий даже намека на ее широкую улыбку…
Вторым снимком, который Билл также не смог уничтожить, была фотография, сделанная пожилым американцем на круизном теплоходе во время плавания по Янцзы. Билл и Цзинь-Цзинь, танцующие под китайскую поп-музыку на крошечном пятачке судового ресторана. Помнится, американец сказал им, что они такие счастливые, и добавил: они удивительно подходят друг другу. Более того, они, в общем-то, не собирались фотографироваться. Старик буквально отобрал у Цзинь-Цзинь аппарат и сделал этот снимок. Билл помнил, как турист без конца повторял: «Вы такие счастливые. Это нужно сохранить». Кем он был, этот американец в шортах цвета хаки? Святым? Сумасшедшим? Наверное, тем и другим. Но в одном он оказался прав: вскоре после того вечера их счастье оборвалось навсегда. Старик жил на свете дольше, чем они, и, наверное, хорошо знал: такое счастье всегда бывает хрупким. Потому он и уговорил их остановить это удивительное мгновение хотя бы на пленке.
Билл положил оба снимка в бумажник. Контейнер уничтожителя документов был полон глянцевитых нитей. Теперь свидетельства об их счастливых днях выглядели вот так.
Когда все только начиналось, Билл думал, что сможет перемещаться между двумя мирами — миром его семьи и тем, который принадлежит ему и Цзинь-Цзинь. Он верил, что эти миры не будут мешать друг другу, а его чувства к жене и дочери никогда не пострадают от любви к Цзинь-Цзинь.
Еще одна его ошибка. Одна из многих.
Теперь память о другом, запретном мире сузилась до двух снимков. Фото для паспорта. Снимок счастливой танцующей пары. Билл и их не собирался хранить долго. Просто оставил на какое-то время. Потом он их разорвет или сожжет, и тогда уже у него не будет никаких свидетельств их встреч. Только воспоминания.
Билл вдруг подумал: а что, если он вдруг серьезно заболеет, как его отец? Такое может случиться, и никто не знает когда: на следующей неделе или через пятьдесят лет. Но и в таком случае у него будет время уничтожить эти фотографии. Как это называется? «Привести дела в порядок».
Он это сделает. Он приведет свои дела в порядок. Потом. Не сейчас. Сейчас у него нет сил.
Билл запер офис, вышел в коридор и вызвал лифт. Вскоре кабина подъехала. Дверцы бесшумно разошлись. Билл стоял и отчего-то медлил. Дверцы закрылись. Билл вернулся в офис, достал из бумажника снимки и бросил их в измельчитель.
Нужно помнить только о плохих временах. Только так можно освободиться от прошлого и жить дальше. Ты не помнишь о хороших временах. Ты забываешь о них. Отказываешься от них. Только так можно их пережить, навсегда выбросить из сердца. Иначе — тупик.
