…Дом голыми руками не снесешь — тут без копра не обойдешься, иной раз приходится и динамитом рвать! А ветру — что! Ему стоит лишь расправить могучую грудь. Вот он втянул в себя воздух и с шумом выдохнул его — у-у-у-у-у! Снова вдохнул и снова выдохнул, у-у-у-у-у. Выдохнул — и словно гора покатилась на лес; вдохнул — и потянул назад гору. Так и ходят ходуном воздушные горы… Дыхание ветра тяжелой гирей, тараном бьет по лесу, крушит его. И пусть деревья сбились на холме, как стадо, ветер разметет их и проложит себе дорогу.
Началось, пошло, и пошло: вумм-вумм, не стучат больше барабаны, не свистят флейты. Только глухие удары — вумм, вумм… Раскачиваются деревья вправо и влево. Вумм, вумм. Но не подладиться им к ветру, сила не та. Вот склонились они влево — и ветер рванулся туда же, гнет их, крушит, ломает, скрип, гул, стон, треск, грохот! А ветер все бьет деревья как тараном. Клонит их влево. Свалю-у-у-у! Но вот отпрянул, стих. Хочешь уцелеть — не зевай, следи за ним! И снова вумм, вумм… Снова налетел ветер. Берегись! Берегись, вумм, вумм, вумм… Словно бомбы бросает на лес, хочет вырвать его с корнем, расколоть в щепы.
Воют и гнутся деревья; гул, треск стоит в лесу. Вумм, вумм! Борьба идет не на жизнь, а на смерть, вумм, вумм… темная ночь, солнца будто и не было. Тяжко бухает таран ветра — вумм, вумм…
Я — твоя, пойдем же, вот мы и дома, я вся твоя… Вумм, вумм…
Не помогло! Нисколько не помогло! Опустился молот на голову Франца, и понял он, что конец, ему. А почему и за что — так до сих пор и не понял…
ФРАНЦ НИЧЕГО НЕ ЗАМЕЧАЕТ, И ВСЕ ИДЕТ СВОИМ ЧЕРЕДОМ
Второго сентября Франц, как обычно, побродил по городу, потом съездил с элегантным купчиком на пляж в Ваннзее. Третьего числа, в понедельник, он с удивлением обнаружил, что Мицци все еще нет. Куда это она уехала, не предупредив его? Хозяйке тоже ничего не сказала и даже по телефону не позвонила.
Уехала куда-нибудь за город со своим почтенным покровителем. Тот, конечно, вскоре доставит ее домой. Подождем до вечера.
Франц сидит дома после обеда — вдруг звонок: письмо для Мицци от ее старика. Что такое, в чем дело, разве Мицци не у него? А ну-ка, что там в письме? Вскрыл конверт — читает: "…Очень удивлен, Соня, что ты даже не позвонила мне. Вчера и третьего дня я, как было условлено, ждал тебя на службе…" Это еще что? Куда же она девалась?
Вскочил Франц, схватил шляпу, выбежал на улицу. Черт знает что! Надо ехать к нему! Эй, такси!
— Как, она у вас не была? Когда же она была здесь в последний раз? В пятницу? Так, так. — Тут они обменялись взглядами. — У вас ведь племянник есть, может быть она с ним?
Покровитель пришел в ярость.
— Что-о-о? Подать сюда этого разбойника. А вы посидите пока у меня. Выпьем.
Сидят — тянут красное вино, явился племянник.
— Это Сонин жених; тебе известно, где она?
— Мне? Что случилось?
— Когда ты ее в последний раз видел?
— Опять наговорили на меня! Я ее уже недели две не видел.
— Верно. Так и она мне рассказывала. А с тех пор больше не встречался с ней?
— Нет.
— И ничего о ней не слыхал?
— Абсолютно. Но в чем дело? Что случилось?
— Вот этот господин сам тебе расскажет.
— Ее нет с субботы, ушла, ни слова никому не сказала, вещи все оставила и никому — ни слова.
— Может быть, она новое знакомство завела? — предположил покровитель.
— Не думаю.
Они снова принимаются за красное вино, теперь уже втроем. Притих Франц, сидит удрученный. Только и сказал:
— Пожалуй, придется еще немного подождать.
Мертва она, убили ее — лицо ее, зубы ее, глаза ее, губы ее, язык ее, шея, тело ее, ее ноги, лоно ее — все неживое.
И на следующий день ее нет. Нет и нет. Дома все так, как она оставила. А ее нет и нет. Может быть, Ева что-нибудь знает?
— Ты с ней не поругался, Франц?
— Нет. Правда, две недели тому назад было дело, но мы помирились.
— Какое-нибудь новое знакомство?
— Тоже нет, она мне рассказывала про племянника своего старика, но это не то, я с ним говорил.
— А что, если последить за ним, может быть она все-таки у него?
— Ты думаешь?
— Надо бы проверить. С Мицци все может статься. Она с норовом.
А ее все нет и нет. Франц два дня ничего не предпринимал. Не буду, думает, за ней бегать. Но о ней — ни слуху ни духу. Тогда он все же выследил племянника, целый день за ним ходил, и на следующее утро, как только племянникова хозяйка ушла из дому, Франц с элегантным купчиком прошмыгнули в его квартиру, дверь в два счета отмычкой отперли. В квартире — ни души, в комнате племянника — одни книги, никаких следов пребывания женщины; на стенах красивые картины, повсюду книги. Нет, ее здесь и не было, я же ее пудру по запаху знаю!
