Я пригласил Меррика позавтракать со мной, но он отказался, сказав, что должен вернуться на работу. На прощание я сказал ему, что, если обстоятельства того потребуют, он может перевезти одного или всех шестерых заключенных в караульное помещение беркширцев как более надежное, место, с тем, однако, условием, что полиция сама обеспечит для них охрану и беркширцы не будут нести за них прямой ответственности. Меррик, видимо, опасался, что на его полицейскую тюрьму совершат налет молодчики «Умри, а сделай!» и попытаются освободить людей, арестованных за изнасилование. Он не сомневался, что сейчас, утром, весь город уже узнал про «инцидент». Сохранить что-нибудь в тайне в Индии было почти невозможно. Слухи рождались из перешептывания туземных слуг и разлетались по городу с невероятной быстротой. Но для попытки проникнуть в казармы беркширцев толпе, вознамерившейся спасти своих «героев», потребовалась бы совсем уж исключительная решимость, ведь это означало бы прямое нападение на воинскую часть, на что индийская чернь обычно не отваживалась. Как ни чесались у меня иногда руки немедленно овладеть взрывоопасной ситуацией — а нападение на казармы дало бы мне на это право и без письменного разрешения гражданских властей, — все же на этой стадии мне меньше всего хотелось вмешиваться, почему я и добавил к разрешению перевезти заключенных в военный городок оговорку «если обстоятельства того потребуют». Но я был, безусловно, согласен с мнением Меррика, что изолировать этих шестерых надо как можно надежнее. Чтобы они оказались на свободе и стали похваляться своим нападением на англичанку — этого нельзя было допустить ни в коем случае.
Позавтракав, я позвонил комиссару, рассказал ему, что говорил с Мерриком и узнал от него о нападении на мисс Мэннерс. Я опять предложил смешанные патрули как меру предосторожности, но он ответил, что в округе спокойно и он всячески избегает каких-либо нарушений нормальной атмосферы. В большинстве округов провинции власти пользовались услугами людей, которых, видимо, следует назвать шпионами или осведомителями. Осведомители Уайта сообщали, что среди населения наблюдается не столько злоба, сколько растерянность, неуверенность в том, чего, в сущности, ждут от них арестованные члены Конгресса. И его твердое убеждение, сказал он, что раздражать людей сейчас было бы крайне неразумно. К счастью, мусульманская и индусская общины живут вполне дружно, и хотя, с одной стороны, это плохой знак, поскольку позволяет думать о союзе, направленном против англичан, с другой стороны, это хорошо как гарантия от межобщинных конфликтов, которые грозили бы перерасти в нечто еще худшее.
Разговаривая с комиссаром, я, как всегда, поражался его спокойным и уравновешенным рассуждениям. Я спросил, как он расценивает нападение на мисс Мэннерс, не видит ли в нем прелюдии к нападениям на всех европейцев без разбора. Он сказал, что, скорее всего, это был отдельный эпизод, как и происшествие в Танпуре, дело рук каких-то хулиганов, которые, вероятно, явились в Майапур из какой-нибудь глухой деревни, вообразив, что город охвачен гражданским неповиновением, а когда оказалось, что это не так, решили отыграться на первой попавшейся беззащитной жертве. Я возразил, что, по словам Меррика, виновные — не деревенские жители, а молодые анархисты, живущие здесь же в городе. На это он сразу не ответил, и тогда я спросил, не считает ли он, что арестованные вообще невиновны. Он сказал, что пока не имеет на этот счет определенного мнения, многое зависит от показаний самой девушки, когда она будет в состоянии отвечать на вопросы. Он допускает, что Меррик мог ошибиться, но осуждать его за поспешные действия не берется — во всяком случае, в свете того, что сам Меррик рассказал об обстоятельствах, сопутствовавших аресту.
После разговора с комиссаром я собрал офицеров моего штаба и обрисовал им ситуацию с точки зрения а) Меррика, в) мистера Уайта и с) с моей собственной точки зрения, а именно что потенциально ситуация опасна, однако в настоящее время полностью контролируется теми, в чьи обязанности это входит. Другими словами, сказал я, для нас это означает нормальный рабочий день, и я приказал к 10 часам подать мне машину для инспекционной поездки в Баньягандж к панкотцам. Когда остальные ушли, Юарт Маккэй сказал мне, что он и его жена уже слышали о нападении на мисс Мэннерс и что жена его считает, что несчастная сама на это напросилась, хотя, разумеется, и он, и Кристина очень огорчены и расстроены. Но главное — Кристина Маккэй просила передать мне ее мнение, что нападение на мисс Мэннерс не означает опасности для всех европейских женщин. Она интересовалась, замешан ли тут Кумар, и Юарт сказал, что она будет очень рада узнать, что он арестован.
