— Для чего?
— На всякий случай. Отпустите меня. — На глазах у Гладышева выступили слезы…
— Выздоравливай и никому ни слова. А показания дай: "МАЗ голубого цвета, крытый брезентом…"
Костя сел в машину и показал мне документы, изъятые у Гладышева.
— Теперь они у нас вот где, — и Костя показал свой огромный кулак. — Вы должны описать подробно всю ситуацию с ограблением и дать эту бумагу мне, мы ее пустим в ход, если понадобится, а пока она будет у меня и еще у кое-кого за тремя замками.
— Костя, ты настоящий сыщик! — не выдержала Светлана и поцеловала Костю в щеку.
— Ну и силен же ты, Костяга, — сказал я, прижимая к себе злополучный кейс.
— А пусть теперь жалуются на МАЗ голубого цвета, — расхохотался Шурик.
— Заткнись, Шурик. Жалко пацанов. Совсем дети. Шамрая бы прихватить, вот тогда можно было бы и посмеяться…
На меня вдруг накатила жуткая тоска. Господи, я снова стал соучастником убийства. Дай бог, чтобы они все выжили. Но какова ирония судьбы: меня преследует рок. Что же это творится со мной и вокруг меня. Я вспомнил, что еще на днях выступал перед студентами университета, и Костя там был, и Назаров, а я анализировал два учения: Толстого "О непротивлении злу насилием" и выдающегося правоведа-мыслителя Ильина "О противлении злу силою".
Применение силы в борьбе со злом Толстой при любых обстоятельствах называет "насилием" и видит в нем попытку человека "святотатственно" заменить волю Божью. По Толстому, если человек вторгается во внутренний мир другого человека, подлежащий ведению Бога, то он нарушает самую главную заповедь: "Возлюби ближнего, как самого себя". Ильин назвал учение Толстого величайшей из нелепостей. По Толстому выходит так, рассуждает Ильин, когда злодей обижает незлодея, то это означает, что так угодно Богу, но когда незлодей захочет помешать этому, то Богу это неугодно. Нельзя всякое заставление называть насилием. Насилие есть только произвольное, необоснованное заставление, исходящее из ЗЛОЙ ДУШИ ИЛИ НАПРАВЛЯЮЩЕЕ НА ЗЛО. Чтобы предотвратить непоправимые последствия ошибки или ЗЛОЙ СТРАСТИ, человек, стремящийся к добру, обязан искать прежде всего душевно-духовные средства для предотвращения зла, но если таковых не найдется, он обязан применить силу, обязан, если сможет, одержать победу над злом. Прав тот, кто в последнюю минуту собьет с ног поджигателя, кто ударит по руке революционера, прицеливающегося в мирного жителя, прав тот, кто с оружием в руках бросится на солдат, насилующих девочку. Значит ли это, что цель оправдывает средства? Нет. Зло физического принуждения или пресечения не становится добром оттого, что оно использовано как единственно имеющееся средство для достижения благой цели. Путь силы и меча есть в этих случаях "путь обязательный, НО НЕПРАВЕДНЫЙ". Только лучшие люди способны вынести эту неправедность, не заражаясь этой бациллой. Они должны постоянно помнить о совершенном грехе, о том, что несут в себе заряд этой коварной неправедности. Любопытно, что Ильин говорит о том, что счастливыми оказываются монахи и художники, потому что им дано творить чистое дело и чистыми руками…
— О чем вы так напряженно думаете? — спросил Костя.
— Ты помнишь, я говорил об Ильине, о его работе "О сопротивлении злу силою". Мы совершили тяжкий грех. Мы подняли руку пусть на виновных, но людей…
— Какие они люди! Это изверги! — закричала Светлана. — Этот главарь еще ничего, а те двое — звери! Они со мной хотели такое вытворить, что страшно вспомнить. Но этот им помешал…
— Ну вот, видите, даже в этом злом случае есть просветы добра. — Я обнял Светлану, и она успокоилась.
— Смотрите, ребята, церковь. Давайте зайдем на секунду. Ну, пожалуйста. — На возвышении у самой дороги стоял храм червонного цвета с золотыми крестами.
Двери храма оказались закрытыми. Я настойчиво постучал. За дверью послышались звуки шагов.
— Кто там?
— Мы хотим вручить пожертвования, — выпалил я без всякого расчета. Загремел засов, и на пороге мы увидели священника с окладистой седой бородой.
— Вот, — неожиданно для себя сказал я, вынимая из кейса пачку американских купюр. Я протянул деньги священнику, и он принял наш дар.
А то, что случилось дальше, меня потрясло настолько, что мы с Костей и Шуриком на мгновение лишились дара речи.
— Благословите нас, отец святой, — взмолилась Светлана. — Мы так любим друг друга и так хотим всем добра…
— Обвенчать вас? — улыбнулся священник. — Что ж, проходите. На то воля Божья.
