Владимир Романовский - В постели с Президентом

Сперва все шло по плану, намечалась прелестная вечеринка, но позже, по мере того, как некоторые из гостей пили все больше и быстрее, празднество превратилось в бессмысленное сборище осовевших недорослей. Музыка играла очень громко, не давая участникам сосредоточиться и увидеть абсурдность происходящего. Разговоры сделались бессвязными, и могли с тем же успехом вестись на разных языках (впрочем, во многих случаях это так и было). Один из недорослей стал было приставать к Грэйс, но упал возле ее ног на пол и потерял сознание. В этот момент она решила, что ей ужасно скучно. У нее были в запасе три дня перед отлетом в Штаты на рождественские каникулы. Она подумала, что вполне может провести эти три дня в Париже. Походив по дому в поисках кого-нибудь, у кого была машина, она вскоре нашла парня по имени Аксель, который в прошлом году учился в Нью-Йорке по обмену и с которым она была слегка знакома. Симпатичный шатен лет двадцати, Аксель родился во Франции от немецкого отца. У него была Ауди в прекрасном состоянии. Он быстро согласился на поездку.

Снег мешал ехать быстро, и тем не менее до бельгийской границы они доехали за два часа, и пересекли всю Бельгию за следующие три. Было два часа ночи. Без предупреждения Аксель свернул на обочину и остановил машину. Сперва Грэйс решила, что он сейчас будет домогаться секса, и это ее раздражило. Домогаться, оказывается, он вовсе не собирался — а просто намеревался взять то, что желал. Он был очень крепко сложен. Возможности бежать не было. Он схватил ее за руки и стал расстегивать ей куртку. Он потрогал ей грудь.

Неожиданно стекло с водительской стороны разлетелось со звоном и внутрь проникла чья-то рука, схватив Акселя за воротник. Его выволокли через окно из машины. Ему дважды дали в морду прежде чем позволили ему опуститься на заснеженный асфальт. Сквозь разбитое окно показалось лицо и сказало голосом Лероя:

— Теперь безопасно, можешь выходить.

За машиной Акселя припаркован был Рено. Грэйс вылезла из машины и повисла у Лероя на шее, покрывая его щеки поцелуями.

— Ого! — сказал Лерой. — Создание говорит? — спросил он, указывая на распростертого Акселя.

— По-французски и по-немецки.

Лерой потрогал Акселя носком горного сапога.

— Эй, чудо природы, — сказал он по-французски. — Вставай. Не могу же я с тобой говорить, когда ты лежишь. Невежливо.

Аксель поднялся на ноги с трудом.

— Слушай, — сказал Лерой. — Я не хочу, чтобы ты ходил в этот колледж. Вообще. Увижу тебя в кампусе — и ты труп. Серьезно. Теперь залезай обратно в свой драндулет и езжай к родителям, и скажи им, что переводишься в другое место.

— О чем это вы? — сказал Аксель.

— Он имеет это в виду, — заверила Акселя Грэйс. — Делай так, как он говорит. Он черт знает сколько людей убил. Он такой.

— Ага… — с сомнением сказал Аксель.

Лерой вытащил пистолет и загнал патрон в ствол.

— Ладно, ладно, — сказал Аксель.

Лерой схватил его за шиворот и приставил дуло к его подбородку.

— Думаешь, я шучу? — сказал он. — Скажи мне, ты так думаешь? Мне бы было очень приятно узнать, что ты думаешь, что я шучу.

— Нет. Нет, — сказал Аксель.

— Ты сделаешь все, как я велел? — спросил Лерой, сомневаясь. — Поскольку, знаешь, я бы тебя пристрелил бы… здесь… и закинул бы тебя…. — он огляделся, — …вон туда, — он указал на какую-то точку в лесу. — А машину бы твою поджег. А еще можно посадить тебя в машину, и поджечь ее, пока ты в ней сидишь. Еще я мог бы поджечь тебя, а машину не трогать. И никаких никому забот. И, знаешь, чем непрерывно агонизировать по поводу отвратительного поведения их сына, родители твои могли бы заняться чем-нибудь полезным для разнообразия — путешествовать, или читать, или разводиться.

— Я сделаю так, как вы говорите, — сказал Аксель.

— Хорошо, — сказал Лерой. — Хороший мальчик. Я ведь не какое-нибудь там чудовище, несмотря на слухи. Я и разумным могу быть, когда имею дело с разумными людьми. Ну, пока.

Аксель залез в свою машину и уехал.

— Так, — сказал Лерой, убирая пистолет. — Залезай.

Мотор работал. Внутри Рено было тепло.

— Что ты здесь делаешь? — спросила Грэйс.

— А ты как думаешь? Я здесь живу.

— Где?

— Где-то в этих местах. Адреса, чтобы тебе дать, у меня нет. И мобильник с собой не ношу.

— А пистолет носишь.

— Да. Жизнь полна иронии.

— Как ты меня нашел?

— Я вспомнил, что приближаются рождественские каникулы, и решил — почему бы не поехать и не повидаться с тобой до того, как ты уедешь, и вдруг — вижу, ты лезешь в машину к этому дураку. Что я должен был думать?

— Он мог быть моим бойфрендом.

— Вряд ли. Не забывай — каждый кандидат должен быть одобрен мною лично, а уж потом становиться твоим бойфрендом.

— Тебя не было под рукой.

— Мне не нужно быть под рукой. Ты прекрасно знаешь, какие у меня критерии. Как дела дома?

— Я… Слушай, папа, я…

— Не важно. Давай найдем какую-нибудь круглосуточную брассьери.

