В одну из поездок на Урал я познакомился с полковником, который более тридцати лет проработал в лагерях и воровской закон знает лучше любого блатного. Он вполне серьезно говорил мне, что с блатными работать гораздо легче, спокойнее, чем с обыкновенными, да еще нынешними, зеками, составляющими «какой-то непонятный сброд».
— Понимаете, поведение блатного в общем-то предсказуемо, поддается анализу, — объяснял полковник. — Поэтому хотя бы в целом знаешь, что может случиться в зоне завтра. У них спонтанные выходки — исключение. А сейчас?… — Полковник даже вздыхал, искренне, наверно, тоскуя по тем былым временам, когда вор в законе вовсе не был редкостью в лагере[31].— Сейчас никакого покою! Каждое мгновение что-то может случиться. На днях произошло убийство. По существу, немотивированное убийство, его невозможно было предугадать и предотвратить. Один зек убил другого топором только за то, что тот назвал его козлом…
— За козла, — возразил я, — убивали и раньше.
— А вы слышали, чтобы блатной блатного назвал козлом? То-то и оно. А если между собой цапается «шушера», блатной не допустит «мокроты». Или вот еще недавно дело было. Взбунтовалась бригада, отказывается работать. В прежние времена быстренько нашли бы способ заставить. Слышали: «Вологодский конвой шуток не имеет». А теперь другие времена, силу не применишь, об оружии и говорить нечего, хотя дело было не в зоне[32], а на лесосеке. И зеки это прекрасно знают. Я сам выехал на место, долго уговаривал приступить к работе, пообещал доложить об их требованиях — они требовали восьмичасового рабочего дня! — и вызвать прокурора. А они стоят, вернее — сидят на своем: подай им немедленно начальника УМЗа[33] или прокурора прямо сюда. Что прикажете делать?.. Подскочил я в колонию особого режима, благо рядом, вывел одного старого блатного, который еще Беломорканал помнит, и привез на лесосеку… Поднялась моя бунтующая бригада! Как миленькие взялись за пилы и топоры и дали план. А то, понимаешь, сидят и хором мне поют: «Вот и все, работать мы не будем. Топоры и пилы не для нас…» — Тут полковник улыбнулся. Ему, должно быть, и в самом деле смешно было вспоминать этот случай и этих зеков, не подозревающих, какая дополнительная власть есть у «гражданина начальника» в лице старика блатного, помнящего ББК, прошедшего Колыму и Соловки, для которого «тряхнуть стариной» ввиду скорой смерти и показать свою былую силу и власть — уже радость, как бы продление бытия.
Но каков же авторитет настоящих, «корневых» блатных, если бригада подчинилась бессильному старику!..
Воистину страх перед властью, даже бывшей, сильнее рассудка. Ведь старый вор доживал в другой зоне и никакой связи с внешним миром, хотя бы и лагерным, не имел.
— И на каких же условиях вы договорились с этим мастодонтом? — спросил я полковника.
— Секрет фирмы, — рассмеялся он. — Но могу сказать, что условия были вполне нормальными. Их выполнение не выходило за границы моей компетенции и за рамки его закона. У нас есть разные возможности, только надо использовать их с умом.
— Долг платежом красен? Или, как теперь говорят, ты — мне, я — тебе?..
— Отчасти и это тоже, — вздохнул полковник. — Вы раньше слышали, чтобы убивали работников колонии? А теперь это не редкость. С волками… — заикнулся
он и тотчас поправился: — С козлами жить…
* * *
Князю не удалось «отмазать» Андрея. Все-таки милиция разыскала по заявлениям еще двух потерпевших, нашлись и свидетели. За соучастие в кражах Андрей получил два года заключения, а Князь «по совокупности» — семь лет…
ГОЛОВЫ, головы, головы…
Белобрысые, рыжие, черные, сивые и даже пегие, круглые головы с оттопыренными ушами склоняются над длинными столами, поставленными так, чтобы свет из окон падал на рабочие места. Бригада, в которую попал Андрей, трудится в цехе РТИ — резиновых технических изделий. Изделия эти — втулки, прокладки, вкладыши — привозят в колонию с завода, их нужно обработать, то есть обрезать облой, заусенцы после горячей штамповки. Однако чаше всего привозят каблуки. А бывает, и вовсе ничего не привезут и тогда дают другую работу. Вязать сети, например, шить брезентовые рукавицы либо рвать на узкие полоски парашютные шелковые полотнища и сматывать эти полоски в клубки. Зачем это делается, никто не знает. А рукавицы, между прочим, заставляют шить вручную из готового кроя, хотя в другой половине барака — швейный цех, там шьют мешки. Кто посноровистее и понахальнее, проникает к швейникам и за полпайки хлеба или за щепоть махорки (если есть, разумеется) умудряется в несколько минут выполнить сменную норму — четыре пары рукавиц. На машине что: вжик — и готово. Правда, если выловят, отберут готовые рукавицы, а пайка или махорочка уже тю-тю…
Вообще-то, можно сказать, что работенка не пыльная и в теплом помещении. Однако утомительная и вовсе не легкая. За смену — это одиннадцать часов — по норме нужно обрезать 550 пар каблуков, то есть 1100 штук. Вроде и не так много… Всего и дел-то: взял каблук, одним круговым движением ножниц обрезал облой по неполной окружности, а потом спереди — и готово. Бери следующий. Ловко, быстро. Раз-два, раз-два… Но если посчитать, то получается, что каждую минуту надо обрезать почти два каблука — это без перекуров. А каблуки предварительно нужно отделить друг от друга, потому что с завода их привозят листами, штук по двадцать в каждом. Можно, конечно, обрезать каблуки и не разрывая листы, но это очень неудобно и получается гораздо дольше.
