Когда от Варвары слова такие про Митю Мирского услыхал, крайне был удивлен:
– Да как ты сказать могла такое? За что? Он же хороший парень был, нормальный. Роза Марковна самолично с детства самого воспитывала.
Та позиций не сдала, еще и добавила настырно:
– Конечно, подонок, кто же еще? С бандитами дружбу водил, сам рассказывал, давно еще – хвастался. Девок таскал постоянно к Керенским, со своим ключом.
– К Керенским? – удивился Чапайкин. – К Феде, что ли?
– Ну да! – возмущенно подтвердила внучка. – Ключик свой имел: Люська пьяная пускала за бутылку, а он пользовался. А ты говоришь, хороший парень!
– Ты серьезно? – все еще недоверчиво покачал головой дед, переваривая в голове услышанную странность. – Про Керенских-то?
– А то! – возмущенно отреагировала Варька, словно восприняла слова деда как личную обиду. – И до сих пор водит! Теперь, наверно, с жиличкой дяди-Фединой сговорился, как тогда с Люськой, и посещает, как раньше.
– Откуда ты взяла-то такое? – насторожился Чапайкин, чувствуя, что в этом что-то есть. Что – не знал, но чуять – чуял: по-волчиному нюхом опытного чекиста.
– Взяла откуда? – Она развернулась к деду и ткнула пальцем то ли в него самого, то ли через этажное перекрытие в квартиру Керенских, этажом ниже. – Когда дядю Федю хоронили, так он в это время девицу к ним в квартиру притащил, я сама видала.
– Девку видала? – спросил генерал, ощущая пульсацию в коленях.
– Девку не видала, но видала, как заходил. А потом зачем-то глазок еще дверной испачкал. Пьяный, наверно, был. Иначе для чего идиотизм этот устраивать. – Она ухмыльнулась: – А ты говоришь, хороший парень!
– Ну не знаю, – согласно пожал плечами дед. – Может, и правда нехороший, я не так и знаю про него.
– Вот именно! – подвела черту Варвара, чувствуя, что уже перерасходовала суточный лимит времени, отведенного на общение с дедом. – И не говори, раз не знаешь…
Сведения, волей случая попавшие в руки генерала Чапайкина, оказались крайне интригующими. Но это было лишь поначалу. Конец интриге наступил через сорок минут, после того, как старик покурил, потер кулаком рыхлый нос, надергал немного пакли из ушей и уже окончательно, преодолевая биение в слабых коленках, опустил свое вздрагивающее от волнения тело на кухонную табуретку. Теперь ему нужно было очень серьезно подумать.
Думал Глеб Иваныч три дня и три ночи, как былинный герой. А на четвертый – поднялся на второй, внучкин, этаж, забрался на стул, потянулся рукой и вытащил из-за каминной вьюшки завернутый в тряпицу револьвер системы «наган». Затем тщательно обтер его той же тряпкой и сунул за пазуху. Затем вышел из квартиры, запер дверь и не спеша стал спускаться вниз.
Звонок в квартире Томского раздался, когда Стефан заканчивал утреннее бритье. Было уже не рано, но еще не день – самое подходяще время для задуманного. По крайней мере, так учили в академии ЧК. Стефан чертыхнулся, отложил станок и краем полотенца убрал пену с лица. Так и вышел в прихожую, с полотенцем через плечо. Вжал кнопку монитора и изрядно удивился, обнаружив на экране знакомое лицо пенсионера Чапайкина. Он открыл дверь, широко улыбнулся, почти искренне, и приветствовал неожиданного гостя:
– Боже мой, Глеб Иваныч, как я рад. Ну что же вы стоите в дверях, проходите, проходите, дорогой.
Чапайкину стало неуютно, на секунду он замешкался, проминая в мозгах то, ради чего явился, но все же переступил порог, одновременно кося глазом налево и направо.
– Не помешал? – спросил он, рассчитывая определить по ответу хозяина, кто еще дома.
– Кому ж вы можете помешать, Глеб Иваныч? – снова почти искренне удивился Стефан и скинул с плеча полотенце. – Вы уж простите меня за такой негостеприимный вид, – он улыбнулся по-доброму, развел руками и шутливо пояснил, как бы извиняясь за такую неготовность к встрече дорогого гостя: – Надо было позвонить, я бы сюртучок по такому случаю прикинул и добриться б успел, – он кивнул на полотенце.
– Да я долго терзать-то не буду тебя, Стефан. – Чапайкин вопросительно глянул на хозяина: – Куда присесть могу, подскажи.
– Да, да, конечно, Глеб Иваныч, само собой, сюда прошу, сюда, проходите, – он провел его в гостиную и усадил на антикварный диван, обитый шелковистым гобеленом в полоску. Все остальное в гостиной было дивану под стать: чтобы это понять, не надо было быть искусствоведом. Чапайкин им и не был, потому что уже был чекистом. Психологом и чекистом, что почти одно и то же, только с разной верой в результат.