Мы робко переступили порог храма. Какая-то ласкающая прохладная тишина обволокла нас. Я невольно перекрестился, и мне стало как-то легко и просветленно.
— Мы совершили грех, — сказал я. — Мы сурово наказали негодяев.
— Воля Божья на то, — снова повторил священник. — Пройдите к алтарю…
Я взглянул на Светлану. Только женщина может быть такой восхитительной и вселенски необъятной. В ее глазах накопилось столько мольбы, столько радости, что я пожал ей руку и в знак согласия кивнул головой. От этого в ней с новой силой вспыхнуло ликование, и она взяла меня под руку. Она ступала так нежно и величественно, будто под ее ногами был не каменный пол, а чистые голубые небеса. Неожиданно просветленными стали и лица моих верных спутников. Костя в знак одобрения зажмурил свой правый глаз и пожал мне руку. Шурик счастливо улыбался: во дают! Я знал, что в жизни каждого человека бывают мгновения, определяющие всю его дальнейшую жизнь. Мне вспомнилось то, как я рассказывал и Светлане, и Косте эпизод из автобиографии Франка Буллена, провисевшего мгновение головой вниз над пучиной моря и успевшего пережить целый век блаженства. На секунду и я ощутил себя над бездной, ликующим от восторга, я лишь успел шепнуть Светлане: "Я счастлив", она ответила кивком головы в знак своего согласия.
Священник вяло что-то говорил согласно религиозному ритуалу, а я блаженствовал, нежился в сиянии глаз моей невесты, возвышеннее которой была разве что сама Мадонна: чистейшей прелести чистейший образец.
— А теперь, дорогой Шурик, сделай еще одно доброе дело, — сказала Светлана, когда мы сели в машину. — Отвези нас к моим родителям, — и она назвала адрес.
Сердце мое точно остановилось. Такого поворота я не ожидал, хотя где-то в глубине души был несказанно счастлив. Но меня совершенно не тревожило все происходящее. Я уже давно сжился с мыслями и чувствами, что Светлана для меня — это моя настоящая первая и последняя любовь. И она тоже так считала, потому и сказала мне: "Хочешь, я буду тебе всегда, всю жизнь светить?!" "Хочу", — ответил я, и она тихонько поцеловала меня в губы. У меня никогда не кружилась голова от поцелуев: а тут я чуть не свалился со стула, так сладостно и головокружительно было это ее прикосновение. И теперь она придвинулась ко мне так близко, что я ощутил стук ее сердца, и сказала на ушко: "Я буду всегда, всегда тебе светить…"
— Мама, папа! Я обвенчалась! Это мой муж! Поздравьте же меня! — оглушила она оторопевших родителей, которых мы застали в слезах и в горе в связи с исчезновением дочери.
— Доченька, — едва слышно проговорил отец. — Мы рады, что у тебя все хорошо.
— Живая, — шептала мать, трогая дочь и захлебываясь от слез.
— Да что же это мы стоим на пороге, — засуетился вдруг отец, беря моих друзей под руку. — Будьте как дома.
Застолье наше оказалось непродолжительным. Был и неприятный момент. Я подвел отца Светланы к своему кейсу, который до этого пристроил у дивана, и показал Сергею Даниловичу, так звали отца Светланы, свои сокровища.
— Здесь сто пятьдесят тысяч. Это приличная сумма. Вы эти деньги должны спрятать в надежном месте. Как вы знаете, наверное, они не ворованные, а заработаны вот этими руками…
— Я знаю, знаю, видел все по телевизору, — сказал отец. — Все сделаю, как надо.
Я не остался ночевать в своей новой семье, сказал, что у меня есть еще дела, и пообещал завтра приехать.
— Я вам не советую ехать домой, — сказал мне Костя. — Мало ли что. Поедем ко мне. Заодно и подготовим вместе кучу документов. Это надо сделать во что бы то ни стало…
— Чтобы дожать Шамрая, — подсказал я, употребив Костин термин.
— Вот именно, — промычал он.
Перед тем как расстаться с Шуриком, я вытащил из кармана заранее приготовленные две пачки банкнот, одну из которых передал Шурику, а вторую — Косте.
— Это ваш гонорар, — сказал я. — Вы настоящие сыщики.
— Бери, бери, Шурик, — сказал Костя ошарашенному такой суммой Шурику. — Это наш честный с тобой заработок.
— Вот мать обрадуется, — сказал Шурик, пряча деньги.
До утра мы просидели с Костей над составлением нужных бумаг. Утром Костя сделал несколько ксерокопий и сказал мне:
— Мое частное сыскное бюро будет заниматься этим делом, а вам надо забыть о нем и снова приступить к созданию живописных шедевров.
