Теперь она громко смеялась, похлопывала его по животу и приговаривала:
— Не забывай, ты рожден с туарегами! Из тебя получится прекрасный искатель приключений. Ведь ты взял от отца и матери все самое лучшее! Никакой оборванец баггара тебя не надует и не обведет вокруг пальца. С доброй волей духов и собственными природными силами ты всегда выйдешь победителем!
Она властно похлопала верблюда по голове. Тот заворчал, опустился на колени и позволил ей сойти. В розовых лучах заката Мариата размотала платок и тщательно стреножила животное, чтобы оно не смогло снова удрать. Они устроили привал в тени широких и густых ветвей одинокой акации и как следует подкрепились. Оба имели на это право.
Горячий оптимизм Мариаты длился не долго. Уже много дней природное чутье подсказывало ей, что надо двигаться на восток, но теперь она пренебрегала им. Ей казалось, что правильней будет держаться южного направления. Она прошла между двумя оазисами, Угартой и Агедалем, но даже не поняла этого, поскольку в поисках тенистого Джебель эль-Каблы по ошибке перевалила через седловину, ведущую лишь еще к одному долгому кряжу сухой и бесплодной Хамады-Гир. Местность, по которой она ехала, была усеяна красноватыми башнями крошащегося камня или же покрыта странным темным налетом, хрупкой коркой, тускло отражающей солнечные лучи и хрустящей под широкими шагами верблюда. Здесь не росло вообще ничего, даже самые жесткие породы кактуса, хотя бы молочая. Когда они останавливались, верблюд недовольно ревел и поворачивал голову, пытаясь стащить мешок с кормом, притороченный к спине и совсем уже похудевший. Мариата понимала, что он голодает. Его горб, обычно большой и упругий, теперь стал дряблым и съехал набок, запасы жира почти иссякли.
— Нет, Кактус! — сердито говорила ему Мариата.
Она не думала, что так привяжется к верблюду. Это было простое вьючное животное, безответное, приспособленное для ходьбы точно так же, как и ее собственные ноги. Но женщина провела в его обществе целый день и всю ночь, разделила с ним одни и те же трудности и неожиданно для себя преисполнилась нежности к этой дурно пахнущей твари, вдобавок обладающей вздорным и упрямым характером. Кличка пришла ей в голову сразу. Нрав у скотины был не менее колючим и жестким, чем у настоящего кактуса. Мариате казалось, что если бы эти растения с торчащими шипами умели выражать свои чувства, то ревели бы, урчали, булькали и плевались, как и животное, названное в их честь.
— Если съешь все сейчас, что останется на потом? Сам пожалеешь о своей жадности. Надо быть сильным и терпеливым, смиренно переносить все трудности и не жаловаться. Тогда тебя ждет награда.
Сила, терпение и упорство — вот качества, которые ее народ ценит больше всего. Мужчины никогда не жалуются на трудности пустыни. Гордость не позволяет им быть нытиками. Наоборот, настоящий мужчина даже похваляется перед товарищами тяжелыми испытаниями, рассказывает, как с хрустом грыз песчаных жуков, пока те не превращались в горькую кашицу, забивающую рот, как ел сырыми гадюк, пил собственную мочу, чтобы не умереть от жажды. Она вспомнила полулегендарную историю о том, как на пути в Сиджильмасу один торговец отстал от каравана и долго блуждал по пустыне без пищи. У него остался последний глоток воды, когда на него наткнулся караван купцов из враждебного племени. По гостеприимным обычаям пустыни, они стали предлагать ему сушеное верблюжье мясо и воду из бурдюков, но он только улыбался, похлопывал по своему узелку, говорил, что у него есть все необходимое, и сам, в свою очередь, предложил приготовить для них чаю. Обе стороны вполне понимали ситуацию, но никто не станет позорить одинокого странника, уличать его в том, что он лжет. Купцы отправились своей дорогой, а торговец через день погиб. Зато эта история живет уже пять сотен лет.
«Разве не лучше не уронить честь и достоинство, принять благородную смерть, чем остаться в живых с помощью врага?» — говаривали люди из племени кель-ахаггар.
