Завтра здесь будет иначе. Уже завтра. Недалеко от места, где он спокойно посиживает: полторы тысячи шагов. Три серых снаряда вылетят из галереи «Гостиного», взмоют над проезжей частью, раскроются с грохотом и блеском, засыплют тротуары мириадами листков.
«ЧЕЛОВЕК! НЕ ВЕРЬТЕ…»
Точку для запуска он правильно выбрал. В зону действия попадали сразу три перекрестка: Малосадовая — бойкое место у Елисеевского, Садовая и запруженный толпой пяточок у Думы. Да и на Невском народу что людей — не протолкнешься. Полторы тысячи шагов, а то и меньше, подумал он, — не надо было закрывать глаза, чтобы представить в деталях…
— Как тебе нравится? — услыхал Лешаков голос над собой и ответил чистосердечно:
— А что? Нравится.
— А по-моему, они психи, — строго, но не без восхищения сказала Вероника.
— Кто? Почему?
— О, Боже. Битый час толкую.
И она повторила имена писателей и нескольких правозащитников. Не читая газет, Лешаков знал о них понаслышке. Инженер удивился совпадению. Он усмехнулся и подумал, что скоро его имя станет известно. Совсем скоро.
Вместе неторопливо они допили вино. День за окном померк. Разгорались фонари.
Вероника горячими пальцами обхватила запястье инженера.
— Пойдем?
— А кофе? — напомнил Лешаков.
С официантом он расплатился неожиданно щедро и почувствовал себя бодрей — исчезла противная вялость в ногах.
В сумрачных улицах холодом дуло с реки. В обнимку они бежали к бульвару. Прячась от ветра, свернули в переулок. И у ворот столкнулись с Лилей и Валечкой. Лешаков забыл про гостей.
Вероника оглядела актрису с любопытством, но не ревниво. Валечка — новенький, трезвый, выбритый и причесанный, в строгом костюме — светился улыбкой навстречу друзьям. В руках он держал коробку, перевязанную голубой лентой, — торт из «Севера».
Чаепитие затянулось. Уютно сидели за столом, накрытом старой скатертью, пили третьего сорта краснодарский чай, заваренный правильно и не скупо, и оттого вкусный. За окном громыхал кровельными листами сентябрьский шторм. А в комнате было светло под старомодным торшером. Говорилось легко. Давно они не виделись и накопили много чего рассказать.
Вероника опять пересыпала имена новых знакомых по Коктебелю, со смехом вспоминала архиумные московские разговоры. Лиля слушала внимательно и серьезно, а потом вдруг сказала, что в Перми в магазинах хоть шаром покати, маргарина даже нет, — артистов кормили в закрытой столовой.
— Неплохо кормили нас, в общем, — согласилась она, — но другие-то как?
— Ничего ты не поняла, — напустился на невесту обычно кроткий Валечка. — Пермяки замечательно справились с продовольственной проблемой. Действительно, в магазинах ничего нет. И не надо. Зато люди не стоят в очередях, времени не теряют, зря не бегают и не ищут, а получают продукты на производстве. Заказывают и отовариваются в пределах установленных месячных норм. Например, два кило мяса на человека. Просто, рационально. И никаких проблем.
— Это же карточная система, — определил Лешаков, — военный коммунизм, — и побледнел, вспомнил людоедскую гипотезу. — При коммунизмах с мясцом туговато.
— Ну и что? Зато без забот. И время есть, поразмыслить о духовном. Провинция, а билеты на спектакли с бою брали.
— Лагерь тебе больше понравился бы, — насмешливо вставила Лиля. — Отработал норму, получи миску баланды и пайку. Забот и того меньше.
— Поговори, поговори. Съездишь и в Бенилюкс, и в Англию с такими разговорами. Выпустят тебя… Вон Лешакова в Польшу не пустили.
— Да-а?
— Не пустили, — потупился Лешаков.
— А за что?
— Действительно, за что они тебя? — удивилась Вероника. — Впрочем, делать там теперь нечего. И в магазинах, говорят, пусто.
— Магазины меня не интересуют, — с подчеркнутым достоинством ответил Лешаков.
Все замолкли.
— Поздно уже, — нарушила тишину Лиля. — Пора нам.
— Надо вещи забрать и на пароход.
— Счастливо, — обнимая жениха и невесту, пожелал Лешаков. — После путешествия со свадьбой не тяните.
— Свидетелем будешь?
— Поглядим, — уклончиво сказал инженер.
— А книга твоя как? — уже в дверях вспомнил Валечка и кивнул на пишущую машинку в футляре. — Готова?
— Готова, — хитровато кивнул Лешаков, — почти.
— Быстро ты справился, — искренне обрадовался актер. — Оно и верно — куй железо.
— Скоро услышите, — тихо и серьезно сказал инженер и поднял ясные глаза на друзей.