Руки с непривычки к концу смены болят, в особенности пальцы. Их лучше обматывать тряпкой, иначе моментально набьешь кровавые мозоли, а освобождение от работы в санчасти ни за что не дадут, хоть волком вой от боли. В колонии есть вольнонаемный доктор (может, и не вольнонаемный, но форму не носит), а у него разговор короткий: «Знаешь, что бывает солдату за мозоль?.. Марш на работу, саботажник!» Слово это — саботажник — едва ли не самое страшное для зека, в том числе и для подростка, так что в санчасть с мозолями бегали разве что новички. Впрочем, и мозоли набивали новички. В нехитром деле обрезания каблуков тоже есть свои маленькие хитрости.
Прежде всего нужно достать хорошие ножницы. Потом заполучить каблуки, с которыми меньше возни. Лучше всего — для солдатских сапог. Когда листы сваливают в общую кучу посреди цеха, зевать нельзя — иначе достанутся плохо проштампованные, и обрезать такой облой сплошное мучение. При дележе листов частенько доходит до драки. Первыми отбирают Шерхан и Андрей. Покуда они не выберут для себя, никто не смеет и близко подойти. Это — их привилегия, их право, потому что они хоть и не в законе — малолетки, как и все в бригаде, но пользуются кое-какими привилегиями. Их уважают взрослые блатные, с ними считается «бугор», а этого вполне достаточно, чтобы быть первыми среди равных, но еще мало, чтобы не работать вовсе.
Настоящее имя Шерхана — Славка. У него удивительно чистое, какое-то даже светлое лицо, как у детей на немецких открытках, и ясные голубые глаза, которые, кажется, смотрят на окружающих доверчиво и наивно. Но впечатление это обманчивое. На самом деле Шерхан злобен и мстителен. Он уже дважды побывал в колониях, повидал всякого и способен на все. Он щипач, сгорел с поличным и имеет три года сроку. Он знает многих блатных, и его знают блатные. С Андреем они покорешились сразу. Дело, разумеется, не в Андрее, вернее, не только в нем. Дело в том, что он «бегал» с Князем, а это — как визитная карточка или как рекомендательное письмо.
У них всегда есть норма и нет никаких проблем. А выполняющим норму положена дополнительная порция каши и двести граммов хлеба. Ни Шерхан, ни Андрей не остались бы голодными и без дополнительной пайки, однако выполнивший сменную норму имеет право больше не работать. А впрочем, они и так почти не работают. Обрежут пар по сто каблуков — и начинается игра в «чет-нечет». Игра совсем не хитрая, и вроде бы у каждого участника равные шансы — тут как повезет, — но вот Шерхану везет постоянно, он всегда выигрывает…
Загребается руками куча обрезанных каблуков, и партнер должен угадать — чет или нечет в куче. Угадал— куча твоя, не угадал — отдай столько же.
— Чет или нечет? — Шерхан смотрит на партнера своими светлыми, ясными глазами, часто моргает, хлопая белесыми ресницами, и этот его невинный взгляд может обмануть кого угодно.
— Чет! — выкрикивает Цыпленок, тот самый, с которым Андрей сидел в одной камере. Их и в колонию привезли вместе. Цыпленку постоянно и во всем не везет, вечно он попадает в какие-нибудь истории. То пайку проиграет в карты на несколько дней вперед, то попадется на глаза дежурному надзирателю в неположенное время и в неположенном месте. Такой уж он невезучий, и, чтобы не «врезать дуба», он «шестерит». А бывает, что и миски в столовой вылизывает с другими доходягами. Одна у него мечта — выиграть две нормы каблуков и получить двойную дополнительную порцию, а вот понять ему не дано, что у Шерхана выиграть невозможно.