Мариата не была уверена в том, что у нее хватит такой же твердости. Если перед ней появится негодяй Росси, сын Бахеди, с ароматным мясом и абрикосами, то она, вероятно, набросится на еду, съест все до последнего кусочка и только тогда вспомнит, что у нее есть столь роскошная штука, как гордость. Вот и на своего верблюда она не очень-то сердилась за попытки стащить немного еды. Ее слюнные железы вздрагивали и болезненно сжимались, но организм потерял столько жидкости, что во рту оставалось сухо. С тех пор как зашло солнце, Мариата не выпила ни глотка. Один бурдюк был уже пуст и на жаре медленно превращался в сморщенный и хрупкий предмет, который можно было только выбросить. В другом же, вывернутом черным мехом наружу, воды оставалось совсем мало. Она была теплой, солоноватой и такой неприятной на вкус, словно эта шкура снова наполнилась кровью. Ребенок в утробе, похоже, тоже жаловался на плохое питание и больно толкался ножкой.
Мариата положила руку на живот.
— Ну-ну, успокойся, маленький. Думаешь, тебе станет лучше, если ты будешь пинать свою маму?
На тринадцатый день весь корм для верблюда вышел и воды оставалось очень мало. Ее едва хватало на то, чтобы смочить ноздри Кактуса. Когда Мариата делала это, неблагодарная скотина старалась ее укусить. Верблюд обнюхивал сандалии молодой женщины, но они были слишком дороги ей, и тогда она скормила ему тростниковую циновку, на которой спала. Животное жевало ее медленно, с болезненным усилием двигало челюстями, перемалывая циновку в сухую жвачку. Сама же Мариата попробовала есть рис, но чуть не сломала зубы. Она дробила зерна между камнями, но добилась лишь того, что они превращались в порошок, прилипающий к полости рта. Проглотить его без воды было невозможно. Теперь она поняла, почему Атизи взял с собой две верблюдицы. В столь трудной ситуации им помогло бы верблюжье молоко. Ей вспомнилась бедняжка Муши, лежащая мертвой на обочине, и Мариата возроптала на судьбу за то, что ей достался самец. Она слышала, что некоторые купцы, чтобы не умереть от жажды, вскрывали вену на шее верблюда, и даже подошла к Кактусу с ножиком в руке, тем самым, который хранился в сумке Таны. Верблюд завернул губы и обнажил желтые зубы, явно предупреждая, что если она сделает еще шаг, то он откусит ей руку. Во всяком случае, Мариата именно так поняла его гневный рев и постаралась убедить себя в том, что дела их еще не так уж плохи, отчаиваться рано.
Тем не менее, когда пошел тринадцатый день, на очередном привале она в сотый раз перевернула сумку, даже вывалила из нее все содержимое в тщетной надежде найти что-нибудь полезное. Она вертела в руке свои богатства, тупо разглядывала их со всех сторон, а верблюд тем временем жевал горсть своего корма. Ничего нового Мариата, увы, так и не обнаружила. Она уже собиралась сложить все обратно в сумку, как вдруг на глаза ей попался маленький камень голубовато-зеленого цвета с белой горизонтальной ленточкой, резко выделяющейся на буром и красном фоне и опоясывающей его посередине. Мариата взяла камешек в руку. Он уютно лежал у нее на ладони, маленький и гладкий, похожий на яичко какой-нибудь певчей птички. Она стряхнула прилипшие к нему песчинки и бессознательно сунула камешек под язык, где он устроился с совершенным комфортом. Прошло всего несколько мгновений, и рот заполнила слюна, омыла зубы, и Мариата с наслаждением сглотнула ее. Она продолжала сосать этот камешек, ворочая его языком весь остаток дня. Рот ее был влажным, жажда чувствовалась не так остро. Впрочем, Мариата понимала, что это ненадолго.
Они медленно двигались дальше, до наступления сумерек по возможности старались укрываться от солнца в тени скал, высоких как башни, а потом шли в свете луны. Путь их теперь лежал на юго-восток по сухому плато, усеянному обломками скал, где им попадались только высохшие русла рек, а если встречалось какое-то растение, то оно было так иссушено, что при одном прикосновении рассыпалось в пыль. Кактус шагал все медленней, опустив голову, потом сел и наотрез отказался вставать. Мариата ждала, но он к ней и головы не повернул. Она попыталась соблазнить его остатками корма. Кактус с упреком бросил на нее короткий взгляд и снова отвернулся, словно говоря: «Слишком поздно! Теперь пожалеешь о том, что так плохо со мной обращалась». Мариата тянула его за узду, но упрямство придало животному сил. Тогда она села рядом, вздохнула и спела ему песню, которую слышала от бабушки, когда была маленькой. Кактус только храпел и булькал горлом, не двигался, лишь раздраженно хлестал по песку хвостом.
Мариата поднялась, положила руку на бедро и встала перед ним. Кактус притворился, что не замечает ее. Мариата переместилась, чтобы попасть в поле его зрения. Теперь ему не удалось бы просто так проигнорировать ее.
