Ознакомительная версия.
Древесный вскарабкался еще на одну, теперь уже пустынную платформу. Перед ним в стальной закругляющейся стене медленно открылся овальный люк. Поднимайтесь в «Кремль-1», сказал радиоголос. Последний раз хлестнула струя казахстанского ветра, взвизг Чингиз-хана. Шаг на шаткую ступеньку, еще шаг. Люк за спиной задвинулся. Темнота. Бухает собственное что-то. Сердце? Слишком сильно для сердца. Через минуту открылся другой люк, и он увидел рубку «Кремля-1». Три космонавта сидели откинувшись в креслах. Одно кресло пустовало. Неужели для меня? Приглушенно звучала героическая музыка «Я, Земля, я своих провожаю питомцев…». При виде Древесного один космонавт нахмурился, другой рассмеялся, третий сказал почему-то по-английски: Welcome aboard!
Нет, это немыслимо! Отрыв от Земли? Выброс в неумолимое, черное, необъяснимое? Кто, в конце концов, позволил эту авантюру? Ведь я же полностью неподготовлен! Я умру от гравитации! Этих жеребцов тренируют годами, а меня просто засунули, как собаку Лайку, едва лишь Полина шепнула какому-то шишке какой-нибудь вздор вроде «нужно защитить позиции Андрея Древесного, надо послать его куда-то». Лечу в космос по блату! Мерзкая, блядская, полная говна безответственность! Сплющенное тело фотографа. А где окажется душа? Лопнувшим пузырьком, лопнувшим пузырьком, лопнувшим пузырьком…
– Постарайтесь при старте не обосраться, – сказал майор Белялетдинов.
– В каком смысле? – вздрогнул наш герой.
– Не запачкайте штаны. В космосе вонь – паршивая штука… Древесный захлебнулся в диких чувствах. Неужели все-таки летим? Не факт, сказал командир, шансов на полет полста из ста. Fifty-fifty, сказал знаток английского. Ракета-носитель «На-род-5» отработана очень жуево, продолжал командир. Преждевременное зажигание, и все, привет с кисточкой. Ну, а скорее всего, просто часа два тут позагораем, а потом домой поедем. Номер 2, Анатолий Кимович Павленко, расхохотался. Как в прошлый-то раз, ребята, загорали! Номер 3, Дедюркин., хмыкнул с неожиданной злостью. Прошлый раз тут у нас чувиха все-таки сидела, комсомолка ГДР, а с этого козла толку чуть… Андрей Евгеньевич забыл и о космосе, настолько его поразила гримаса отвращения, адресованная непосредственно к нему.
Не успел он, однако, осознать всю внезапность этих негативных чувств, как музыка вдруг оборвалась, заморгала какими-то глазками бесконечная доска приборов, голос, как бы охвативший все пространство кабины, сказал: «Надеть шлемы! Через три минуты начинаем отсчет!»
Дальнейшее только мелкими клочками прорывалось к Древесному через почти полное отсутствие существования. Отсчета не слышал, но звук «старт» прошел. Вдруг возникла дикая, дичайшая, запредельно дичайшая сплющенность, сплющенность, сплющенность, и, отменив всякое сопротивление, фотограф Древесный Андрей Евгеньевич, 1936 года рождения, умер.
Все-таки он подтек, капельку подмочился. Все-таки я капельку оскандалился, подумал он с шаловливым смешком, когда смерть прошла. Да хрен с ним, Андрюха, не обращай внимания, сказал чей-то голос. Он открыл глаза и увидел рядом с лицом основательный задок майора Белялетдинова, обтянутый уже не «комбиком», а тренировочными штанами. Все трое космонавтов были уже без скафандров. Облаченные в мягкие тренинги, они висели в воздухе кабины. Павленко как бы на боку, Дедюркин же вверх ногами. Этот последний, превратившийся вдруг из мерзкого жлоба в очаровательного парня, помог Древесному отстегнуться и вылезти из «комбика». Мы все малость ссымся при подъеме, сказал он фотографу и дружески подтолкнул его локтем. Давай знакомиться. Эдик Дедюркин. Я ведь тебя с детства знаю, на твоих фото, можно сказать, рос. С веселым подмигом, диссидентским шепотком на ухо: «обожженное поколение»…
Древесный, хохоча, плавал по кабине, натыкаясь на своих веселых товарищей. Было, как в детстве, когда научился держаться на воде. Лучше, чем в детстве. Ха-ха-ха, тыкал он пальцем в иллюминатор, «планета голубая по имени Земля». Вот за что я люблю космос, сказал Толя Павленко, за эту эйфорию. Как будто после первой банки, и держится долго. Эх, потер руки Марат, вот до «Памира-8» доберемся и «пулю» распишем… Эдик, швырни мне камеру с-под сиденья, заливистым каким-то голосом попросил Древесный. Камера подплыла. Он начал снимать. Экое кувырканье, экое счастье, детство человечества. Первая космическая (?!!) серия Андрея Древесного «Детство человечества».