Другими словами, я получил из этого частного источника подтверждение и того, что личные подозрения Меррика вполне обоснованны, и того, насколько шире и объективнее позиция комиссара. Я поехал в Баньягандж, уповая на то, что мы хотя бы ненадолго можем теперь сосредоточиться на более важных делах. В Баньягандже шло строительство аэродрома. Я всей душой сочувствовал этим нищим простым рабочим, мужчинам и женщинам, дорожащим каждой анной, которую они могли заработать, и вовсе не жаждущим по чьей-то указке побросать свои лопаты и корзины с камнями. И мне думалось, что если бы все эти женщины, так тяжело работающие в жаре и сырости этого августовского утра, в своих рваных, заляпанных глиной сари, поймали Махатму на слове и разошлись по домам прясть, им едва ли удалось бы прокормить своих детей, — детей, ради которых был организован комитет наших, английских женщин, куда входили и молоденькая Мейвис Поулсон, и жена начальника штаба гарнизона, они в то утро с ног сбивались, ухаживая вдвоем за целой оравой орущих мусульманских и индусских младенцев обоего пола и за беременными женщинами, обессилевшими от тяжести корзин. К счастью, поблизости находились наши дюжие молодчики из ВВС, так что миссис Поулсон и миссис Браун ничего не грозило, и я проследовал дальше, к штабу панкотцев. Я приятно провел день, наблюдая их боевые учения.
Поистине то было затишье перед бурей! В Майапур я вернулся около 5 часов пополудни и подвез в город миссис Поулсон и миссис Браун, чтобы избавить их от давки в переполненном автобусе ВВС. Миссис Поулсон, видимо, смотрела на несчастье, постигшее мисс Мэннерс, так же, как Кристина Маккэй. Она сказала, что эта история, должно быть, крайне огорчительна для леди Чаттерджи, она, наверное, чувствует себя ответственной не только потому, что мисс Мэннерс живет в ее доме, но и потому, что она сама индианка. Я спросил, что она знает об этом Кумаре, и она, услышав от меня, что он арестован, сразу ответила: «Ну и правильно. Я таких смутьянов в жизни не видела». Она считала, что, будь мисс Мэннерс хоть немного осведомлена об Индии, ничего подобного не могло бы случиться, и добавила, как это удивительно и вместе с тем как логично, что единственные две англичанки, до сих пор пострадавшие в результате волнений, — обе женщины радикальных, проиндийских взглядов. Миссис Браун, как я заметил, выражалась на этот счет не так решительно, но я приписал это ее застенчивости. Ее муж, как, может быть, помнят читатели, выслужился из рядовых. Я нарочно старался втянуть ее в разговор. Я очень уважал ее мужа как способнейшего офицера. Впрочем, я уверен, что она разделяла взгляды миссис Поулсон, то есть что обе считали поведение мисс Мэннерс безрассудным, но, конечно же, сочувствовали ей в беде и готовы были оказать ей поддержку. Это меня растрогало как еще одно — проявление нашей сплоченности. При таком единомыслии никакие испытания не страшны.
Миссис Браун сошла у европейского базара, ей нужно было кое-что купить, а миссис Поулсон я довез до ее дома. Отклонив ее любезное приглашение зайти и выпить, я с ней простился, и она пошла проследить, как будут укладывать спать ее дочку, которую, если не ошибаюсь, звали Энн, а я велел шоферу везти меня в штаб бригады. Дождь опять перестал, выглянуло предвечернее солнце. На майдане царили мир и покой, и я вспомнил те далекие дни, когда я был молод и не знал никаких забот. В тот вечер после обеда я написал несколько личных писем и рано ушел к себе поработать над планом боевой подготовки в поле, который представили мне на утверждение мои штабные. Я ознакомился с ним, корректив почти не потребовалось, и чувство уверенности во мне укрепилось. Ах, если бы этот план не был только планом! Тогда японцы в эту ночь не спали бы так спокойно!
Однако для меня самого спокойные ночи после этого кончились надолго.
* * *
В личном дневнике, который я вел в то время, страница за следующий день (11 авг.) пустая, а 12 авг. появляется краткая запись:
«Минутная передышка после дня беспрерывных беспорядков по всему округу. Вчера (11-го) в 22.00 я получил от комиссара просьбу о поддержке. Нечего сказать, приятно будет нашим войскам в Ассаме и Бирме узнать, чем приходится заниматься частям, предназначенным для их пополнения!»
