— Бери два, — приказала ей в спину Вива, усаживаясь на смятое покрывало, рядом с мокрым на нем пятном, — нет, лучше три.
Потом они пили чай на веранде, а за двумя заборами мелькала, изнемогая, любопытная голова Вали Ситниковой, а за штакетником с другой стороны басом рыдал напуганный сын Надьки Корневой, и она трясла его на руках, тоже не отрывая глаз от двух женщин, что чинно пили чай и кушали утренние бутерброды. Как следует поев, Инга отодвинула тарелку.
— Ба. Мне тебе рассказать надо. Важное очень.
— Хорошо. Пойдем купаться и расскажешь.
Когда Инга снова потихоньку начала думать, то первая и сразу же такая серьезная ложь взяла ее за шиворот, тыкая в собственную душу. Она давно привыкла к себе, как привыкает к себе каждый живущий человек. Но вот задумалась, о правде.
Чем ее правда, отличается от обыденного вранья других? Можно ли выжить без постоянных умалчиваний? Она не знала. Думала о том разговоре с Вивой, после скандала, что вышиб ее из ступора. Удивлялась тому, что, вроде бы, рассказав многое, умудрилась трусливо умолчать о важном. Думала о слове «трусливо». Захотела его убрать, вычеркнуть из мыслей, но вздохнув, оставила. Хотя понимала, ее умалчивания нужны еще и для того, чтоб уберечь любимых людей от лишних печалей и переживаний.
Как просто было бы сказать Виве — я его ждала, а он не приехал. Потому плакала, вернувшись. Но он ведь приехал! И не соврешь.
Потому, когда после громкой ссоры и мирного завтрака они ушли купаться, далеко, на самый край мыса, отделяющего бухту Лесного, много плавали и после сидели рядом на старом покрывале, смотрели, прищурившись, на сверкание летней еще воды, Инга рассказывала медленно, умолкая и обходя важные вещи, оставляя в своем рассказе зияющие дыры. И Вива, принимая это, слушала то, чем внучка захотела поделиться.
— Он сказал, что мы будем вместе. А потом исчез. Испарился. Только записку оставил. В ней попрощался, насовсем. Он написал, ба, то, о чем ты мне говорила, что наши жизни невозможно сделать одним, понимаешь? Его такая вот, а моя — совсем другая. И он пошел ее жить, и она продолжилась. Понимаешь? Его забрали. Будут судить. Я попыталась… Написала, что он был со мной, два этих дня!
Говорила, боясь повернуться и увидеть вопросительное лицо, услышать — так он был с тобой? И как именно был?
Но Вива молчала. Слушала. И Инга, отпуская себя внутри, исходя горячей благодарностью к своей прекрасной беззаветной Виве, поняла — та согласна принять все, и мучить ее не будет. Обе не знали, правильно ли это. Для Инги тогда это было не просто правильным, а единственно верным, как ласковая рука на ушибленном локте, как поцелуй, чтоб заживало. Но она уже выросла, и любовь к Сереже научила ее видеть мир не только из себя, а пытаться увидеть его глазами близких. Что чувствует Вива, слушая дырявую исповедь запутавшейся девочки? За забором Надька Корнеева растит маленького сына, из-за которого она бросила школу, а отца — что ветра в поле ищи. Мучают ли Виву сомнения, а вдруг нужно знать больше, быть строже, держать крепче? Спрашивать, требуя ответов.
Но перетекая в душу Вивы, Инга усмехнулась ее усмешкой. Помогло ли Феле Корнеевой то, что она была строга, орала на дочь и держала ее почти на привязи? Вот бегает по двору внук, перебирая медвежьими кривыми ножками. Вива умна и понимает, да не поможет ничего, если девка решила сорваться с привязи, и пришло ее время сойти с ума.
Так что Инга вернулась в себя и так же коротко рассказала о Петре, пунктиром, снова умалчивая о том, что спала с ним, и совершенно забыв, что никаких таблеткок не купила, чтоб вовремя съесть.
— А Петр… у него там свои проблемы, он рассказал. Жаловался. Было похоже, что он, такой уже взрослый, вдруг еще раз родился. Наверное, это ужасно больно, да?
— Да, детка. И дальше ему учиться заново. Всему совершенно. А сил уже не столько. И нужны они все. Я думаю, он потому прислоняется к тебе. Твоя сила, она нужна ему.
— Он просил, чтобы я приехала. Сказал… чтоб приезжала, учиться.
— А ты?
Молчание было полно детских криков, смеха и музыки с набережной. А еще неустанно кружила по искрам моторка Сереги Панченко.
Не ответив о Петре, Инга снова заговорила о Горчике.
— Я написала показания. И теперь… Я должна, наверное, ездить, чтоб свидания или как там. А я даже не знаю, где он сейчас. Как мне быть?
Вива поняла, о чем спрашивает ее внучка. Почему-то уже в который раз ей предлагают на выбор две судьбы, два пути, таких разных. Появились одновременно двое мужчин, таких важных для нее. И стали в ней жить, переплетаясь и вторгаясь в судьбы друг друга. Если бы только раз, можно закрыть глаза и решить — совпадение, бывает. Но вот снова, и снова в одно время. Кто-то там наверху, будто требует — пора выбирать, Инга.