Ну хватит, ребята, сказал всеобъемлющий голос. По местам! «Памир-8» в поле зрения! Эйфория продолжалась еще довольно долго по мере приближения к космической лаборатории, похожей на примус. Командир выдвинул в космос стыковочное устройство, весьма убедительный стальной дрын с резьбой. Ввожу шершавого, передал он на Землю старую космическую шутку, и, несмотря на то что шутка эта пятнадцатилетней давности была обсосана до дыр, экипаж «Кремля-1» покатился с хохоту.
К моменту перехода на «Памир-8», однако, эйфория, в общем и целом, испарилась. Для Древесного этот переход оказался пренеприятнейшим испытанием. Стыковочный шлюз показался ему каким-то клаустрофобическим капканом. На мгновение он даже потерял ориентацию и стал как бы биться в боковые стенки, забыв о том, что за стенками бесконечность. Это продолжалось, впрочем, всего одно лишь мгновение. Уже в следующее мгновение он просунул лицо в пыльный мутный свет «Памира-8». Прибывший ранее Эдик Дедюркин всей пятерней схватил его за нос. Здорово, балласт! Готовься к сбросу!
Если раньше жители кооператива «Советский кадр» поглядывали на Максима Огородникова с лукавыми улыбочками, просто как на модную штучку, теперь – застывали! Сами почтенные «объективы партии», и домочадцы, и даже няни (особливо те, что с иностранным языком) смотрели на него с ужасом: вот он, злокозненный Огородников, да как он может по улицам ходить, лучше бы дома сидел.
Он вышел из «охотниковщины» и огляделся – где «товарищи»? Что за чудеса? В переулке не было ни одной машины, кроме его собственной да темно-зеленого такси-фургона. Даже «скорая помощь» со слухачами «фишки», которая, казалось бы, уже и в землю вросла, в этот день отсутствовала. А день был мягкий и солнечный. Влияют ли такие дни на сыскную? Эти искорки на глазированных шапках сугробов какие-нибудь вызывают искорки у Сканщина и Планщина? Колыхание вот этих обледенелых веток что-нибудь у них там колышет? Он усмехнулся. Много ли надо человеку – сняли слежку, и он уже расслюнявился – искорки, видите ли, веточки…
Что за чудеса? Посреди зимы стояла девка по-летнему – прозрачная кофтенка до пупа в стиле детской распашонки, джинсы в обтяжку, туфли на босу ногу. Подзывала голою рукою. Меня, что ли? Он оглянулся. За спиной никого не было, значит, его зовут. Огородников! – крикнула девка с белыми глазами. Что угодно, барышня? Садитесь в машину, тоном, не терпящим возражений, сказала девка. Ба, да она ведь из этого зеленого такси выскочила, а там внутри двое широкоплечих, вот они искорки-веточки… Кажется, сейчас произойдет что-то страшное. Он повернулся и быстро пошел к своему автомобилю. Девка сзади застучала каблуками по асфальту, догоняет.
Ключ, паразит, как всегда в таких случаях, не лезет в дырку. Впрочем, таких случаев раньше не было. Успел, плюхнулся на сиденье, однако и девка успела – протискивается в дверь, он выталкивает, она давит да вдруг, как взвоет сущей ведьмой: пусти, гребена плать, отсоса не хочешь?! Постыднейшая борьба, от девки разит потом, в зеркале заднего вида медленное приближение зеленого фургона, там – две головы в ондатровых шапках и темных очках. Вдруг что-то произошло. Девка отлетела через всю проезжую часть переулка – в сугроб. Ба, да это Шуз ее отшвырнул, могучий друг Жеребятников. Зеленый фургон остановился. Никто не вылез помочь упавшей девке. Садись, Шуз! Линяем в темпе!
Выезжая из переулка, они увидели, что и фургон разворачивается, а девка бежит к нему. Возле первого же светофора оказалось, что псевдотакси у них прямо за плечами. Безучастная физиономия водителя. Напарник, зарыв ряшку в воротник, говорит по радиотелефону. На заднем сиденье маячит девка с сигаретой. На следующем светофоре, Ого, попробуй под красный проехать, сказал Шуз. Перевесившись через спинку сиденья, он, не отрываясь, смотрел на преследователей, но те этого взгляда как бы не замечали.
Между тем шел московский час пик. Машины сплошным потоком, по четыре ряда в обе стороны текли вдоль Ленинградского шоссе. Сманеврировать так, чтобы проскочить в последний момент под красный, было трудно. Удалось только на четвертом светофоре, но толку было мало: красный свет для «товарищей» не помеха.
Прошли в тоннеле под Соколом, проехали мимо метро «Аэропорт»… Возле Академии имени Жуковского, что развалилась неуместным русским пирогом посреди советского строя, в левом от Огородникова ряду оказалась еще одна любопытная машина, черная и с лиловым фонарем на крыше, внутри два типа, похожие на тренированных в догон доберманов. Все четко, сказал Жеребятников, одна давит сзади, вторая прижимает слева. И по рубцу! И глухо! Чего они хотят, Шуз? Огородниковские «пустотки» начали заливаться яростью. Думаете, все будет так просто, как в 37-м? Просчитаетесь, суки!
Ознакомительная версия.
