Ознакомительная версия.
– Все в порядке?
Нет. О каком порядке может идти речь?
– Да.
– Что случилось?
Пожимаю плечами. Гомес начинает говорить, как будто я – свидетель на перекрестном допросе.
– Клэр, ты раньше с кем-нибудь спала? – (Я киваю.) – Дело в Клариссе? Ты так себя чувствуешь из-за нее? – (Я киваю.) – Я что-то сделал не так? – (Качаю головой.) – Клэр, кто такой Генри?
Смотрю на него непонимающе.
– Откуда ты знаешь?..
Ну вот, попалась. Сукин сын. Черт.
Гомес наклоняется и достает из тумбочки сигареты, прикуривает. Задувает спичку и делает глубокую затяжку. С сигаретой в руке он выглядит почему-то более… одетым, хотя он по-прежнему голый. Молча предлагает мне сигарету, и я беру ее, хотя не курю. Просто мне нужно время подумать, решить, что сказать. Дает мне прикурить, встает, шарит в кладовке, находит голубой купальный халат, не очень чистый, и дает мне. Надеваю его; халат велик. Сижу на постели, курю и смотрю, как Гомес надевает джинсы. Даже в таком ужасном состоянии я отмечаю, как он прекрасен: высокий, широкий в плечах и… большой, совсем другая красота, нежели гибкая, кошачья, безудержная красота Генри. Тут же ужасаюсь себе, оттого что сравниваю. Гомес ставит рядом со мной пепельницу, садится на кровать и смотрит на меня.
– Ты разговаривала во сне и говорила с Генри. Черт! Черт!
– Что я сказала?
– В основном просто повторяла «Генри», как будто звала его. И еще – «прости». И один раз сказала: «Ну, тебя же здесь не было». И вроде как сердилась. Кто такой Генри?
– Мой любовник.
– Клэр, у тебя нет любовника. Мы с Клариссой видим тебя почти каждый день уже шесть месяцев, и ты ни с кем не встречаешься, тебе даже никто не звонит.
– Генри мой любовник. Просто он уехал и вернется осенью девяносто первого.
– Где он? Где-то неподалеку.
– Не знаю.
Гомес считает, что я все придумала. Не знаю почему, но я решаю заставить его поверить мне. Беру сумочку, открываю кошелек и показываю Гомесу фотографию Генри. Он внимательно ее изучает.
– Я видел этого парня. Ну нет, похожего на него. Этот слишком стар. Но того парня тоже звали Генри.
Ощущение такое, что сердце сейчас выпрыгнет из груди. Стараюсь как можно равнодушнее спросить:
– Где ты его видел?
– В клубах. В «Экзите» и «Смарт-баре», в основном. Но не могу представить, что это твой парень; он псих. Куда ни ступит – там тут же полный хаос. Он алкоголик, и он просто… Не знаю, он просто жутко обходится с женщинами. По крайней мере, я такое слышал.
– Бьет их?
Не могу представить себе, чтобы Генри ударил женщину.
– Нет. Не знаю.
– Как его фамилия?
– Не знаю. Слушай, котенок, этот парень разжует тебя и выплюнет… он не тот, кто тебе нужен.
Я улыбаюсь. Он именно тот, кто мне нужен, но я знаю, что бесполезно шарить по ночным клубам и пытаться найти его.
– А кто мне нужен?
– Я. Только вот тебе так не кажется.
– У тебя есть Кларисса. Что ты хочешь от меня?
– Я просто хочу тебя. Не знаю почему.
– Ты многоженец, да? Гомес смотрит очень серьезно:
– Клэр, я… послушай, Клэр…
– Не говори этого.
– Правда, я…
– Нет. Я не хочу этого знать.
Встаю, гашу сигарету и начинаю одеваться. Гомес сидит очень тихо и смотрит, как я одеваюсь. Я чувствую тошноту, смущение и грязь, надевая вчерашнее вечернее платье на глазах у Гомеса, но стараюсь этого не показать. Не могу справиться с длинной молнией, и Гомес мрачно помогает мне.
– Клэр, не злись.
– Я не злюсь на тебя. Я злюсь на себя.
– Наверное, этот парень – действительно что-то, если он может уйти от тебя на два года и думать, что ты будешь ждать.
Я улыбаюсь Гомесу.
– Он потрясающий.— Вижу, что обидела его этим.– Гомес, прости. Если бы я была свободна, и если бы ты был свободен… – Гомес качает головой и, прежде чем я успеваю опомниться, целует меня. Я отвечаю, и на секунду мелькает мысль… – Мне нужно идти, Гомес.
Он кивает. Я ухожу.