— Не слабая уверенность, — похвалила Лиля, рассмеялась, и в смехе ее прозвенело удальство. — Ни пуха…
— К черту!
Весело убежали друзья.
Лешаков запер дверь квартиры и вернулся. Вероника ждала на диване, по-кошачьи свернулась.
— А Фомин где?
— А… — Лешаков махнул рукой, раздражаясь и одновременно сожалея. — Заявился на днях с водкой, выпить уговаривал. Я ему по-человечески — не могу. А он свое заладил. Ты ему про Кузьму, он тебе про Ерему. Весь вечер сидел, пока до донышка не высосал.
— Может, ему больше некуда было пойти? — осторожно спросила Вероника.
Лешаков понял, что ляпнул, и смутился своих слов. Но на марксиста остался сердит. Позавчера Лешакову пришлось что-то сделать, чего он самому себе не мог забыть, хотя и оправдывался, и Фомина обвинял. А встреча на самом деле вышла последняя. Завтра предстояло ему… Он и нервничал оттого, что завтра не наступало. Оставались еще обязанности. Он опасался малодушия: расслабухи и срыва. Он должен успеть с Вероникой. Успеть — самое важное. Главное. Будущим успехом он оправдывал все.
— Странный стал, — задумчиво прошептала она, глядя, как Лешаков нервно шагает по комнате излюбленным маршрутом. — На глазах меняешься.
Она смотрела пристально, серьезно. Уверенная по-женски в своей проницательности, она надеялась разглядеть то, что встревожило с первой минуты, когда Лешаков предстал на пороге. Она хотела распознать сама, без ненужных признаний: невелика им цена — слишком скрытным он стал за последние месяцы. Вероника словно бы пыталась заглянуть в него. От напряжения она даже приподнялась. Но здесь не хватило бы и звериной зоркости.
Лешаков походил взад-вперед, успокоился. Волновался он не сильно. Так. Чуть. Минута важная. Не знал, с чего начать. До сих пор тайну никому не открыл. Даже Фомину не признался, хотя знал: спорить-то он будет, но душу лешаковскую поймет.
Насчет Вероники Лешаков не был уверен, что она вникнет в нюансы. Не рассчитывал увлечь ее на свою сторону. Но всегда знал: рано или поздно именно ей одной он откроется, однажды расскажет, выложит все, вывернет себя наизнанку. Иногда человеку нужна хотя бы иллюзия, что не совсем он один, не окончательно. Требуется сила, чтобы игнорировать пожизненное одиночество. А Лешакову, где ему было взять эту силу. Женщина последнее убежище беглеца и преступника. Лешаков был беглец. Завтра предстояло ему преступить.
Он сдвинул на край остатки торта, тарелки, чашки и сахарницу, ладонью смел крошки со скатерти, извлек из-за портьеры громоздкий чемоданище, воздвиг на стол и поднял крышку.
— Посмотри!
Веронике не хотелось вставать. Она удобно устроилась на диване. Но Лешаков властно взял ее за руку и приподнял.
— Что это? — без интереса спросила женщина, не обнаружив испуга.
Лешаков побледнел.
* * *
— А мы за кооператив не выплатили… — проговорила она, когда Лешаков закончил рассказ.
Часы показывали полночь. Лицо инженера посерело. Он устал, словно пережил все сначала.
— Ты не в своем уме. Лешаков нервно улыбался.
— У нас доктор хороший есть, специалист. Если хочешь?.. Он поможет. Хочешь?
— Зачем?
— А если у тебя эта, ну, латентная шизофрения?
— Такой болезни нет, — строго сказал он.
— Для психов, вроде тебя, ее не зря придумали.
— Я свободный человек, — повторил он упорно, — и не верю.
— Сумасшедший, — тихо всхлипнула она. — Задумайся над своими словами… Валечка, вот кто не верит ни во что и на любое согласен. А ты… Ты фанатик, Лешаков. Тебе, в сущности, наплевать, как на самом деле, — тебе важно, чтобы совпадало с твоими убеждениями.
— А сама говорила, а? Здесь, в этой комнате, о жизненных функциях: про льва и лань… Помнишь?
— Ах, оставь, — Вероника бессильно оттолкнула, и на глаза навернулись крупные слезы. — Дурачок. Какой же ты дурачок!
Разговор получался бессмысленный, длинный. Даже и не разговор — плакала, уговаривала, просила, приводила доводы и рассуждала одна Вероника. Лешаков отнекивался, мекал неопределенно, отмалчивался или шутил. Пока женщина жалела его, все развивалось нормально, по классическому образцу. Скоро Лешаков уже сам утешал Веронику. Успокаивал. И она отвечала на ласки, упуская предмет спора, размазывая слезы по губам. Всхлипы стали глубже, отрывистее. Глаза высохли, а руки обрели проворность.