Пошли, пошли, не надо ничего трогать, оставь! Хозяйка — бедная женщина, сдает комнаты, тем только и живет.
В чем же дело? Сидит Франц у себя дома. День-деньской сидит. Где Мицци? Ушла и весточки не подает. Ну, что ты скажешь? Все в комнате вверх дном перевернул, даже постель разбросал, да потом снова застлал. Бросила меня? Быть этого не может! Не может быть! Бросила! Что я ей сделал, обидел я ее чем? Нет, не обижал! А то, что было тогда из-за племянника, она мне простила.
* * *
Стучат. Кто там? Ева.
— Что ты в темноте сидишь, Франц, хоть бы свет зажег.
— Мицци меня бросила! Как же это так?
— Оставь, пожалуйста. Вернется твоя Мицци. Она ведь тебя любит, не сбежит от тебя, я ее хорошо знаю.
— Верно, верно! Я и не горюю. Конечно, вернется!
— Ну вот, видишь. Просто взбрела девчонке блажь в голову — встретила кого-нибудь из прежних знакомых и решила с ним прокатиться… Я-то ее давно знаю — она и раньше, до тебя, еще номера в этом роде выкидывала. С причудами девка.
— А все же странно как-то! Не знаю, что и думать!
— Да ведь она же тебя любит, чудак человек. Посмотри лучше сюда, потрогай-ка мой живот.
— А что такое?
— Это от тебя. Помнишь? От тебя ребеночек. Это она, Мицци, так хотела.
— Что?
— Ну да.
Франц прижался головой к животу Евы.
— Мицци, говоришь, хотела? Быть не может! Ох, дай сяду!
— Вот увидишь, Франц, как она будет рада, когда вернется.
Тут Ева и сама разревелась.
— Ну, Ева, ты, я вижу, еще больше моего волнуешься!
— Ах, не говори, все это мне так на нервы действует! Никак я ее не пойму, эту девчонку!
— Кто же кого утешать будет?
— Ничего, это нервы, может быть все оттого, что я в положении.
— Смотри, как бы Мицци тебе за это самое не закатила сцену, когда вернется!
А Ева плачет, в три ручья разливается.
— Что же нам теперь делать, Франц, это так на нее не похоже!
— Здравствуйте! Сперва ты говоришь, что это с ней и раньше бывало, что, мол, она просто укатила с кем-нибудь, а теперь на тебе: "Совсем на нее не похоже!"
— Ах, я и сама не знаю, Франц.
Ева обхватила голову Франца, смотрит на него, вспоминает, как в клинике он лежал в Магдебурге, как руку ему отняли. Иду он убил, господи, что за человек непутевый! Прямо горе с ним. А Мицци-то, наверно, уж больше нет в живых. Злая судьба у Франца. С Мицци что-то стряслось. Это ясно. Опустилась Ева на стул, в отчаянье заломила руки. Франца жуть взяла. Ева плачет навзрыд. Такая уж злая судьба у Франца. С Мицци случилась беда!
Он пристает к ней с расспросами, а она молчит. Потом наконец взяла себя в руки.
— Аборта я ни за что не сделаю. Пусть Герберт хоть на голове ходит!
— А разве он знает?
Мысли Франца мгновенно перескакивают за тридевять земель.
— Нет. Он думает, что это от него. Но как бы то ни было, а ребенка я сохраню.
— Хорошо, Ева, я крестным буду.
— Ну вот ты и развеселился, Франц!
— А что же мне горевать! Меня голыми руками не возьмешь! И ты успокойся, Ева! Мне ли уж Мицци не знать? Ничего с ней не случится, под автобус не попадет. Все образуется!
— В добрый час будь сказано! Ну, до свиданья, Францекен.
— А кто меня поцелует?
— Как я рада, что ты повеселел, Франц!
* * *
Эх, Франц, шумел, пыжился. Мы да мы! У нас есть ноги, у нас есть руки, у нас есть зубы. Мы глядим в оба. Попробуй сунься к нам. А ну, кто на Франца? Франц спуску никому не даст! На ногах он стоит крепко, мускулы у него дай боже. Любого в лепешку расшибет. Знай наших! Франц мужчина, а не мокрая курица! Что было, то прошло, а что будет, поживем — увидим. Попробуй-ка сунься к нам. Пропустим рюмку, другую, пятую, десятую — нам море по колено!
А что вышло? Эх! Где руки, где ноги, где зубы? Всякий может сунуться, кому не лень! Всякий может укусить Франца. Да разве это мужчина? Это же мокрая курица, он и постоять за себя не умеет, только и делает, что пьет.
— Надо что-то предпринять, Герберт, не могу я больше на это смотреть.
— Что же ты хочешь предпринять, Ева?
— Не могу я больше на это смотреть: сидит себе человек, ничего не замечает и все твердит, что она вернется, а я каждый день просматриваю газеты, нет ли в них чего о ней. Ты-то ничего не слыхал?
