Полина Барскова. Вес книги: стратегии чтения в блокадном Ленинграде. — “Неприкосновенный запас”, 2009, № 6 (68).
“Мы находим упоминания о том, как книга становилась едой буквально: „В перспективе моего меню — корешки многочисленных книг, ведь они тоже на добротном клею! Дела не так уж плохи!” Но и за пределами этих трагических аберраций книги постоянно служили физическому выживанию: ими топили (причем и тут были свои тонкости: книги немецких авторов шли в печи первыми) и, главным образом, продавали и обменивали на еду, что привело к возникновению чрезвычайно активного черного книжного рынка уже зимой 1941 — 1942 годов”.
“Важно, что в отличие от классического чтения для удовольствия, по определению Нелла, блокадное чтение всегда включает в себя преодоление, начиная хотя бы с невероятной физической сложности самого процесса. Очевидцы часто упоминают возникшее отвращение к чтению, которое рассматривалось как часть моральной дистрофии, но даже если желание читать оказывалось сильнее голода, оно требовало нетривиальных усилий: в дневнике умирающей блокадницы мы читаем: „Я вчера читала целый день
14 декабря Мережковского, предварительно разорвав книгу пополам, так как не в состоянии держать в руках такую тяжесть””.
Бегство в Марокко. Рождественский разговор с писателем. Беседу вел Дмитрий Бабич. — “РИА Новости”, 2010, 6 января <http://rian.ru>.
Говорит Глеб Шульпяков: “В литературе меня больше всего интригует то, что рождается в сознании читателя, когда он читает текст, который я написал. <...> Что-то в своем тексте я контролирую, но многое пишется интуитивно и считывается — тоже интуитивно и для меня непредсказуемо — читателем. И вот этот темный или, вернее, туманный сегмент — это и есть самое интересное”.
Владимир Бондаренко. Нулевые. — “День литературы”, 2010, № 1, январь <http://zavtra.ru/denlit/lit_index.html>.
“За нулевые годы не стало в литературе ни левых, ни правых, ни почвенников, ни западников. По сути, исчезли все литературные группировки. Это признает даже Наталья Иванова: мол, пока мы воевали друг с другом, пришли коммерсанты от литературы и всех смели метлой в уходящее время. Издатели уже сами зорко присматривают, кто из писателей годится к успешной распродаже, а кто нет; при этом взгляды писателя, его направленность, как правило, издателей не интересуют”.
Бубен, барабан. Лилипуты путаются под ногами, великаны давят авторитетом, считает поэт и прозаик Вадим Месяц. Беседу вел Павел Басинский. — “Российская газета” (федеральный выпуск), 2010, № 2, 12 января <http://rg.ru>.
Говорит Вадим Месяц: “С Бродским — это личное дело, частный случай. Мы перевезли ему на могилу цветы с могилы Чаадаева. В моем стихотворении „Английская набережная” Бродский в свое время отметил скрытую цитату из Петра Яковлевича. Он очень хорошо ориентировался в его наследии. Думаю, появление этих цветов в Сан-Микеле было ему приятно. Мы объездили и соединили уже много писательских могил — это составляющая проекта „Поэзия в действии”. Есть более серьезные вещи: смешение священных почв”.
Дмитрий Быков. Аватар, выпей йаду! После этой премьеры история кино разделилась на две части: спорное прошлое и страшное будущее. — “Новая газета”, 2010, № 1, 11 января <http://www.novayagazeta.ru>.
“Полковник Кворитч, почти уже поверженный и без пяти минут пристреленный, задает перебежчику Джейку Салли свой последний, убойный, хриплый вопрос: „Что, сынок, теперь ты понял, каково быть предателем?” И тут — в нормальном фильме с нормальной драматургией образца хотя бы семидесятых годов — произошел бы финальный доворот винта, и перебежчик заслонил бы полковника от своих новых синих друзей, и повел бы его, поддерживая, к разбитому земному кораблю, чтобы вместе улететь или вместе сдохнуть. Потому что, по гениальному определению Окуджавы, „...Среди стерни и незабудок не нами выбрана стезя, и Родина есть предрассудок, который победить нельзя”. Человек вообще остается человеком лишь до тех пор, пока у него есть непобедимые, дорефлексивные предрассудки: бездоказательные и недоказуемые аксиомы. Отказавшись от них, дикарь перестает быть не только дикарем, но и личностью. Родина есть Родина, права она или не права. Я сам не уверен в этом, говоря по совести. Я уверен только, что отказ от этого предрассудка ведет к необратимым последствиям…”
“И если бы вождь Нави спросил Нейтири: „Каково это, дочка, быть предательницей?” — можно не сомневаться, что она прикрыла бы его своим синим телом в лучших родо-племенных традициях. У них-то, у пандорцев, с предрассудками все в порядке”.