«Кто бы мог предположить… – подумалось ему. – Вполне ж приличным человеком смотрится. И тогда хорошо смотрелся. И теперь – тоже выглядит… Таким все впору, любые времена сгодятся, лишь бы те, кто их безголовей, рядом во множестве водились…»
– Так что случилось, дорогой мой человек? – задал единственно возможный вопрос Стефан и приготовился внимательно слушать.
Чапайкин задумчиво покачал головой:
– Тут такое дело, родимый… Помирать намедни собрался, а чувствую, не могу, не пускает что-то, назад оттормаживает.
– Так и хорошо, что не пускает, – рассмеялся Томский. – Целей будете.
– Серьезно, Гусар, я вот о чем спросить хотел. Скажи, как же ты мильон тогда от меня упас, а? Я же в курсе – перекинул за бугор. А как – не вычислил. Не смог. Так и не узнал.
Тот улыбнулся:
– Что, не отпускает?
– Не отпускает, голубчик, не отпускает, – согласился Глеб Иваныч и поймал себя на том, что назвал Стефана так, как это сделала бы Мирская.
– Да все просто, Глеб Иваныч, – с легкостью подхватил тему Томский. – Собрались влиятельные иностранцы-антисоветчики, подсчитали купюры на глазах друг у друга, списали номера, подписали Акт об уничтожении и передали его в Посольство США с соответствующим комментарием. Все! Дальше – мелочь: в тот же день Акт по официальным каналам был переправлен в министерство финансов и Казначейство США с единственной целью – чтобы предъявитель документа на имя господина Стефана Томского, рожденного в городе Томске, СССР, в тысяча девятьсот тридцать седьмом году, имел возможность беспрепятственно получить эквивалент означенной суммы в любой день и час обращения. Это и было подтверждено без обратной задержки. – Он улыбнулся. – Видите? А вы не пустили меня, товарищ генерал, за тот бугор. Отправили не к мильону моему, а за три моря, в далекую Магаданскую область. – Он махнул рукой. – Да я не в обиде, Глеб Иваныч, в конце концов, нет худа без добра.
– Это ты намекаешь, что с короной вернулся? – с ответной ухмылкой спросил генерал. – Да-а-а… не зря съездил, такая-то голова, как твоя, короны требует, это уж точно. Надо ж как лимон упаковал хитро – не подберешься. И то правда, всех нас козлами сделал.
– Такая профессия была, ничего не поделаешь, – Стефан артистично пожал плечами. – Такие были наши времена.
– Ну а теперь что – изменились?
– Теперь изменились. Теперь прошлые профессии государством нашим узаконены, сами знаете. Теперь искусство любить и собирать не запрещается. И продавать, и покупать, и снова продавать – пожалуйста. Плати налоги и торгуй себе на здоровье.
– А людей убивать? – негромко спросил Чапайкин и упер взгляд в Стефана – глаза в глаза.
Тот не дрогнул и глаз не отвел. Переспросил только, без страха на лице, но и без улыбки:
– В каком смысле, Глеб Иваныч?
– Людей, говорю, убивать за искусство за твое, это тоже теперь профессия?
Чапайкин не отводил взгляда от Гусара, даже не делая попытки как-нибудь намекнуть, что шутит. И Стефану стало неуютно.
– Это вы о ком? – Он отвел наконец глаза и присел в кресло напротив генерала.
– Это я о тебе, падла, – так же тихо, как и прежде, уточнил пенсионер. – О тебе, убийская рожа.
Стефан поднялся с места, стремительно высчитывая, как должны теперь развернуться события. В том, что генералу все известно, он уже не сомневался. Другое дело – какими тот располагает доказательствами. Что старый козел принес за пазухой и в каком кармане держит джокера. Ни удивления, ни тем более негодования он решил не разыгрывать, а спокойно предложил:
– Ну говорите, Глеб Иваныч, говорите. Я слушаю вас. Очень внимательно слушаю.
– А я все уже сказал, – отрубил Чапайкин. – Это тебе и есть мой приговор. За Митькину жизнь, поганец, и за Розу Марковну. За картинки, что жизнь на стенках провисели, пока ты их, мразь, присвоить не догадался. – Стефан молчал, давая старику возможность выговориться. Пара вариантов действий уже просматривалась, но еще для двух требовалось время, чтобы успеть обдумать последствия. Чапайкин, прекрасно осознавая, что творится в этот момент в голове у собеседника, решил дать ему время помучиться. И пояснил:
– Как узнал – интересно? – Стефан не ответил. – Просто узнал. Сначала Митька глазок Федькин залепил, а потом сам тебе на кладбище глазами сделал – доложился, видно, что по плану все, у Федьки работы, у Керенского на квартире. А ты дурак все же, Гусар. Красные машины без номеров не только свидетели подмечают, но и те, у кого башка варит лучше, чем пустая кастрюля. Тебе б в Академии ЧК поучиться, там такое говно на начальном курсе проходят, не говоря уж об другом. – Он вздохнул: – Одно не пойму, Гусар, как ты Митьку-то сумел оплести, что он самолично свое же добро тебе в руки принес? Наверно, крепко прежде подумал, чтоб в такое дело пацана втащить. Или запугал? – Он с ненавистью поглядел на своего бывшего подследственного.
