– Из-за бегства Ангелочка Маньеро, – сказал отец Маркетти, – заключенных теперь целыми днями держат запертыми в камерах.
Несмотря на то что супруги Маркетти были измучены заботами и подавлены, я чувствовал: они испытывают облегчение оттого, что отсчет времени до окончания этого кошмара уже начался. При хорошем поведении Массимилиано мог рассчитывать выйти на свободу через два года и восемь месяцев.
– Но они все равно находят способы его мучить, – сказала мать. – На прошлой неделе ему прислали официальное письмо, в котором было сказано, что срок его заключения был рассчитан неправильно и что ему придется провести в тюрьме на четырнадцать дней больше.
– Потом ему прислали счет за судебные издержки, – добавил отец, – счет на две тысячи пятьсот восемьдесят два евро [3300 долларов].
Синьора Маркетти грустно кивнула.
– Вы что-нибудь слышали о вашем племяннике, Энрико Карелле?
– Нет, – ответила синьора Маркетти.
– Что сказала ваша сестра о его исчезновении?
– Я не разговаривала с ней.
– В самом деле? И давно?
– Последний раз мы говорили три месяца назад, когда Массимилиано отправили в тюрьму. Сестра перестала со мной общаться. С тех пор она мне не звонила.
– Но и вы ей не звонили?
– Нет, это она должна позвонить первой.
– Вы так думаете, поскольку считаете, что именно Энрико отвечает за все ваши беды?
– Да, все было бы хорошо, не предложи он нашему Массимилиано работу, – произнес ее муж.
Вернувшись в Венецию, я отправился в Джудекку, к Лючии Карелле, матери Энрико. Она ничего не слышала о сыне с момента его исчезновения.
– Я предпочитаю ничего о нем не знать, – сказала она, – ведь если я о нем услышу, это будет означать, что с ним что-то случилось. Если я ничего не слышу, значит, с ним все в порядке. Возможно. Настолько в порядке, насколько это возможно для беглеца.
– Как вы считаете, ваш телефон прослушивается?
– Да, мои телефоны, мобильные телефоны, телефоны его бывшей подруги, всех близких и родственников. Полицейские надеются, что он кому-нибудь позвонит. Я всегда слышу какие-то странные шумы, когда говорю по телефону.
– В интервью «Иль Газеттино» Энрико сказал, что, по его мнению, родители Массимилиано винят во всем его. Почему он так думает?
– Он судит по их поступкам.
– Они что-то прямо высказывали Энрико?
– Нет, абсолютно ничего.
– Ваша сестра сказала мне, что вы не общаетесь уже около трех месяцев.
– Она позвонила в тот день, когда арестовали Массимилиано, но с тех пор мы не общались. Мать живет со мной, а это означает, что сестра с тех пор не разговаривала и с ней. Так как я на восемь лет старше ее, а матери, между прочим, уже восемьдесят, то мне кажется, что это она должна позвонить нам, ну, или, по крайней мере, матери.
– Да, так как будто принято.
– Она всегда была младшенькой и избалованной. Она думает, что звонить первой должна я, а я думаю, что она. Это, конечно, глупо, но чем дольше это продолжается, тем хуже становится.
– Как это печально.
– Да, печально. Но может быть, наступит момент, когда я вдруг подниму трубку и позвоню ей. От меня можно такого ожидать.
– Мне кажется, ваша сестра сильно расстроена этим.
– Да, она расстроена, но я расстроена еще сильнее. По крайней мере, она знает, где ее сын, а я – нет.
Глава 15
Открытие дома
Узкий канал между отелем «Гритти» и палаццо Контарини был единственным путем, по которому суда могли доставлять строительные материалы из Гранд-канала к «Ла Фениче». Первыми грузами были краны и строительные леса, затем последовали кирпичи, брусья, трубы и доски – строительные блоки для театра. После того как двадцать тысяч судов доставили строительные материалы, последовали украшения: позолоченные орнаменты, расписанные холсты, светильники, обитые розовым бархатом кресла. Числа на табло стали между тем двузначными, и работы шли по плану – плюс-минус несколько дней.
