Он умолк. В глазах матери стояли слезы. Она поняла, что он обречен. Не сегодня-завтра он погибнет. В мире нет места таким, как он. К жалости примешивалось отвращение. Ей было стыдно, что у нее такой сын — у нее, столь уравновешенной и преисполненной идей. Неужели это тот самый мальчик, которого она учила пользоваться рычагами и кнопками, которому давала первые уроки по Книге? Даже волосы, обезобразившие его верхнюю губу, свидетельствовали о том, что в Куно возродился какой-то дикий предок. А ведь Машина беспощадна ко всякому атавизму.
— В центре действительно была ручка, и я ухватился за нее. Я висел над тьмой в каком-то оцепенении и слушал гул работающих механизмов, звучавший как последний шепот в предсмертном сне. Все, чем я раньше интересовался, все люди, с которыми разговаривал через трубки, показались мне бесконечно ничтожными. Тем временем ручка начала поворачиваться. Под тяжестью моего тела что-то пришло в движение, я начал медленно подниматься кверху и вдруг… Я не могу этого описать. Я очутился под открытым небом, я лежал на спине лицом к солнцу. Кровь текла у меня из носа и из ушей. Я слышал чудовищный грохот. Крышку, за которую я держался, вырвало из шахты, и теперь через отверстие подземный воздух фонтаном вырывался вверх. Я подполз к струе и сделал несколько глотков, так как наружный воздух причинял мне боль. Респиратор мой унесло неизвестно куда, одежда была разорвана. Я лежал, припав губами к потоку искусственного воздуха, и вдыхал его, пока не прекратилось кровотечение. Ты даже не можешь себе представить, как там наверху! Это невообразимо: яма, заросшая травой (о ней я еще расскажу), солнце, льющее лучи сквозь белые, словно мраморные, облака; покой, беззаботность, ощущение пространства, и рядом — ревущий фонтан искусственного воздуха! Я вскоре увидел свой респиратор: он подскакивал в струе воздуха высоко у меня над головой, а еще выше проносились воздушные корабли. Но никто никогда не выглядывает из кораблей, и мне нечего было бояться, что меня обнаружат. Положение мое было безвыходным. Солнце заглядывало в шахту, освещая верхнюю перекладину лестницы. Нечего было и думать о том, чтобы дотянуться до нее. Или меня снова выбросило бы наверх, или я упал бы вниз и погиб. Мне оставалось лежать на траве, вдыхать искусственный воздух и время от времени осматриваться вокруг.
Я знал, что нахожусь в Уэссексе: я прослушал лекцию по географии перед тем, как отправиться в путь. Уэссекс находится как раз над комнатой, в которой мы сейчас с тобой разговариваем. Некогда здесь было могущественное государство. Его короли владели всем южным побережьем от Андредсуолда до Корнуолла; с севера его защищала река Уонздайк, протекавшая по возвышенности. Лектор коснулся только расцвета Уэссекса, так что я не знаю, как долго он оставался великой державой, да знание этого и не помогло бы мне. Я лежал и смеялся — больше мне ничего не оставалось делать. Представь себе картину: я, респиратор, скачущий у меня над головой, и пневматическая крышка — в яме, поросшей травою и окруженной папоротником.
Куно опять сделался серьезным.
— Счастье для меня, что это была впадина. Воздух, бивший из-под земли фонтаном, стекал обратно и наполнял яму, как вода наполняет чашу. Я пополз по дну. Потом я встал. Я дышал смесью, в которой преобладал воздух, причиняющий боль; при каждой попытке выбраться наверх боль становилась острее. Впрочем, все шло не так уж плохо. Я не потерял диетических таблеток, был до смешного в хорошем настроении, а о Машине забыл и думать. Единственным моим желанием было добраться до верха, где рос папоротник, и посмотреть на то, что скрывалось за ним. Я быстро полез по склону, но чужой воздух был еще слишком резким для меня, и я скатился обратно, успев мельком заметить что-то серое. Солнце светило все слабее, и я вспомнил, что оно находится сейчас в созвездии Скорпиона (ведь я слушал еще и лекции по астрономии). Если находишься в Уэссексе, когда Солнце стоит под знаком Скорпиона, нужно поторапливаться, а то скоро стемнеет. Это, я думаю, первое и последнее полезное сведение, почерпнутое мною из лекций. Я стал торопливо хватать ртом чужой воздух, пытаясь забраться как можно выше. Впадина заполнялась искусственным воздухом очень медленно. Иногда мне даже казалось, что фонтан бьет все слабее. Респиратор как будто спустился ниже. Грохот начал стихать.
Он оборвал рассказ.
— Пожалуй, это тебе неинтересно, а дальше будет еще скучнее. Рассказ не вызывает у тебя идей. Мне не стоило тревожить тебя ради этого. Мы слишком разные люди, мама.
Но она велела ему продолжать.
