— Все, Саша.
2
От радости, гордости за мужа Нонна была сама не своя. Она чуть не ошиблась, заполняя бланк на прописку одного шестнадцатилетнего паренька. «Откуда же мы деньги будем доставать?» Но справилась с волнением, все аккуратно сделала, отпустила мальчишечку и, привстав возле окошка, на котором с другой стороны было написано «Паспортистка», сказала: «Следующий». Но следующего не было. Жара изморила всех, заставив даже забыть О неотложных делах. Нонна подивилась такому стечению обстоятельств, высунувшись в окошечко, удостоверилась, что больше никого нет, закрыла фанерную ставеньку на задвижку, потом на два оборота замкнула оба сейфа и побежала в бухгалтерию к своей еще деревенской подруге Зинаиде поделиться радостью.
Ворвавшись в бухгалтерию, Нонна заробела, увидев на месте главбуха, который строго надзирал за двумя своими девицами-счетоводами, и от двери негромко сказала:
— Зин, выйди на минуточку.
Зина, невысокая, коренастая девушка, одетая в импорт, довольно коряво сидящий на ее просторной фигуре, с большой готовностью сразу вскочила из-за стола, предварительно посмотревшись в зеркальце, которое постоянно было приставлено у нее к откидному календарю — в коридоре, куда звала поговорить Нонна, были возможны всякие интригующие встречи, а Зинаида по городской моде уже приучила себя ко всему, — и под укоризненным взглядом педанта Ковалева, вызывающе стуча сабо и сверкая ярко-розовыми мясистыми пятками, пошла через комнату к двери.
— Ну, чего тебе? — спросила Зинаида, когда подруги уединились на скамеечке, поставленной в коридоре для посетителей.
— Саша звонил. Ему машину дают.
— Машина — это престижно. Вы же давно машину хотели.
Нонну всегда удивляло, как быстро ее подруга приспособилась к городу. Будто век здесь жила, а не на глазах у Нонны устраивалась в свое время работать дворником в ЖЭКе: вот уже и прописку постоянную получила, и комнату имеет, и курсы счетоводов закончила, и по внешнему виду и разговору какая-нибудь артистка или преподавательница иностранного языка. Замуж бы ее только пристроить, а то мыкается, трется девка с разными искателями приключений.
— Мы-то хотели… И к бабке в деревню съездить за картошкой и капустой, и на юг прокатиться… Да машину дают другую.
— «Жигули»? — даже обрадовалась Зинаида, которая была в курсе всех Нонниных дел. — Так «Жигули» эффектнее. Сплошной шик!
— Восемь тысяч триста этот шик.
— Все равно надо брать. — Нонна опять удивилась Зининой твердости в суждениях и знанию современной жизни. — Если даже ее новой продать, то можно взять двенадцать. Да что двенадцать, четырнадцать можно взять, если с умом. Это тебе и Гришенька подтвердит.
От ястребиного взгляда Зинаиды не укрылось, что дверь начальника ЖЭКа отворилась и в коридоре появился он сам, лоснящийся и сытый, как жиреющий на погребице кот. И опять Нонна подивилась практичности своей подружки. Та даже место для их посиделок выбрала расчетливо: а вдруг мимо пойдет Гришенька! И вот не ошиблась. Только, наверное, зря старается, этого ей не обломать, этот знает вкус холостой, свободной жизни.
— Григорий Семенович, — Зинин голос превратился в игривое журчание, словно у телевизионного диктора, — Григорий Семенович, можно вас на минуточку? Вы все знаете, разрешите наши сомнения, — ворковала Зинаида. — Сколько на рынке стоят новые «Жигули» пятой модели?
Григорий Семенович всей своей стокилограммовой молодой статью, обтянутой модной джинсовой рубашкой, остановился, поигрывая от избытка сил плечами, напротив сидящих подружек и одарил их улыбкой, какой одаривал всех женщин.
— Ну, Григорий Семенович, сколько? — продолжала Зинаида твердить своим самым кокетливым тоном, подразумевающим какие-то ее женские права на все сто с лишним килограммов веса красивого молодого начальника.
— Какая модель? — спрашивает Гришенька, по-прежнему не сводя глаз с Нонны и жадно читая все следы смущения на ее лице.
— Я не помню, какая модель, — собралась с духом Нонна и попыталась встать, но и этого сделать не решилась, — за восемь триста.
— Пятая, — изрек Гришенька, как профессор на консилиуме в своей клинике. — Новая, пятая модель это — между нами говоря, — это двенадцать — четырнадцать кусков, то есть тысяч.
— А я что говорила, — возликовала Зинаида, — я так Нонне и сказала: надо брать, всегда перепродать можно, а разницу на книжку.
— Это красивая модель, — сказал Гришенька, по-прежнему не сводя глаз с Нонны и подергивая золотой перстенек на пальце. — Вам, что ли, Нонна Андреевна, дают?