Когда наступил долгожданный момент, и театр «Ла Фениче» сбросил строительные леса и деревянные ограждения, тьма над Кампо-Сан-Фантин рассеялась. Ресторан «Антико мартини» словно вынырнул из тени и грелся теперь в сиянии очищенного фасада «Ла Фениче». «Мы специально оставили кое-где выцветшие полоски, чтобы фасад не выглядел только что обновленным, – сказал Франко Баджо, главный инженер строительства. – Наверняка нас станут упрекать в том, что театр утратил патину времени».
Зрительный зал снова предстал поляной в лесу счастливой Аркадии. Виноградные лозы, цветы, лесные звери и мифологические существа карабкались по стенам и парапетам к потолку, где нимфы с обнаженной грудью купались в золотистом потоке лесного ручья.
Как теперь выяснилось, ни одна из тысяч цветных фотографий театрального интерьера не принесла большой пользы в восстановлении его цветовой гаммы. Светильники под шелковыми абажурами отбрасывали на стены раздражающий желтый свет. Доверять можно было только одному источнику: первой сцене фильма Лукино Висконти «Чувство», фильма 1954 года, первого полнометражного итальянского цветного фильма. Висконти тщательно воссоздал интерьеры, характерные для Италии 1866 года. Он убрал абажуры «Ла Фениче», чтобы театр выглядел так, будто его освещают газовые лампы; сделав это, Висконти добился почти полного соответствия освещению былых времен.
Было решено открыть сезон восстановленного театра неделей оркестровых концертов, а не постановкой оперы; рабочие сцены пока не освоили управление компьютеризированным сценическим оборудованием. Предполагалось, что оперы пойдут на сцене «Ла Фениче» через год. В вечер открытия в возрожденном «Ла Фениче» оркестром и хором должен был дирижировать Риккардо Мути.
Для того чтобы упорядочить продажу билетов, руководство театра провело в интернете аукцион; сначала билеты стоили от 750 до 2500 долларов, потом цены каждый день снижались – по мере продаж. У театральных касс развернулась игра в труса: чем дольше ждешь, тем дешевле билеты, но тем меньше выбор. При слишком долгом ожидании можно было дождаться полного отсутствия билетов.
Однако это еще не вся история. Ни для кого не было секретом, что сотни мест на премьеру были отданы знаменитостям и людям со связями. Только простаки и совершенно отчаянные головы могли клюнуть на покупку билета. Поскольку я счел себя обязанным посетить это зрелище, то стиснул зубы и купил билет на третий ярус в последний день аукциона за 600 долларов.
Мэр Коста сделал все, что было в его силах, чтобы разрекламировать этот вечер, как звездное мероприятие мирового значения. Сотрудники мэра, словно какую-то тайну, сообщали имена будущих гостей, в том числе актеров Аль Пачино, Джереми Айронса и Джозефа Файнса, которые в муках создали «Венецианского купца» – но не в Венеции. Фильм снимали в Люксембурге, там это обошлось дешевле. Мэр Коста едва ли не на коленях обещал им, что если они приедут, то он отправит их обратно в Люксембург частным самолетом сразу после концерта, чтобы они к утру успели на съемку.
Когда за два дня до концерта стали прибывать высокопоставленные гости, Венецию зажали в обруч мер безопасности. Полиция блокировала улицы. Город был буквально набит полицейскими и пожарными, хотя и по разным причинам. Полиция охраняла важных персон от террористов, а пожарные инсценировали бурные демонстрации в связи со спорами о контракте, надеясь смутить мэра Косту.
Когда из Рима прибыли президент и первая леди Италии, Карло и Франка Чампи, местные и национальные СМИ принялись отслеживать каждый их шаг. «Коррьере делла сера» сообщила, что супруги Чампи отказались от великосветского обеда, который собрался дать в их честь Ларри Ловетт, и вместо этого сентиментально пообедали в таверне «Ла Фениче», куда заглядывали в свой медовый месяц пятьдесят девять лет назад. Согласно данным «Иль Газеттино», супруги Чампи ели маленьких креветок и поленту, треску в сметане, пасту с артишоками и креветками, венецианского окуня в тесте, а пили просекко и токайское.