— Когда я выбрался наверх, уже наступил вечер. Солнце почти скрылось за горизонтом, и я с трудом различал окружающее. Не стоит описывать низкие холмы, которые я увидел: ты только что пролетала над Крышей Мира. Низкие, бесцветные холмы. Но мне они показались живыми: дерн был кожей, а под нею надувались мышцы. Я чувствовал, что холмы когда-то с непреодолимой силой взывали к людям и люди любили их. Но холмы заснули, и может быть — навеки. Во сне они общаются с людьми. Счастлив будет тот мужчина, счастлива будет та женщина, которые разбудят уэссекские холмы. Они спят сейчас, но они никогда не умрут.
Он заговорил со страстью:
— Разве ты не понимаешь, разве не понимают все твои лекторы, что мы умираем, а по-настоящему живет под землей одна Машина? Мы создали Машину для того, чтобы она выполняла нашу волю, но мы больше не можем держать ее в повиновении. Она отняла у нас ощущение пространства, отняла чувство касания, загрязнила все человеческие отношения, низвела любовь до полового акта, парализовала наши тела и нашу волю, а теперь принуждает нас обожествлять ее. Машина развивается, но не по предначертанному нами пути. Она продвигается вперед, но не к нашей цели. Мы существуем лишь как кровяные тельца, циркулирующие по ее артериям. Если бы она могла работать без нас, она предоставила бы нам умирать. Увы, я не могу этого изменить — разве что буду вновь и вновь рассказывать людям о том, что я видел уэссекские холмы, на которые смотрел Альфред во время победы над датчанами…
Наконец солнце село. Я забыл сказать, что между холмом, на котором я стоял, и остальными холмами протянулась полоса тумана жемчужного цвета.
Куно опять замолчал.
— Продолжай, — устало сказала мать.
Он покачал головой.
— Продолжай. Что бы ты ни говорил, мне ничто больше не может причинить горе. Я ко всему готова.
— Я хотел рассказать тебе остальное, но не могу. Я знаю, что не смогу. Прощай.
Вашти стояла в нерешительности. Каждый нерв в ней дрожал от кощунственных слов ее сына. Но она, как и он, была любознательна и настойчива.
— Это нечестно! — возмутилась она. — Ты заставил меня приехать с другого конца земли, чтобы выслушать тебя, и теперь я хочу услышать все. Рассказывай, только покороче, потому что это пагубная трата времени; расскажи, каким образом ты вернулся назад, к цивилизации.
— Ах, вот что! — вздрогнув, сказал он. — Ты хочешь услышать о цивилизации. Конечно, конечно. Я ведь уже говорил о том, как респиратор упал на землю?
— Нет. Но теперь мне все понятно. Ты надел респиратор, добрался по земле до выводного жерла, а там о твоем поведении сообщили в Центральный Совет.
— Ничего подобного.
Он провел рукой по лбу, точно стирая какую-то навязчивую мысль. Продолжая рассказывать, снова воодушевился.
— Респиратор упал после захода солнца. Я, кажется, упоминал, что струя воздуха ослабла?
— Да.
— После захода солнца она больше не могла удерживать респиратор. Как я уже сказал, я совершенно позабыл о Машине и не обращал никакого внимания на время, поглощенный совсем другим. На дне ямы было еще много искусственного воздуха, которым я дышал, когда резкость наружной атмосферы становилась невыносимой. Этого запаса вполне могло хватить на несколько дней — конечно, при условии, что ветер не рассеет его. Слишком поздно я догадался, что означает прекращение потока воздуха. Понимаешь, дыру в туннеле заделали. Ремонтирующий Аппарат двигался по моим следам.
Я получил еще одно предостережение, но им я также пренебрег. Ночное небо было еще яснее, чем днем. Луна, появившаяся не сразу после захода солнца, временами очень ярко освещала впадину. Я по-прежнему находился на границе двух атмосфер, когда мне почудилось, будто что-то темное проползло по дну ямы и скрылось в шахте. Не соображая, что делаю глупость, я сбежал вниз, к шахте, и прислушался: в глубине я услышал слабое царапанье. Тогда, только тогда, я забеспокоился. Я решил надеть респиратор и выбраться из впадины наверх. Но респиратор исчез. Я прекрасно помнил, куда он упал — между крышкой и входом в шахту, я даже нащупал след от него на траве. Но он исчез. Я понял, что в ход пущены какие-то злые силы и надо скорее бежать наверх, и если мне придется умереть, то лучше я умру лицом к облаку жемчужного цвета. Я не успел сдвинуться с места: из глубины шахты… Нет, это слишком страшно… Червь, длинный белый червь выполз из шахты и заскользил по освещенной лунным светом траве. Я вскрикнул. И сделал то, чего не следовало делать: я бросился топтать эту тварь, вместо того чтобы бежать от нее. В тот же миг она обвилась вокруг моей лодыжки. Началась борьба. Червь не мешал мне бегать по яме, но при этом не отпускал моей ноги, постепенно забираясь все выше и выше.