Вива с холодеющим сердцем представила себе — длинные очереди в казенные кабинеты. Поездки в другие города, злые, нерадостные поездки, куда там его переведут, где будет отбывать срок. Бумаги, которые нужно писать, набирая новых и новых знаний о сроках, кодексах и кабинетах. Вот жизнь, которую судьба предлагает девочке, и от которой своим письмом старался уберечь ее сам Сережа. Она вдруг подумала совершенно Ингиными словами, да что ж ты такой дурак, Горчик, была б у тебя нормальная жизнь, как было б вам вместе прекрасно!
Но нормальную жизнь предлагает ей Петр. И она пугает Виву никак не меньше. Там Инге уготована роль молодой любовницы стареющего нервного мужчины, потерявшего все, и ей вести его, подбадривая и считая неуверенные шаги. А внешне все будет очень даже прилично, столица, институт, роман с довольно известным художников, да чем черт не шутит, может, и замуж она за него выйдет. Сверх-нормальная такая жизнь, на зависть местным кумушкам. Смотрите-ка, наша красавица, не зря хвостом вертела, позировала, вечерами с ним гуляла. Похвалят, да. Позавидуют, и похвалят.
И глядя на раннеосеннюю воду, еще такую летнюю, Вива спросила, о Сереже:
— А ты сама хочешь ли ехать, искать, быть рядом с ним сейчас?
— Нет! — испуганно и быстро ответила Инга, и, казнясь тем, что все ее слова о жертвах, получается, убиты этим «нет», собралась говорить дальше, но Вива предупреждающе положила руку на загорелое колено:
— Молчи. Запутаешь себя в словах. Он умный мальчик, твой Горчик, несмотря на то, что дурак. Сам отпустил тебя и поверь, если жизнь сведет вас снова (коленка дрогнула, и Вива, маясь жалостью, прижала руку крепче), ни слова упрека не скажет. Он все понимает. Потому и написал. Цени это.
— Наверное. Да, — глухо ответила девочка.
— А в Москву? Хочешь поехать, попробовать? Быть с Каменевым, хочешь?
Та вздохнула. Пожала плечами, укладывая подбородок на коленки.
— Не знаю. Совсем не знаю.
— Тогда пока просто живи.
Они сидели, прижавшись плечами. Но у Инги был еще один вопрос, важный, который, как ей осторожно казалось, она уже решила для себя, но хотела, чтоб Вива знала об этом решении.
— Моя правда, ба. Она такая кривая, и видишь, когда нужно было помочь, я соврала. Вранье помогло, а правда — нет. Я… чуть не сдохла. Веришь?
— Конечно.
— Так может, все? Конец моей правде? И надо теперь…
Вива отодвинулась и села прямо, убирая руку с горячего колена.
— А вот тут я тебе отвечу. Если первое же испытание сшибло с ног, то грош тебе цена, Инга. Я тебе очень редко приказываю. Но сейчас говорю, как взрослый человек взрослому. Кончай распускать нюни! Ты такая вот. И не дай себя сломать. Поняла?
Встала и ушла к воде, откидывая волну пепельно-русых волос, закрывающих спину до поясницы. Потрогала воду ногой, пошла в нее, быстро, ни разу не оглянувшись. И по спине видно — злится.
Так, сидя в теплом сентябре, они расставили нужные точки на пройденном Ингой кусочке пути. И девочка успокоилась. Все так же болело сердце. И так же внутри убивалась вторая, невидимая Инга, это она помогла не рассказать, рыдая и колотясь головой, о том, как было, и никуда ведь этого не денешь теперь, разве что вырвать с сердцем вместе. И тем, что она есть внутри, помогала и дальше. Как сказала Вива — просто жить. Продолжить жизнь.
А ночью Вива лежала, выпроводив расстроенного Саныча, и думала, закинув руку за голову. Внучка так и не сказала, кому из двоих она отдала свою клятву. И что толку спрашивать? За телами она уже видит людей, и судя по ее мучительным вопросам, это важно для нее, важнее секса. Ну, пусть так. Какая, в конце-концов, разница, с кем спала, и будет спать горячая страстная молодая женщина, — если не решит уйти в монашки, с кем-то все равно будет спать. Так подумала Вива, поворачиваясь к окну и жалея, что выгнала Саныча, сейчас так хорошо было бы с ним заняться любовью.
Утром она купит ей билет. Пусть девочка встряхнется, как следует. Иногда жужжащий мегаполис полезнее томного, все позволяющего юга. И это лучше, чем жить, сузив свой мир в одну точку и изнемогая от неизвестности, что и как там с Сережей. Пока она еще может оторваться, пока потрясение от сказанной лжи держит ее на расстоянии, пусть увидит другие пути. Хорошо бы она захотела поехать к Зойке. Хотя, что там, сидеть в углу и смотреть, как та поет и прихорашивается для своего Мишеньки?