— Мужу на работе предлагают, — выдавила из себя Нонна. Произнеся слово «муж», она почувствовала уверенность и впервые подняла глаза на Гришеньку.
— Так в чем же проблема? — спросил Гришенька.
Нонна опустила взгляд.
— Они на «Запорожец» уже три года деньги собирают, — зажурчала Зинаида, стараясь перехватить инициативу и заодно взгляд Гришеньки, — а здесь машина дорогая. Значит, надо перехватывать, брать в долг, вот мы и кумекаем.
— Я, наверное, у бабушки попрошу, — сказала Нонна, «Зачем только Зинаида эту комедию разыгрывает». И оттого что ее вынудили при постороннем человеке говорить про семейное, опять густо покраснела.
— Зачем же сразу у бабушки. Бабушки от этого пугаются, — сказал Гришенька шутливо, но, как и прежде, с каким-то тайным бесстыжим смыслом. — Надо обходиться своими силами. Разве красивой женщине кто-нибудь откажет? Друзья, товарищи по работе. — И Гришенька снова посмотрел на Нонну своим долгим восточным взглядом.
А Нонна в этот момент подумала: «Хорошо, что я Саше не рассказала ничего о своем начальнике».
— Я так понимаю, Григорий Семенович, — снова встряла в разговор неунывающая, как хороший турнирный боец, Зинаида, — что Нонне особенно волноваться не следует, в крайнем случае мы у себя в конторе скинемся, потрясем кассу взаимопомощи, поможем.
Здесь Гришенька наградил и Зинаиду взглядом. Но посмотрел как-то косо, невнятно и мысль ее развивать не стал, только хмыкнул:
— Интересно, вы, Зинаида Владимировна, излагаете. — И пошел дальше по коридору.
Когда вальяжный начальник исчез из виду в прохладных катакомбах, Нонна осадила подругу:
— Ну что ты все время, Зинаида, мелешь! У кого у нас в конторе деньги? — Втайне Нонна минуту назад чуть-чуть задержалась на этой возможности и убедилась, что все это домыслы бесшабашной Зинаиды. — У дворников деньги? Или у уборщиц по пять рублей занимать?
К удивлению Нонны, Зинаида твердо и решительно возразила:
— Ты знаешь, у кого есть деньги. У нас такой человек один. И он даст тебе деньги взаймы, хотя бы тысячу. И ты знаешь, что он даст, если ты попросишь. Я разве не вижу, как у Гришеньки глаза блестят…
— Ты, значит, хочешь, чтобы я, как и ты…
— А чем ты лучше? У тебя муж есть, а у меня нет. А пожила бы одна, я бы еще посмотрела на тебя.
— Я разве тебя, Зинаида, виню?
— Тебе просто повезло с Сашей, — сказала Зинаида, в голосе у нее послышались слезы.
С Сашей Нонне действительно повезло.
А может быть, Саша, как считает его мать Галина Платоновна, действительно тюфяк? Она так и сказала, когда Саша привез Нонну с практики и впервые, еще с рюкзаком и Нонниным чемоданчиком пришли к ним домой, в блестящую паркетом и чистотой генеральскую квартиру. Саша открыл дверь своим ключом, и Нонна заробела от открывшегося вида: коридор, крытый лаком и с ковровой дорожкой, нигде ни пылиночки, а из открытых в коридор дверей комнат — солнечный свет. И тут же из глубины квартиры, степенно шурша шелковым халатом, вышла дама, мать Саши. Не бабка с корявыми руками, а белая, ухоженная. «Вот, мама, — сказал Саша, — знакомься, это Нонна, моя жена». Галина Платоновна не поздоровалась, даже сына не поцеловала после разлуки, а сразу спросила: «Расписались?» — «Расписались, мама». — «Покажи паспорт». Саша порылся в кармане, достал, подал. Галина Платоновна схватила паспорт, перелистала, разглядела печать и все подписи и, отдавая паспорт сыну, сказала: «Тюфяк ты, Саша». А потом уже Нонне: «Ну, здравствуй, невестушка. Зовут меня Галина Платоновна. Так ко мне и обращайся. С мужем тебе повезло. Глуп, добр, влюбчив. Из него можно веревки вить. В этом мы с ним не похожи. Раздевайся, Нонна, снимай плащик, проходи. Сразу тебя предупреждаю. Пока будете жить здесь, в Сашиной комнате, но вскоре я вас отделю».
Нонна испугалась такому приему. И чистоты после своей деревенской вольницы испугалась, и больших комнат, и тому, как Галина Платоновна усадила их ужинать с вином, со многими тарелками на крахмальной скатерти — такое прежде Нонна видела только в кино. И когда уже позже забилась Нонна в Сашину комнату, оклеенную разными плакатиками, с книжками, письменным столом, боксерскими перчатками и гантелями в углу, когда уткнулась Нонна в горячее Сашино плечо, тут она и расплакалась. А Саша ей шепотом, негромко сказал: «Ну, что ты переживаешь, я же с тобой».