Айвар Валеев. Труп ходил, что-то строил (“ Media Завод”, Челябинск). — “Голос России”, 2010, 26 января <http://rus.ruvr.ru>.
Говорит Дмитрий Быков: “„В русском желудке еж перепреет”. Я это очень хорошо знаю по себе. Потому что я со своим полуеврейством-полулиберальством всю жизнь находился в очень шатком идеологическом положении. Пока не женился на русской, более того — сибирской женщине. Которая за два года сумела мне вправить мозги по всем направлениям. Быстро привести к православию. Быстро доказать, что когда в доме бардак, это не бардак, а особая форма порядка — тонкая, сложная. Что когда она ничего не делает, на самом деле занята самой главной и сложной задачей — она мыслит мир. Ну и так далее”.
Анна Голубкова. В своем углу: субъективные заметки о книгах и об их авторах: Всеволод Некрасов, Валерий Нугатов, Всеволод Емелин. — “Новая реальность”, 2009, № 11 <http://www.promegalit.ru>.
“Оставим вынесение окончательного суждения о его [Всеволода Емелина] месте и роли в русской литературе неблагодарным потомкам и займемся лучше анализом высказанных им теоретических идей. Основные положения вышеупомянутой статьи заключаются в следующем: 1) поэзия должна соответствовать запросам и потребностям народа; 2) поэзия должна продаваться; 3) поэзия должна народ куда-то вести. Эти положения представляют собой смесь совершенно разных по своему происхождению представлений о литературе. Первое относится к середине XIX века, когда Белинским, Чернышевским и позднее — Добролюбовым и Писаревым была выработана утилитарная концепция, в крайнем своем изводе, как известно, поставившая сапоги выше Пушкина. Согласно этой концепции литература есть некий полезный механизм, выполняющий определенные общественные задачи и прямо отвечающий на запросы общества. <...> Требование „стихи должны продаваться” делает поэтический текст товаром и подчиняет его законам рынка, что при некотором сходстве изначальных посылок целиком и полностью противоречит разобранной выше демократической идее „служения народу”. <...> Наиболее интересным в этом перечне мне кажется третий пункт, рассматривающий поэта как „агитатора, горлана, главаря”. <...> Самое забавное, что эта концепция роли и назначения поэта противоречит как первому, так и второму утверждению Емелина. Согласно первому поэт должен следовать за народом и выполнять некий социальный заказ, а здесь, наоборот, народ следует за поэтом, как бы старается дотянуться до его уровня. Согласно второму — чтобы хорошо продаваться, поэт должен служить вкусам толпы, то есть — как прямо указано у Лермонтова — променять „на злато” свою природную власть. Как видим, теоретические воззрения Емелина не только крайне эклектичны, но еще и противоречат друг другу. А если вспомнить постоянные жалобы поэта на то, что его не признают „хозяева дискурса”, то становится еще интереснее”.
Екатерина Дайс. Истерия и обсессия. Психопатологические дискурсы русского рока. — “Нева”, Санкт-Петербург, 2010, № 1 <http://magazines.russ.ru/neva>.
“Существенные отличия в лексике душевнобольных помогают ученым лучше понять структуру языка как такового. Для нашей деятельности исследования Вадима Руднева по семиотике безумия чрезвычайно полезны тем, что позволяют наблюдать одну из картин, в рамках которой тексты различных музыкальных групп могут быть рассмотрены как фрагменты тех или иных психопатологических дискурсов. В этой статье мы берем тексты песен только двух рокеров: Майка Науменко и Бориса Гребенщикова. Они выбраны не только из-за своей значимости для субкультуры русского рока, но и из соображения наглядности исследования. Ведь, как отмечает Вадим Руднев, истерический и обсессивный дискурсы взаимодополнительны”.
“В качестве рабочей гипотезы хочется предложить возможную трактовку обобщенной личности русского рокера an Sich как мозаичной личности, в которой сочетаются черты истерика, обсессивного, депрессивного, эпилептоида и шизофреника”.