27 АПРЕЛЯ 1990 ГОДА, ПЯТНИЦА(ГЕНРИ 26)ГЕНРИ: Мы с Ингрид в театре «Ривьера», отрываемся под Игги Попа. Мы всегда счастливы вместе, когда танцуем, или трахаемся, или делаем что-то еще, что предполагает физическую активность, а не разговор. Прямо сейчас мы в раю. Мы прямо под сценой, и мистер Поп направляет на нас всю свою сумасшедшую энергию. Я как-то сказал Инг, что она танцует как немка, но ей это не понравилось, хотя это правда: она танцует серьезно, как будто жизнь ее зависит от равновесия, как будто точные па в танце могут спасти голодающих детей в Индии. Это здорово. Игги ревет: «Зову сестру ночь: я слишком глуп для тебя», и я точно знаю, что он чувствует. В такие моменты я понимаю, зачем я с Ингрид, и мы слэмуем под «Lust for Life», «China Doll», «Funtime» как наскипидаренные. Мы приняли столько спида[98], что можем улететь на Плутон; и у меня очень странное, неземное чувство и глубокое убеждение, что я мог бы делать это, быть здесь, всю свою жизнь и был бы абсолютно счастлив. Ингрид вся потная. Футболка прилипла к телу так привлекательно и интригующе, что мне хочется стащить ее, но я сдерживаюсь, потому что на ней нет лифчика, и она меня просто убьет. Мы танцуем, Игги поет, и, как это ни грустно, после трех выходов на бис концерт неизбежно заканчивается. Я чувствую себя потрясающе. Когда мы выходим в толпе таких же восторженных фанатов и взлохмаченных танцоров, я раздумываю, что делать дальше. Ингрид собирается уходить и стоит в длинной очереди в женский туалет, а я жду ее на Бродвее. Смотрю, как яппи в «БМВ» спорит со служащим парковки насчет своего права стоять здесь, когда ко мне подходит здоровый светловолосый парень.
– Генри? – спрашивает он.
Раздумываю над тем, кто он такой и не собирается ли он вручить мне повестку в суд.
– Да?
– Клэр передает привет. «Черт, кто такая Клэр?»
– Извини, ошибка.
Подходит Ингрид, которая снова выглядит как обычная модная девчонка. Оценивает этого парня, прекрасного представителя породы самцов. Я обнимаю ее.
Парень улыбается.
– Извини. Наверное, у тебя здесь двойник.
У меня сжимается сердце; происходит что-то, чего я не понимаю, в мое настоящее проскальзывает мое будущее, но сейчас этого выяснять нельзя. Кажется, он доволен чем-то, извиняется и уходит.
– В чем дело? – спрашивает Ингрид.
– Думаю, он меня с кем-то перепутал, – пожимаю я плечами.
Ингрид выглядит взволнованной. Кажется, все во мне волнует Ингрид, поэтому я не обращаю внимания.
– Эй, Инг, куда мы теперь?
Ощущение такое, что я сейчас запросто перепрыгну небоскреб.
– Может, ко мне?
– Класс.
Останавливаемся у «Марджис Кендис» купить мороженого и вскоре едем в машине, напевая: «Какой чудесный день!» и смеясь, как расшалившиеся дети. Позднее, в постели с Ингрид, я думаю о том, кто такая Клэр, и понимаю, что вряд ли найду ответ, – и забываю об этом.
18 ФЕВРАЛЯ 2005 ГОДА, ПЯТНИЦА(ГЕНРИ 41, КЛЭР 33)ГЕНРИ: Я иду с Клариссой в оперу на «Тристана и Изольду». Причина, по которой я здесь с Клариссой, а не с Клэр, это жуткое отвращение Клэр к Вагнеру. Я тоже не большой его поклонник, но у нас сезонные билеты, и я решаю, почему бы не пойти. Мы обсуждали это сегодня дома у Клариссы и Гомеса, и Кларисса с тоской сказала, что никогда не была в опере. В результате мы с Клариссой выбираемся из такси напротив «Лирик-оперы», а Клэр дома, занимается Альбой и играет в слова с Алисией, которая гостит у нас на этой неделе.
На самом деле в оперу мне не хочется. Когда я заехал за Клариссой сегодня, Гомес мне подмигнул и сказал своим коронным глупым родительским голосом: «Сынок, долго ее не катай!» Не помню, когда мы с Клариссой последний раз были где-то вдвоем. Она мне нравится, очень, но говорить мне с ней, в общем-то, не о чем.
Я провожу Клариссу через толпу. Она идет медленно, наслаждаясь великолепным холлом, мраморными сияющими галереями, набитыми элегантными богачами и студентами в искусственных мехах и с проколотыми носами. Кларисса улыбается продавцам либретто, двум джентльменам во фраках, стоящим по обе стороны входа в холл и поющим на два голоса: «Либретто! Либретто! Купите либретто!» Знакомых я здесь не вижу. Любители Вагнера – это зеленые береты оперных фанатов; они сделаны из более твердых пород и знают друг друга наперечет. Вокруг все целуются, когда мы с Клариссой идем по лестнице к бельэтажу.
У нас с Клэр частная ложа; это одна из наших привилегий. Отодвигаю занавеску, Кларисса заходит и выдыхает: «О!» Я помогаю ей снять пальто, вешаю его на стул, снимаю свое пальто. Мы усаживаемся, Кларисса скрещивает ноги в лодыжках и складывает маленькие руки на коленях. Черные волосы сияют в тусклом свете, и с темной помадой и накрашенными глазами Кларисса напоминает изысканную, но озорную девчонку, которую нарядили и разрешили остаться с взрослыми допоздна. Она сидит и наслаждается прелестью «Лирик-оперы», расписанным золотым и зеленым занавесом на сцене, волнами штукатурки, обрамляющими каждый выступ арок и купола, взволнованным шепотом толпы. Свет гаснет, и Кларисса посылает мне улыбку. Занавес поднимается, мы в лодке, Изольда поет. Я откидываюсь на стуле и плыву по волнам ее голоса.
Ознакомительная версия.