Таковых в регионе не было. В конце концов Лерой отказался от поисков и просто доехал до Парижа. Одно из кафе у Пигаль оказалось открыто, и толстый хозяин, сонно улыбаясь, вскоре организовал два омлета и кофе.

— Я бы хотела в кого-нибудь влюбиться, и чтобы он влюбился в меня, и мы бы ничего не делали по этому поводу лет десять, а потом он бы вернулся, и… — Грэйс мечтательно посмотрела на потолок.

— Из уважения ко мне, — сказал Лерой, — рекомендую тебе впредь совершать свои собственные ошибки. На мои у меня авторское право.

— Эй, папа, — сказала Грэйс. — Я вот думаю… Ты когда-нибудь… не знаю… Ты когда-нибудь думал обо мне, как…

Лерой оторвался от омлета.

— Были ли у меня фантазии по твоему поводу, и не намеревался ли я сделать тебя своей любовницей? И так далее. Нет.

— Почему?

— Я тебя знаю с тех пор, как тебе было десять лет. Даже в чисто практическом смысле я твой отец.

— Да, я понимаю. Но…

— А все остальное — вопрос самодисциплины.

— А если бы ты не был женат на маме?

— Ах, да. Столько сразу возможностей. Увы, варианты альтернативного этого существования так и останутся для меня тайной великой и страшной.

— Перестань, — сказала она. — Я серьезно. Все-таки, иногда, я думаю о тебе… как о мужчине…

— Это участь всех дочерей. И тем не менее, рекомендуется держать такие мысли при себе, во избежание очень болезненных шлепков, которые могут оказаться результатом таких мыслей.

— И ты не думаешь…

— Каждый мужчина, — серьезно сказал Лерой, — помнит своих женщин не от момента к моменту, но целиком, как цепочку воспоминаний, с кульминацией в настоящем моменте, и с продолжением в будущем. Память влияет на то, как мужчина воспринимает женщин, участвующих в его жизни. Тебе было десять, когда я увидел тебя в первый раз, и я до сих пор помню тебя именно такой. У тебя еще не было менструаций, ты была тоненькая и ужасно умилительная, с взбитыми сливками, размазанными по лицу. У тебя были липкие пальцы, очень грязные волосы, и очень забавные маленькие ножки. Я слышал, что подофилия нынче в моде, но, к счастью для всех, в сексуальных делах я абсолютно нормальный мужчина.

— Неправда. Гвен мне про тебя рассказывала.

— Что именно она тебе рассказывала?

— Ты в нее втрескался в колледже. И все эти годы ее любил. Это ненормально.

— Гвен следует быть скромнее. Как она поживает?

— Она ничего. После того, как ты исчез, она ужасно на тебя злилась. Говорила, что не хочет тебя видеть больше, никогда. Почему бы тебе не вернуться?

— Не сейчас.

— Но ты ведь вернешься?

— Да. Когда дым рассеется. В данный момент меня ищут федералы.

— Ты шутишь.

— Нет. Но в списке самых срочных дел я у них не значусь, стало быть, нужно подождать, пока несколько человек уйдет в отставку, только и всего. Два или три года. После этого досье просто потеряют, и все притворятся, что ничего не было.

Ненавижу людей. Всех. Нет, я не это имею в виду. Не всех. Я ненавижу только тех, кого когда-либо встречала. Недалекие, эгоистичные, все. Подонки. Нечего на меня так смотреть, существо. Постарайся вести себя так, чтобы хоть что-то казалось осмысленным в этой вонючей палате. Я — осмыслена. Я. Я — мама. Понятно? Нет, твои мысли опять куда-то убежали. Сосредоточься. Я — мама. Начинай воспринимать меня всерьез, пора уже.

[непеч. ] сволочи, они обещали, что пузо у меня уменьшится после того, как ты из него выйдешь. А оно все еще — как купол Церкви Святого Бартоломея. Как-то стыдно даже. Не бойся, я знаю и ты знаешь, что рано или поздно оно войдет в норму, мое пузо. Да и вообще — подумаешь, пузо. А вот, к примеру, икры у мамы — совершенно прекрасны. Смотри. Нет, ты на икры смотри. Ну — не прекрасны разве? Скажи, что нет. Попробуй только. И это не всё. Я тебе сейчас поведаю одну тайну. Слушаешь? Нет, ты все-таки сосредоточься, поскольку это важно, ясно? Прояви сочувствие, а то нечестно. Ну вот, значит — тайна. Запястья у мамы — это просто мечта. Самые красивые запястья в истории человечества. О да. Гордишься? А надо бы, особенно если принять во внимание факт, что груди ты мне испортишь в последующие месяца три. Но не запястья. Посмотри, какое запястье, а? Нет, не отворачивайся, ты не глупее, чем есть, не притворяйся. Смотри. Видишь? Можно пересечь весь мир тысячу раз, забираться на горы Тибета, нежиться на солнце в Рио, сломать ногу, катаясь на лыжах в Альпах, отморозить ж[непеч. ]пу на Аляске, напиться в Париже, промокнуть до нитки в Петербурге, посетить все дурацкие сафари в Африке, есть печенье, запивая молоком в Дании — и никогда ты не увидишь такого запястья, как у мамы. И пальцы. Посмотри, какие пальцы. Идеальные. Я бы тебе и бедро показала, но мне слишком удобно сейчас, что не часто теперь бывает, так что с бедром подождем. Но бёдра у меня очень хороши. Поверь мне на слово. И перестань реветь, перестань. Ужасно раздражает, когда ты ревешь. Да, я знаю, ты хочешь есть. На, хватай левый сосок, а то правый саднит от твоих недавних упражнений.